-- А ты птицу стреляешь? -- сказал он, схватившись за последнее слово Ивана и пользуясь им, чтобы перевести разговор на другую тему.
-- Пошто её стрелять? -- возразил Иван в своей неизменной вопросительной форме. -- Она мимо летит.
Стая маленьких серых птичек, как будто в подтверждение его слов, налетела на собеседников и, слабо звеня крыльями, промчалась дальше.
Иван проводил их глазами. Они улетали на север и теперь, на ярком фоне полночной зари, казались маленькими точками как чёрные мушки.
-- Эка благодать! -- сказал вдруг Иван. -- Под самым городом тайга, воля!..
Он повёл рукой, как бы указывая вокруг себя эту широкую таёжную волю.
-- То и птица сюда летит! -- сказал Иван. -- Всякой живущей твари здесь вольная жизнь.
-- А людям? -- невольно спросил Бронский.
-- И людям вольная жизнь! -- возражал Иван. -- Хочешь -- живи, хочешь -- с голоду помри! Никто не потронет!..
Глаза его по обыкновению блестели и смеялись. Трудно было решить, шутит ли он или говорит серьёзно.
-- Главное дело -- начальства нет... Тьфу, тьфу, тьфу!.. -- прервал он сам себя. -- Гляди, парень, вон здешнее начальство на снегу водку пьёт.
Следуя указанию его руки, Бронский увидел впереди на другом конце дорожки большую группу людей, хлопотавших у костра. Меж ними можно было отличить форменную тужурку исправника и несколько странных серых мундиров местного казацкого покроя, кургузых, как куртка, с короткими рукавами и тремя светлыми пуговицами на груди.
-- Водку пьют люди, -- продолжал Иван, -- а я без водки пьян, тайгой пьян, весной пьян.
Он как будто, действительно, был опьянён заразительным возбуждением этой сверкающей весны.
-- Го-го-го! -- протянул он громким и высоким голосом, вспугивая куропаток, присевших в соседнем кусте. -- Прощай, парень!
Возле речки, на мыску
И на жёлтеньком песку,
Припадаючи к ручью,
Манил парень девку чью...
-- Прощай, парень, прощай, барин!.. -- Иван "Заверни в куст" послал Бронскому приветствие рукой, потом вскинул ружьё вверх и стал пробираться по дорожке между деревьями, направляясь к воде.
Бронский хмуро посмотрел вслед уходившему охотнику, потом перевёл взгляд в противоположную сторону. Он не хотел идти вместе с Иваном, но и пировавшая компания не внушала ему особой симпатии. Он не разделял терпимости многих своих товарищей к филистимлянам, и его отношения к местным чиновникам носили строго деловой характер. Он охотно обошёл бы стороной, но к его жилищу не было другой дороги. Даже эта единственная тропа местами была так узка, что на ней можно было лишь с трудом разминуться, и неосторожный шаг в сторону часто грозил провалом в мокрую снежную зажору.
Общество у костра расположилось на небольшой и круглой площадке, совершенно обнажившейся от снега, благодаря своему более высокому положению. Это было городское начальство, которое тоже лишилось сна в эти яркие ночи и, чтобы сократить время, затеяло пикник на вольном воздухе. Прямо перед костром, в центре группы, сидел исправник Шпарзин. Сиденьем ему служила опрокинутая фляга, плоский трёхведёрный бочонок из числа тех, в которых доставляется в Пропаду спирт из более южных широт. Другой бочонок стоял перед Шпарзиным в виде стола, третий помещался рядом, поставленный на ребро. Маленькая деревянная втулка, заботливо воткнутая в его боку, указывала, что этот бочонок не был ещё опорожнён как другие. В сущности, именно этот бочонок являлся настоящим центром группы. Все взоры направлялись к нему, и даже орбита движения присутствующих, видимо, обращалась вокруг него, подчиняясь неодолимому притяжению.
Рядом с исправником на обрубке дерева сидел Микусов, его новый помощник. Несмотря на своё административное единение, они представляли между собою почти полную противоположность. Шпарзин, бывший петербургский околоточный, приехавший на Пропаду прямо с берегов Невы, был человек среднего роста, мягкий, округлый, с серыми волосами и землистым лицом, на котором только нос был окрашен несколько более ярким цветом. Шпарзин зверски скучал на Пропаде, непривычный к её уединению, и старался убить время всеми возможными способами. Случалось, он целыми неделями, не отрываясь, занимался чтением, потом переходил на карты, проигрывал местным купцам полугодовое жалованье, давал вечера для "набольших людей" и вечёрки для "черняди", пьянствовал, погружался в море женских интриг, словом, чертил во всю, сколько хватало пороху и здоровья.
Два года тому назад его хватил лёгкий удар в виде предостережения, но Шпарзин не обратил на это внимания и не бросил прежних развлечений. По природе это был человек неглупый и незлой. Кроме того, от постоянного чтения книг из библиотеки ссыльных в его мировоззрение понемногу просочился ряд идей, не совсем обычных для исправника, и эти идеи заняли в его сознании своё место рядом с отрывками из военного артикула и из краткой инструкции чинам полиции.
