Но что, если бы я сказал вам: для консервации в большинство томатов производители кладут регулятор кислотности 2-гидроксипропан-1,2,3-трикарбоновую кислоту, химическую добавку, название которой трудно произнести большинству третьеклассников. Это все еще нормально? Нормально, что производители берут совершенно натуральный продукт, добавляют в него химикаты, подвергают риску загрязнения токсинами, помещая в консервную банку, и обрабатывают настолько, что срок его хранения достигает полутора-двух лет? Если принять эту точку зрения, возможно, консервированные томаты – отвратительный и бесполезный франкенфуд[30], которому не место в нашем рационе.
Может, камень преткновения – это «ультраобработанные продукты»? Может, это их нам надо избегать? Ультраобработанные продукты вольно определяют как любую упакованную еду, содержащую несколько ингредиентов, включая вещества, которые обычно не используют в приготовлении пищи. Повторюсь, определение очень вольное и, скорее всего, подразумевает ряд продуктов низкой питательной ценности. Но разумно ли считать всю еду из этой категории неприемлемой? Что мы вообще хотим сказать такой грубой классификацией? Что баночка соуса для пасты вредна для нашего здоровья? Что мы никогда и ни за что не должны покушаться на шоколадку или на пакетик чипсов, потому что они «ненатуральные»? Что нам не следует есть в ресторанах? Что нельзя позволить себе даже ломоть хлеба?
Каждый день мы получаем тысячи разных химических элементов из еды. Вся еда состоит из химических элементов с непроизносимыми названиями. Если комбинация химических элементов берет свое начало в натуральном источнике, это еще не наделяет ее магическими целительными силами и не обеспечивает нам полную безопасность. Когда всевозможные элементы крутятся в нашей пищеварительной системе, организм понятия не имеет: вот эти молекулы 2-гидроксипропана-1,2,3-трикарбоновой кислоты – их на фабрике добавили, чтобы продлить срок хранения соуса для пасты, или они родом из выжатого лимонного сока, в составе которого этот химический элемент известен как лимонная кислота.
Польза еды определяется ее химическим составом, а не магической историей происхождения. Не существует никакой волшебной натуральности, которая автоматически делает домашнюю еду (или обработанную дома еду) более здоровой, чем еда, сделанная на фабрике.
По своему основному определению, фрукты, овощи и мясо – это сложная комбинация различных химических субстанций, это результат случайного течения эволюции, а не какая-то волшебная задумка природы. У природы нет мудрости. Она хаотичная, странная и никем не управляемая. Широкий спектр ядов, с которыми мы можем столкнуться, включая самые вредные, появляется в результате естественных процессов. Нас может беспокоить еда, сделанная на фабрике, но питательная ценность и польза не определяются зданием, в котором она побывала, или размером компании, которая ее разработала.
Придумывая произвольные правила питания, основанные на истории создания еды, мы занимаемся морализаторством: оцениваем выбор продуктов по моральным критериям. А когда мы так поступаем, на кону – стыд, отчуждение и вред. Правда в том, что сейчас продуктовое снабжение безопаснее, чем когда-либо. Загрязнений меньше, случаев отравления меньше, гораздо меньше проблем со здоровьем, обусловленных едой, чем когда бы то ни было в истории.
Если бы мы заглянули к своим прабабушкам на обед, мы бы увидели людей, перебивающихся скудной, несбалансированной пищей, сопряженной с такими рисками, что отравление кониной на этом фоне – просто пижамная вечеринка. Наверное, большинство наших прабабушек жили в первой половине XX века. В то время в рационе жителей США и Великобритании в основном преобладали крахмал и мясо, более 50 % калорий потреблялись из хлеба. Концепцию витаминов понимали еще плохо, а это значит, что процветали болезни, связанные с их дефицитом. Не хватало проверок безопасности и осведомленности, а значит, желудочно-кишечные расстройства были гораздо больше распространены, чем сегодня, и вероятность того, что они приведут к серьезным последствиям, была выше. Не было холодной цепи в хранении и транспортировке продуктов, а значит, свежие фрукты, овощи, молоко и яйца были в дефиците, а в какие-то периоды фактически недоступны. Наши прабабушки ожидали, что проживут примерно две трети от тех лет, которые проживаем мы, а нам это удается во многом потому, что осведомленность в вопросах здоровья и питания выросла, повысилась безопасность, целостность процесса снабжения, индустриальные процессы сделали нашу жизнь легче, здоровее и богаче. Как ни крути, золотой век – это сейчас, но мы все равно убеждены, что с нами что-то не так. Почему?
Когда говорят о токсинах и палеолите, современность обычно ругают на чем свет стоит. Мы склонны идеализировать прошлое; старея, мы путаем наш собственный биологический спад с упадком всего мира. А еще мы верим в мудрость природы. В конце концов, природа создала нечто настолько волшебное и прекрасное, как человеческий мозг – возможно, самое сложное устройство во Вселенной. Даже самому продвинутому инженеру такое не под силу. Конечно, природа должна быть мудра, и наверняка она лучше, чем мы, разбирается в том, что здоровое, а что нет.
