Тот был с востока, он только пожал плечами.
– Он не заговорит, даже если отрубить ему пальцы, – объяснил Старлинг. – Вот этот скажет.
Юный фракеец, которого ударил копьем Фейвор, держался за голову и блевал.
Другие диверсанты увели остальных фракейцев, а Гельфред, Старлинг и Уа’Хэ задержались около мальчишки.
– Говори без обиняков, – велел Гельфред.
Юнец посмотрел на него. Зрачки были огромные.
– Он может высосать из тебя душу, – заметил Старлинг.
Угроза жуткая, если б не одна беда: мальчишка знал только морейскую архаику и ни слова не понимал по-альбански.
Гельфред нагнулся к нему:
– Такой поганой погоды не было десять лет, а ты всего в шести милях от города. И появляешься из холмов с отрядом истриканцев.
Мальчишка зарылся лицом в ладони.
– Ты служишь герцогу Андронику? – мягко спросил Гельфред.
– Да, – ответил тот и сломался.
Через секунду он излил все свои страхи, а Старлинг презрительно наблюдал.
Наконец Гельфред подал Уа’Хэ знак отвести юнца к другим пленным.
– Герцог захочет повидаться со всеми, – сказал он. – Эмис Хоб, Уа’Хэ и Зубок дежурят здесь. Забудьте о косогоре и следите за дорогой. Остальные сегодня будут ночевать в тепле. По коням!
Ему ответили радостным улюлюканьем, и через пару минут разведчики отбыли.
– Привезите гостинчиков, – сказал Эмис Хоб. – Как-никак Рождество.
– Нас устроит жизнь мальчишки, – добавил Уа’Хэ. – И чуток эля.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯХАРНДОН – РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ДВОР
Королева ценила Рождество прежде всего на свете и украсила большой зал дворца так же, как мать украшала ее детский, – плющом и омелой. Она посетила ювелиров, портных и погрузилась в хлопоты, чтобы отвлечься от мрачных мыслей.
– Ребенка загубите, – сказала Диота. – Вы не имеете права скрывать малыша от короля.
Королева повела плечами.
– А по-моему, я сама себе госпожа, – парировала она с малой толикой былой запальчивости, но на самом деле ежедневная тошнота и вздутие живота лишили ее интереса к пикировкам с няней. И в ней обозначилась резкость – сильнее прежнего. Она встречала Рождество в тоскливом гневе и возмутилась этим злокозненным вторжением в свою жизнь.
– Он тоже имеет отношение к ребенку, – заметила Диота. – А в здешних коридорах ежедневно произносится столько гнусной лжи, что вам, по-моему, лучше сказать ему, что он скоро станет отцом.
– Сначала мне нужно кое-что выяснить, – ответила Дезидерата.
– Смотрите, как бы и королю не понадобилось, – буркнула Диота.
– Няня! Ты… что?.. – задохнулась та.
Диота поспешно ее обняла.
– Я не сомневаюсь в отцовстве, если вы об этом, и только советую – скажите ему.
И вот за несколько дней до Рождества, когда они разделили круговую чашу и он поцеловал ее под омелами, она подвела его к их ложу – настоящему уютному замку из гобеленов и грелок.
Король быстро выполнил привычные действия, а она рассмеялась ему в бороду, охладила его жажду финала и, наконец, положила его руку себе на живот.
– Прислушайся, милый. Там что-то шевелится.
– Обед? – хохотнул он утробно.
– Ребенок, – сказала она.
Рука напряглась.
– Ты… уверена?
Она рассмеялась.
– Такое и доярка поймет, а я знаю чуть больше. Это мальчик. Он родится в июне.
Король молча сопел в темноте.
– Милый, скажи хоть что-нибудь.
– Я не способен зачать ребенка, – ответил он мрачно и откатился от нее.
Она придержала его за бедро.
– Да можешь! И зачал.
– Я не дурак, мадам, – отрезал он.
– Милорд, двор отсутствует. Я не ложилась ни с кем, кроме вас.
– Ой ли? – спросил он.
– Ты мне не веришь? – Ей показалось, что основы ее бытия и любви тают, как воск.
Он сел.
– Нам не следует это обсуждать. Не сейчас, – проговорил он осторожно.
Она уселась рядом. Нащупала свечу и вполне сознательно изогнулась так, что провела по нему грудями. Она зажгла свечу и поставила в маленький подсвечник, чтобы видеть его глаза.
Он был похож на раненого зверя.
На глаза навернулись слезы, но она переборола себя, подумав, что у нее есть всего один шанс убедить его в том, что у них будет дитя, – потом он отгородится и станет суровым, неприкосновенным королем.
– Милый, посмотри на мое пузико. Это я. Я никогда не легла бы с другим – и не понесла, если бы не захотела. – Она придвинулась ближе. – Подумай, кто я такая. Что я такое.
– Но я не способен к зачатию. Я проклят! – Последнее слово сопровождалось всхлипом.
Она положила руку ему на грудь, и он не возразил.
– Любимый, во мне есть сила. Такой меня создал Бог. И я думаю… мне удалось преодолеть твое проклятие. – Она улыбнулась. – С Божьей и послушницы помощью.
– Только не мое проклятье! – простонал он.
– А чье же тогда?
Он помотал головой и отвел взгляд.
– Муж мой, когда belle soeur[38] приложила к нам волю… и сделала нас одним целым… – Она помедлила, вспоминая тот миг и пытаясь вновь ощутить тогдашнюю радость. Облегчение. Она поцеловала его. – Она разрушила – или пошатнула – чары. Я это чувствую.
