Румяный поручик Дмитрий Бекетов, услыхав таковые слова, расхохотался:
– Уж с ополченцами-то нам никакой Бонапарт не страшен! Особенно – с господином Бельским.
Подгоняя своего конька серой «мышастой» масти, Феденька ехал в первых рядах и указывал дорогу.
– От юхновского тракта налево… Вот тут… Дальше все прямо – во-он до тех елок. А там уж увидим.
Узкая песчаная дорожка, взбираясь на пологий холм, скрывалась в ельнике, за которым открывалась лощина, полная красно-желтых кленов и усыпанных кроваво-алыми гроздьями рябин. Лощиной этой как раз и тянулась старая Смоленская дорога, ведущая к оставленной неприятелю Москве.
Над дорогой клубилась серовато-желтая пыль, поднятая копытами коней и колесами провиантских фургонов. Обоз!
Вытащив зрительную трубу, Давыдов приложил окуляр к правому глазу, с ходу насчитав около тридцати возов. Арьергард прикрывала пехота, впереди же, в авангарде, виднелись желтые гусарские мундиры…
– В желтом у нас кто? – скосил глаза полковник.
Поручик Бекетов подкрутил усы:
– Должно быть, гусары генерала Жакино. В составе армий Мюрата. Верно, подкрепление. Рубаки лихие! Впрочем, как и их славный маршал.
– Да, Мюрат – известный храбрец, – покивал Денис. – Истинный рыцарь.
– А в арьергарде – поляки, – навострил глаза юный корнет Коленька Розонтов.
Бекетов ухмыльнулся:
– С чего ты взял, что поляки, о, мой юный друг?
– Так по мундирам видно, – уверенно покивал корнет. – Темно-синее сукно, красные эполеты, угловатые кивера. Точно – поляки. Вислинский или Северный легион. Я их еще из-под Смоленска помню.
– Жолнежи, значит, – полковник холодно прищурился и посмотрел вдаль. – Эти тоже до последнего драться будут. Ладно! Что время зря терять? Вперед, братцы! Вперед.
Быстро спустившись с холма, партизанская армия растеклась по лощине, с ходу забирая обоз в клещи. Казаки и подоспевшая пехота атаковали арьергард, гусар же Денис бросил на французскую конницу в желтых мундирах. Грянули выстрелы, один за другим плыли над дорогой облачка порохового дыма.
Всадники помчались галопом. Ударил по лицам ветер. Разрядив на ходу пистолеты, Денис выхватил саблю – желтые гусары генерала Жакино уже оказались рядом, вот! Уже видны были их злые глаза, скалящиеся лошадиные морды… А вот и зазвенели сабли! Враги сшиблись, сошлись, завязалась лихая рубка.
Давыдов от плеча рубанул одного, другого… сам подставил клинок под удар. Кто-то совсем рядом выпалил из пистолета. Пуля просвистела над левым виском, кто-то вскрикнул… Бекетов? Корнет? Нет, те дрались отчаянно чуть в стороне.
Снова удар. Такой силы и ярости, что из клинков высеклись искры! Широкогрудый француз в желтом доломане орудовал саблей, словно профессиональный бретер – охотник до дуэлей. Впрочем, и Денис Васильевич был не лыком шит… Удар сыпался за ударом, в ушах звенело, будто на колокольне в благовест! Снова ударил выстрел. Ахнуло совсем рядом, противно чмокнула пуля, и полковник почувствовал, как падает, заваливаясь на бок, его боевой конь.
Убили, убили лошадушку, супостаты… или ранили, бог весть… Проворно выпрыгнув из седла, Давыдов подставил саблю… Торжествуя, вражина поднял коня на дыбы, занес над головой саблю для последнего, страшного, удара, коими обычно разрубают человека пополам – от плеча до пояса. Сверкнул на солнце клинок, крыльями взметнулся за плечами француза желтый ментик…
Давыдов не ждал удара, отпрыгнул, метнулся в сторону. Где-то рядом вновь грянул выстрел. Враг схватился за грудь, зашатался в седле… Выпав из враз ослабевшей руки, повисла на темляке сабля.
Готов!
Денис обернулся, поискал глазами спасителя. Какой-то мальчишка в синем двубортном сюртуке и узких французских панталонах, заправленных в невысокие сапоги, подскочил к нему с пистолетом в руке. Сверкнул синими глазами:
– Где ж ваша лошадь, полковник?
– Софья! – узнав, ахнул гусар. – Вы… как здесь?
– Я тоже в ополчение записалась! И мы к вам на помощь… пришли… Моя лошадь – вон там, в кустах…
– Так скачите же прочь! – Денис закричал и хотел было выругаться, да постеснялся. Только вот этой рафинированной барышни сейчас здесь и не хватало! Изрубят ведь… или попадет под шальную пулю.
– Прочь? – девчонка засмеялась. – Ну уж нет! Коль пошла такая сеча… Сейчас я перезаряжу пистолет и…
Не успела! Еще два конника, вырвавшись из гущи сражающихся, понеслись прямо на сладкую парочку. Денис отбил атаку одного… другой оказался сзади… Вскинул саблю… и вдруг охнул, ни с того ни с сего заваливаясь на бок.
– Вот тебе! – яростно выкрикнула Сонечка. – Прочь с нашей земли! Прочь…
Задрожала под копытами земля. На выручку своему командиру уже неслись партизаны. Коленька Розонтов, поручик Бекетов, осанистый штабс-ротмистр Бедряга… Налетели, словно вихрь, окружили…
– Лошадь убили, – пояснил Денис, и штабс-ротмистр тотчас же отдал ему свою. Все правильно: полковнику нужно было глянуть на все, оценить обстановку. Вскочив в седло, Давыдов махнул рукой Сонечке и помчался на холм. Остановился на склоне, повернул коня, цепко вглядываясь в картину боя.