Сидни Скотт – исследователь, работает вместе с Полом Розиным в Пенсильванском университете и изучает предпочтение, которое люди отдают натуральным продуктам:
«Многие думают, что природа хорошая, добродетельная, нежная – говорит она. – Особенно популярно мнение, что природа безопасна. У некоторых из этих утверждений может быть религиозное основание: природа – творение Бога, а потому она священна, хороша, и наш долг ее защищать. Некоторые убеждения могут быть связаны с восприятием природы как чего-то знакомого, чего-то, с чем человек взаимодействовал на протяжении веков, потому она кажется „понятной“ и „безопасной“».
Концепция добродетельной и священной природы восходит к романтизму, к идеализации мира природы, к вере в ее чистоту и доброту. Вот почему работа Чарльза Дарвина и Альфреда Рассела Уоллеса о естественном отборе имела такую сокрушительную силу, так расколола общество – она обнажила истинное лицо природы, поведала о боли, голоде и отчаянии в битве за выживание.
Когда в 1828 году немецкий химик Фридрих Вёлер впервые синтезировал мочевину, этот вроде бы простой эксперимент бросил вызов нашему пониманию мира природы и религиозной вере. До тех пор считалось, что живые организмы наделены неким природным «витализмом» – мистическим качеством, которое отличало их от химикатов, сделанных человеком. Но Вёлеру удалось синтезировать мочевину, «натуральную» субстанцию, из неорганической соли. Тем самым он доказал, что все живое, в общем-то, – не больше чем мешок с химическими элементами, которые взаимодействуют, меняются и превращаются в отходы. Работа Вёлера давала надежду, что в будущем все процессы, присущие живым существам, можно будет повторить в пробирке. Так открылась новая возможность: возможность того, что единственная мистика в жизни – это огромная химическая сложность. Различие между «натуральным» и «химическим» было определено как сугубо концептуальное, сформированное нашим сознанием, чтобы скрыть механическую и кажущуюся бесцельной природу жизни.
Несмотря на сделанный нами шаг вперед, это различие все еще живет в умах, равно как и идеализация природы. Даже те, кто не придерживаются религиозных убеждений, видят в ее мире что-то божественное. Он кажется продуманным и совершенным, хотя на самом деле существует благодаря серии случайных генетических мутаций. Эти мутации могут вносить полезные перемены в работу нашего тела, а могут провоцировать рак. Мы воображаем, что натуральная еда «чистая», но она совершенно не такая. Единственное, что мы потребляем в чистом виде, – это вода, сахар и соль, причем их мы очистили своими же руками. Природа не чиста, не совершенна и поэтому прекрасна, но она не создана ради нас. Мы выросли, чтобы существовать среди нее, и с тех пор как появилось человечество, наше процветание зависит от способности манипулировать природой, чтобы получить питание. Сидни Скотт уверена: «Когда мы отделены от природы, как многие современные западные общества, она кажется нам идеальной. Но если бы мы боролись с ней каждый день, как в прошедшие века, нашим идеалом был бы технический прогресс».
Работа Сидни также посвящена природе так называемых священных ценностей[1]. Они не имеют научной подоплеки и обычно включают в себя отвращение к сексу, определенной еде или насилию над телом. Когда мы боимся, что нечто «неестественное» попадает в организм и отравляет его, это оскорбляет наши самые глубокие ценности. Мы начинаем демонизировать совершенно здоровую еду, основываясь на совершенно необоснованных опасениях. Мы верим, что фабрика каким-то образом загрязняет пищу чем-то неестественным, а значит, оскорбляет мудрость природы и разрушает часть ее добродетели. Мы боимся прогресса, боимся химикатов и используем эмоциональные обороты, такие как «франкенфуд» и «суррогатная еда», чтобы распространить свои «священные ценности» по всему миру.
Больше всего мы боимся прогресса, боимся безжалостной поступи времени, и когда оно разрушает наше тело и разум, мы ошибочно принимаем собственное старение за мировую катастрофу. Мы скучаем по воображаемым прошлым временам, когда все было чистым. Современность воспринимается нами как неизбежное бедствие, но такой взгляд имеет мало отношения к реальности. Мы отказываемся верить, что золотая эпоха – это сегодня, что сегодня все лучше, чем когда бы то ни было. Да, ситуация не идеальна, но представители любого общества, существовавшего в прошлом, с радостью поменялись бы жизнью с теми, кто живет в нынешнем развитом мире.
В левой части политического спектра проблема негативного отношения к обработанной и готовой еде видится как проблема корпоративной коррупции, как отравление мира ради ненасытной жажды прибыли и роста. Производителей изображают как силы невыразимого зла, которые делают нас жирными и больными, жадно набивают свои карманы за наш счет. Левые скучают по прошлому, когда малый бизнес и скромные фермы удовлетворяли наши требования к еде, когда простые кустарные производства делали красивые товары с любовью, заботой и личным вниманием.