Король положил голову ей на грудь.
– Хоть бы ты оказалась права, – проговорил он.
Он заснул, а она осталась лежать без сна, гладя его по груди и разыскивая рваные края проклятия, но разрыв произошел слишком давно, и ей удавалось нашарить лишь кромку раны, которую проклятие оставило в мире.
Потом он проснулся, и они занялись любовью.
А когда она проснулась подле него, Рождество стало на день ближе, и ей подумалось, что все, быть может, поправимо.
В сотне комнат от них сэр де Рохан уложил на кровать леди Эммоту, и та вздохнула.
– Это грех, – сказала она и оттолкнула его. – Разве нельзя обойтись поцелуями?
– Какой же тут грех, если влюбленные суть единая душа? – Он провел языком по ее полуобнаженной груди, а она вцепилась в его плечи, которые бугрились мускулами – тогда он тоже скользнул в постель и устроился рядом: теплый, надежный, благоухающий корицей и гвоздикой.
Она поцеловала его и вдохнула аромат. И не помешала распустить руки.
Это было прекрасно – а потом перестало.
Он раздвинул ей ноги коленом, и это уже показалось лишним. Она оттолкнула его – с силой.
– Растопырься, шкура, – сказал он. – Тебе же хочется.
Толчком он уложил ее навзничь. Она укусила его, он – ударил.
Она попыталась дать отпор.
Потом закричала.
Он рассмеялся:
– А ты думала, зачем ты здесь?
Она отвернулась, чтобы выплакаться в подушку, хранившую его запах, и он отвесил ей шлепка. Тогда она натянула на себя простыни, и он их сорвал.
– Я с тобой еще не закончил, крошка.
– Ты! – выдавила она. – Ты… лживый…
– Трахнуть шлюху не преступление, – сказал он.
Она поперхнулась.
– Что госпожа, что служанка, – продолжил де Рохан. – Не волнуйся, моя маленькая путана. Когда двор узнает, что натворила твоя хозяйка, никто и не заметит, что ты угодила в опалу. Да и тело у тебя такое, что обречено удовлетворять мужчин.
Он заворковал над нею, вновь перейдя на любовную лексику. Ненадолго.
Лес замело снегом, и было кое-что еще – нечто, маячившее на самой границе восприятия Редмида, слишком проворное, чтобы увидеть, слишком мелкое или слишком тихое.
Моган бежала, оставляя ножищами огромные треугольные ямы в снегу. Олень несся легко, время от времени зависая над снежным покровом. Порой они останавливались, и Редмид, взявшись за амулет, рассматривал огонь в его глубине. Они следовали за искрой – на северо-восток.
Когда совсем стемнело, они пересекли цепочку следов, отчетливо видных в лунном свете, – следов человека с ручными санками. Редмид почесал в бороде.
– Это Нэд Тайлер, – сказал он. – Я узнаю его след.
Моган с сомнением покачала внушительной головой.
– Я плохо соображаю на таком холоде, человек. Этот другой чем-то важен?
– Понятия не имею, – признался Редмид, но, сверившись с амулетом, обнаружил, что следы Тайлера косо отходят от прямого пути к Тапио.
Они продолжили бег.
Когда нашли Тапио, Редмид определил по высоте стояния луны, что наступила полночь. Тело висело на дереве, нанизанное на сломанный сук, по стволу старого дуба стекала кровь.
– Господи Иисусе, – произнес Редмид.
– Вес-с-сьма вероятно, – прошептал Тапио, – я с-с-снова обязан тебе жизнью, человек.
Моган встряхнула головой.
– Что будем делать? – спросила она. – Силы мне подвластны, но как снять его с дерева?
– Ты сможешь его поднять? – отозвался Редмид. – Колдовством?
– Если сумею нагрузить мой вялый мозг, то да, – ответила Моган.
В конце концов Редмид влез на дерево и обрубил сук, пронзивший Сказочного Рыцаря, а красная кровь все струилась по старому стволу и не замерзала. Он уложил ирка – высокого, как человек, но легкого, как пушинка, – на круп огромного оленя, и зверь всхрапнул.
«Двоих не снесу. Извините».
Редмид снял с седла и надел снегоступы. Он уже затосковал по исходившему от животины теплу.
– Благодарю вас-с-с обоих-х-х, – тихо прошипел Тапио.
Моган пригнула голову:
– Это был Шип?
Тапио Халтия рассмеялся, и что-то булькнуло у него в груди.
– Ес-с-сли вы хотите с-с-спасти мой никчемный ос-с-стов, то надо пош-ш-шевеливаться. Это был не Шип. Это была тень Эш-ш-ша.
Моган заворчала утробно и страшно, так что волоски на шее Редмида встали дыбом.
– Значит, прав был мой брат.
– Эш? – переспросил Билл.
Моган не ответила.
– Нам придется преодолеть двадцать миль до теплого и надежного убежища, а эта ночь полна ужасов даже для такой, как я, – вместо этого сказала она. – В путь.
Редмиду запомнился только холод и неимоверная усталость. Они шли, и они бежали – когда он перестал чувствовать под собой ноги, то побежал; он мчался, пока они не заболели, и тогда снова пошел. Деревья потрескивали на морозе, который обрушился, как герметические чары, и накрыл леса – удушающий и всепоглощающий.