Немного поглазев на неудачные попытки гвардейцев, Денис Васильевич прошелся вдоль торговых рядов. Ходил не просто так…. Прислушивался, приценивался.
– А вот это мясо – хорошее? А эта рыба? Узникам берут? Что вы говорите? Прямо туда?
Тут Денис с благоговением кивнул на башни Консьержери, расположенные неподалеку, на набережной, и прекрасно видимые с площади.
– Туда, туда, – покивал дородный мясник, воткнув нож в разделочную доску. Покивал и, понизив голос, дополнил: – Вот, не далее как вчера сговаривались… Сегодня придут. И пока прошу извинить, месье: для них – самая лучшая вырезка. Пусть уж приговоренный устроит настоящий пир. Угостит соседей, да и сам вкусно поест напоследок.
– Да уж, – согласился Дэн. – Хоть одна радость.
– Эй, эй, месье! – вдруг углядев кого-то, мясник замахал рукою. Забыл и про зажатый в руке нож – так, с ножом, и махал, словно истинный душегуб-разбойник. – Месье, месье… вырезка ваша готова! Вот, извольте…
Со стороны моста Менял как раз выбралась-прогрохотала повозка – небольшая двуколка-фургон, запряженная смирной каурой лошадкою с желтой реденькой гривой. Сидевший на козлах кучер – осанистый краснолицый детина, дородством своим, пожалуй, превосходивший мясника – тяжело спрыгнул наземь. Следом за ним из фургона выпрыгнул юркий мальчишка-слуга – босой, в коротких, до колен, штанах, кургузой бесформенной курточке и надвинутой на самые глаза круглой суконной шапке, напоминавшей фригийский колпак, знаменитый символ революции.
Пока краснолицый расплачивался, мальчишка отнес завернутую в тряпицу вырезку в повозку и снова вернулся, встал невдалеке, у цветущей акации, в ожидании дальнейших распоряжений. Большие серые глаза его рыскали по сторонам, словно у человека с явно нечистой совестью, прядь темных волос выбилась из-под шапки. Лицо, да и вся фигурка гавроша как-то не очень-то походили на образ угловатого полростка, скорее на… Ну, конечно же! Узкое милое личико, вздернутый носик, ямочки на щеках, чуть припухлые губки. Не мальчишка это, а девушка! Более того – девушка хорошо знакомая – Настя! Беглая крепостная, разбойница, любовница французского резидента д’Эрувиля!
Ну, хитра, хитра… И как играет! Настоящая актриса. Ежели бы Денис специально не присматривался, так ничего бы и не заподозрил… Так вон оно что! Значит, господин генерал-майор рассчитал все правильно. Ясно – приговоренную к смерти Жозефину будут спасать… Хорошо бы, чтоб с нею спасли и Софью!
Между тем возница расплатился с мясником и направился к виноторговцу. Гаврош (Настя!) тут же зашагал следом. Денис чуть замешкался, не хотелось попадаться на глаза сей востроглазой фурии: Настя – девчонка приметливая, неглупая – вполне могла узнать. Эх, надо было сбрить усы… или хотя бы подстричь… Впрочем, теперь – чего уж!
Лавка виноторговца располагалась сразу напротив фонтана. Краснолицый по пути обернулся и, подозвав Настю, что-то сказал… Девчонка понятливо кивнула и быстро пошла обратно к повозке. Осмотрелась – Давыдов вовремя спрятался за кустом цветущей сирени – уселась на козлы, взяла в руки вожжи:
– Н-но!
Повозка неспешно поехала по кругу, объезжая фонтан, а перед широким бульваром, начинавшимся прямо от моста, Настя натянула вожжи, пропуская вереницу щегольских ландо, украшенных разноцветными лентами и цветами. Сидевшие в колясках нарядные и веселые люди на ходу открывали шампанское. Наверное, свадьба…
– Sûrement un mariage! (Наверное, свадьба!) – точно так же подумал и вставший рядом с Денисом мужчина во фраке и летнем чесучевом пальто.
– Мagnifique! – тотчас же улыбнулся Давыдов.
Француз согласился:
– Oh, oui!
Зеваки, все еще толпившиеся вокруг многострадальной колонны и пытающихся ее повалить гвардейцев, тоже переключились на новое зрелище. Кто-то хлопал в ладоши, а кто-то кричал, желая молодоженам счастья.
Кортеж вскоре проехал, однако же круговое движение на площади Шатле не возобновилось. Мешал фургон. Тот самый. Он как застыл на месте, так и стоял, и на козлах никого не было!
Возница остановившегося позади фургона омнибуса – местного «маршрутного такси» на конной тяге («Вандомская площадь» – «Лувр» – «Лез-Аль» – «Сите» – «Сен-Жермен» – «Мадлен») поначалу просто покричал. Затем – заругался и, не дождавшись никакой реакции, сошел с козел…
Сразу же заподозрив неладное, Давыдов бросился к фургону, успев заметить рванувшую в сторону Гревской площади одноколку с поднятым верхом. Поднятый верх… в столь чудесный солнечный день… Возница, кстати, обернулся… Пухлое лицо, вялая детская улыбка, красные, чуть оттопыренные уши… Северский! Ну, вот он, гад! Объявился-таки, да… И зачем-то похитил Настю! Зачем? Наверное, стал вести какую-то свою игру, уже не шпионскую. Или что-то не поделил с д’Эрувилем, или…
Впрочем, сейчас было не до рассуждений, оглядевшись по сторонам, Денис свистнул извозчика и вмиг запрыгнул в коляску:
– Вон за той бричкой, любезный. Плачу вдвое!