Микусов был родом из Саханска, наполовину туземной крови и говорил по-якутски так же хорошо как и по-русски. Он был высок и нескладен телом; лицо у него было широкое, безбородое, обтянутое коричневой кожей и украшенное широким ртом, похожим на отверстие копилки. Он поглощал спиртные напитки в таком же неограниченном количестве как и Шпарзин, но они не производили на него никакого видимого действия и как будто переливались из одного бочонка в другой. В городе его окрестили прозвищем "Чёртова кочерга".
Кешка (Иннокентий) Явловский сидел по другую сторону исправника, прямо на охапке хворосту, брошенной небрежно поверх земли. Кешка считался самым удалым казаком в городе. Впрочем, удаль его выражалась преимущественно в том, что он предпринимал поездки в наиболее глухие стойбища туземцев, вооружённый дешёвым товаром и вонючим спиртом, и возвращался с такой добычей мехов и шкур, которая на оскудевшем пропадинском рынке давала тройные и пятерные барыши.
Помимо этой торговли, Кешка был шулер по профессии: он содержал игорный притон, наиболее посещаемый в городе, и без зазрения совести обыгрывал всех и каждого, от нищего поселенца до исправника и до отца протопопа. Он заведомо передёргивал карты, но поймать его было трудно. Случалось, что исправник, проигравшийся в пух и прах, посылал его прямо с вечера в каталажку под замок за предполагаемую нечистую игру. Кешка, однако, не унывал и даже не ложился спать, уверенный, что через час или два исправник вызовет его обратно из узилища для того, чтобы попробовать отыграться.
Маленький старик в коротком мундире с прорванными локтями, без шапки, с небритой бородой и большими волосатыми ушами, топтался на снегу перед сидевшими. Он был, видимо, навеселе.
-- Ходи, мёртвые! -- выкрикивал он тонким голосом, притопывая ногою по мёрзлой земле.
-- Делай!
Это был отставной казак с неприличной фамилией Домошонкин. В городе его больше звали Гагарой, по его визгливому голосу.
Пиршество было в полном разгаре, ибо на бочонке, изображавшем стол, стояло несколько разнокалиберных стаканов и медный чайник, очевидно, наполненный спиртом. Закуски, впрочем, было мало, ибо это было время голода даже для пропадинского начальства, с исправником во главе. Закуска была представлена кусками ржаной лепёшки, сырой как земля и посыпанной крупной солью, и несколькими обрывками сушёной рыбы, более всего похожей на змеиную кожу. У костра на большой сковородке жарились две небольшие рыбки, случайно выловленные на удочку из забережной воды. Пирующие, однако, не роптали и даже находили известного рода преимущество в этом голодном пиршестве. Крепкая сивуха забирала сильнее на тощий желудок, и у слабых людей даже от запаха шумело в голове, и глаза разбегались в стороны.
-- А, Борис Димитрич! -- приветствовал Шпарзин подходящего юношу. -- А мы гуляем понемножку.
-- Не хотите ли выпить стаканчик? -- прибавил он не совсем уверенным голосом.
Суровый взгляд Бронского производил на него расхолаживающее впечатление.
-- Ну, не хотите, Бог с вами!..
Увидев нового человека, Гагара перестал плясать и остановился.
-- А, Борис, милая душа! -- приветствовал он, со своей стороны, Бронского.
-- Стой, стой! Застава! -- прибавил он, видя, что молодой человек собирается обойти кругом кружка пирующих.
-- Штрах с тебя! -- и он расставил руки, преграждая дорогу Бронскому.
-- Полно дурить! -- возразил Бронский, однако, без всякой суровости. -- Дай пройти.
Гагара был житель Голодного конца, обременённый семьёй и не имевший ни одного работника себе на подмогу. Несмотря на свою старость, ему приходилось работать круглый год, и Бронский неоднократно встречал его то с тяжело нагруженным возом дров, то в утлом рыбацком челноке, наполненном мокрыми сетями или ивовыми вершами. Старик никогда не жаловался на судьбу и даже в голодное время сохранял весёлое настроение духа.
-- Дай пройти, -- повторил Бронский, делая шаг в сторону.
-- Что, испугался? -- воскликнул Гагара со смехом. -- Какой штрах!.. Выпей рюмочку, вот и штрах с тебя, -- он взял с бочонка стакан и поднёс Бронскому.
-- Вре!.. -- прибавил он удивлённо на отрицательный жест Бронского. -- Ай вправду не любишь? -- туземцы Пропадинска не были способны поверить ничьей трезвости и считали её притворством.
-- А я люблю, -- сказал Гагара, -- и выпью! -- прибавил он, немедленно приводя в исполнение свои слова, и даже прищурился от наслаждения.
-- Люблю водочку! -- начал он опять доверчивым тоном. -- Кажется, скажи мне: "Дай-ка, Гагара, кусок тела вырезать за рюмочку", -- я и то дам.
-- Дай пройти, Гагара! -- повторил Бронский, делая движение рукой, чтобы отстранить старика.
-- А ты кто таков? -- возразил немедленно Гагара. -- Что делал, корабли строил, в море напуститься думаешь?
Вопреки беспечному отношению начальства, среди жителей ходили самые преувеличенные слухи о намерениях русских людей и о свойствах их будущего корабля. Говорилось даже, что они делают на свой "мореход" жестяной котёл, с которым можно ходить без парусов и вёсел, как, по рассказам приморских чукчей, ходят американские китоловы.