Тут подоспели и сигнальщики, и вестовые…
– Хорунжему! Казаков из засады – на арьергард. Пусть потреплют жолнежей!
– Есть, господин полковник.
– Ополченцы, если хотят помочь, пусть не бегают бестолково по полю. Передайте Бельскому, чтоб наступали по центру обоза. В рукопашную лезть не надо, пулями бить.
– Передам, господин полковник, – звонко отрапортовала Сонечка.
Давыдов вздрогнул:
– Господи… Вы здесь?
– Сами же за собой позвали!
– Ровно бы других вестовых не найти… – себе под нос пробурчал гусар.
Девушка насторожилась:
– Что-что?
– Нет-нет, ничего, это я так… Скачите! Хотя постойте-ка… Это вы того француза так?
– Я! – сверкнув глазищами, приосанилась Сонечка. – Ножом. Я хорошо метаю. В детстве еще научилась у цыган.
– Надо же…
– Так я поскачу! Передам приказ…
– С Богом!
А что Денис мог еще сказать? Прогнать эту взбалмошную девчонку с поля боя куда подальше? Так не послушает. Тоже еще – ополченец… Как хоть Бельский ее взял? Впрочем, барышня, верно, особо не спрашивала. Явилась с лошадью, с пистолетами… С ножом! Цыгане кидать научили, вишь ты.
Ничего не сказал Денис. Лишь перекрестил отъехавшую Софью да помолил Господа…
Между тем схватка уже подходила к концу – отсюда, со склона холма, это было хорошо видно. Конные партизаны уже взяли в кольцо желтых гусар Жакино, заметно поредели ряды польских жолнежей – пехоты, еще немного, и…
– Господин полковник! – один из вестовых вдруг с тревогой указал куда-то на восток, где над лесом поднималась густая полоса пыли. – Французы! Подмога обозным. Прикажете трубить отход?
– Погоди-ка, – покусал губы Денис. – Французы могли бы только с запада прийти. Из Смоленска. А с востока… что же они отступают, что ли? Больно уж рано! Хотя… А ну-ка, за мной… Глянем, увидим, разберемся.
Минут десять неслись гусары. Нырнули в лес, спешились, выглянули из-за елок. По дороге пылила конница! Судя по одежке – казаки!
– Кажись, свои, ваш-бродь!
– Сам вижу, что свои. Ладно! Из лесу, ровно тати, выскакивать не будем. Поскачем обратно – устроим встречу.
Конники оказались казаками из двух донских полков, отправленных командованием Давыдову на подкрепление. Так что теперь под началом бравого гусара оказалась целая партизанская армия, с которой можно было уже не просто перехватывать обозы, но и громить регулярные вражеские части, захватывать – освобождать – города. Пусть пока небольшие, но все-таки.
Вечером к Денису Васильевичу подошли ополченцы, попросились в отряд. Поэт Вольдемар Северский, помещичий сын Арсений Половцев… и его юная сестра Софья. Последнюю Давыдов ни за что не хотел брать – опасно.
– А у нас, у Бельского, не опасно? – резонно возразила девушка. – Пожалуй, куда поопаснее будет. У вас партия большая, а у Бельского что? Все одно с вами вместе действовать!
– Вот то-то и оно! – Денис поднял вверх указательный палец, покачал им наставительно и еще раз повторил: – Вот то-то и оно. Все равно вместе. Так какая вам разница, кто ваш непосредственный командир-начальник?
Видя непреклонность полковника, вся троица в задумчивости отошла к соседнему костерку… а потом потянулась обратно к Давыдову – уже поодиночке.
Плыл чудесный сентябрьский вечер, тихий и пока еще теплый. Темно-синее небо еще расплывалось на западе оранжево-золотистым закатом, однако звезды уже начинали мерцать все ярче, и все ярче сверкала луна. Партизаны, хоть и уставшие, не торопились спать – больше жались к кострам, поначалу пели протяжные песни, а ближе к ночи, угомонясь, просто разговаривали, болтали о том, о сем. Кто-то вспоминал недавние схватки, кто-то травил байки про Наполеона, а кое-кто из старых гусар с грустью рассказывал об Аустерлице.
Попив у костра горячего, с мятою, чая, заваренного верным ординарцем, полковник направился в палатку – спать. Тут-то его и нагнал Арсений.
– Я не хотел при всех, господин полковник… Знаете, Бельский не тот человек, которому хотелось бы подчиняться… Совсем-совсем не тот! Он не очень-то любит нашу семью… мы даже как-то судились из-за сущего пустяка. Прости, господи – из-за старого пруда, затянутого тиной. Там всего и добра-то, что одни лягушки, однако же господин Бельский ни за что не хотел уступать. Едва потом помирились. Сонечка, сказать по чести, капитана до сих пор терпеть не может! И в отряд-то его пошла только ради того, дабы отечеству быть полезной… Ну, ведь верно, скоро же наступление! Ведь не вечно ж Бонапарт будет сидеть в Кремле! Погонят скоро французов… даст Бог, с нашей помощью… а потом Сонечка… Как французов прогоним – она домой, в усадьбу… Поверьте, Бельский уж такой человек! Картежник, фат… и на женщин падкий, несмотря на то, что женат. Вот я за сестру и опасаюсь. К тому же она прекрасно знает польский! У нас была гувернантка, пани Катаржина…