Повернув, бричка Северского сбросила скорость, но, миновав Гревскую площадь, вновь прибавила ходу, повернув в сторону площади Бастилии и предместья Сент-Антуан. Проносившиеся по сторонам серые доходные дома и мрачные трущобы быстро сменились истинно сельскими пейзажами – какими-то пустошами и каменными, с огородиками, особнячками, увитыми буйным плющом.
Около одного из таких домиков бричка остановилась. Северский (ну, точно – он!), соскочив с козел, отворил ворота, взял лошадь под уздцы и завел во двор. Ворота снова закрылись.
Отпустив извозчика, бравый гусар скрытно обошел ограду и, бросив мешавший цилиндр, ловко перебрался на задний дворик. Там, в сарайчике или конюшне, как раз и начиналось самое интересное! Именно туда похититель притащил девушку со связанными за спиною руками и кляпом во рту. Настя упиралась, извивалась и даже вполне удачно лягнула Северского в пах. Обозленный предатель в ответ ударил девчонку в живот. Несколько раз подряд… и довольно сильно. Настя скривилась и застонала… Толкнув ее в траву, Вольдемар распахнул дверь сарая, нагнулся, схватил деву за шиворот. Затащив пленницу, аккуратно прикрыл за собой дверь… Именно, что прикрыл, не закрыл… да вряд ли там, изнутри, имелся засов – к чему?
Бравый гусар быстро подобрался к сараю, приник к щели. Прислушался, всмотрелся, не забывая время от времени внимательно оглядываться вокруг. Судя по всему, в доме больше никого не было, да и вообще, сие обшарпанное строение при ближайшем рассмотрении производило впечатление заброшенного, да, верно, таковым и являлось.
В сарае было темновато, но все же Давыдов сумел кое-что разглядеть и – тем паче – услышать.
Похититель действовал нахраписто и быстро, похоже, у него совсем не оставалось времени на какие-то уговоры. Привязав пленницу к козлам для пилки дров, наделенный недюжинной силой Северский ловко сорвал с девушки куртку, а затем и блузку. Слышно было, как трещала, рвалась ткань…
Предатель ухмыльнулся, погладил вздрогнувшую Настю по голой спине… и снял со стены хлыст.
– Я не буду тебя… – тут Вольдемар добавил нехорошее бранное слово. – Хотя ты, курва, этого, верно, и хотела бы. Но ты получишь другое… То, что давно уже заслужила… Н-на!!!
С этими словами Северский размахнулся и ударил хлыстом по юному девичьему телу. Ударил хорошо, с оттяжкою, так, что кожа на спине Насти лопнула, закровила… Девушка дернулась, застонала и, наверное, закричала бы, коли бы не кляп…
Предатель не останавливался – тут же ударил еще, так же хорошо и умело… Потом еще, и еще…
– Что, курва? Совсем офранцузилась? Забыла, как тебя на конюшне пороли? Сейчас вспомнишь… Н-на!
Вот тут Денис решил, что пора вмешаться. Этот пухлорукий черт вполне мог забить девчонку до смерти. Нехорошо это, не по-мужски… не по-человечески…
Вихрем ворвавшись в сарай, Дэн ударил Северского кулаком в левый бок и ловким полицейским приемом «загиб руки за спину» уложил его наземь. Потом подумал, наклонился и ударил предателя в челюсть. Вырубил. Так, на всякий случай.
– Ну, вот! Так-то лучше будет… Да! Вас развязать, мадемуазель?
Настя затрясла головой, застонала, и Денис, отбросив ложный стыд, отвязал полуголую девчонку от козел, затем осторожно поднял, уложил в углу на сено, вытащил изо рта кляп…
– Мне больно, – всхлипнув, застонала дева. – Очень больно… ой…
Из серых жемчужных глаз потекли крупные слезы, обнаженная грудь задрожала, и Денис поспешно прикрыл девушку ее же курткой.
– Мне плохо… – тихо промолвила Настя. – Я, верно, умру…
– Нет, нет, – Давыдов успокаивающе погладил пленницу по голове. – Ты не плачь, Настена. Ну, побили, ну, больно – и что? Не умирать же от этого?
– Бо-ольно… бо-ольно… – Настя закусила губу, видно было, что ей и вправду больно, почти невтерпеж…
– Там, в доме… Там масло… оливковое… в горшочке… очень бы мне хорошо… о-ой… как же больно-то, господи-и-и… Я теперь и ходить-то не смогу… у-у-у…
Видеть стонущую от нестерпимой боли юную деву Денису было невыносимо.
– Масло, говоришь? Сейчас, принесу… Так… Этого бы связать… вот так… ага…
Наскоро связав так и не пришедшего в себя (хороший вышел удар!) Северского, Денис прихватил с собой обломок оглобли – подпереть дверь – и направился к выходу… Он и вышел уже, как вдруг краем глаза усмотрел метнувшуюся в глубине сарая тень… Обернулся… Побежал… Да поздно!
Стонавшая от боли Настя вдруг преобразилась в один миг! Потянулась и с грацией пантеры прыгнула к лежавшему на полу предателю. Схватила висевший у того на поясе нож и ловко, без всякой жалости, вонзила в сердце!
– Вот тебе, гадина! Умри!
Завидев Дениса, девчонка вмиг обернулась к нему, словно разъяренная кошка. Серые глазищи ее сверкали, в руке поблескивал окровавленный нож…
– Не подходи-и! Не подходи, барин. Убью!
– Ты – меня? – Давыдов откровенно расхохотался. – Не сможешь. Спорим, я от тебя этот ножик враз отберу?
Обманное движение… бросок… и все тот же «загиб руки за спину»…
– Ну, что, съела? Коза!