Амиция надела платье на голое тело, старшая укрыла ее одеялом, и она провалилась в сон.
Проснулась, раскрасневшись и тяжело дыша от эротического сновидения, какого еще в жизни не видывала. Это был исключительно обстоятельный сон. Она осталась лежать, восстанавливая дыхание.
Старая аббатиса научила ее делать из желания добродетель. Медитировать только в случае, когда медитация может помочь. Она представила своего рыцаря – все еще обнаженного в предательской памяти, а потому она одела его, и вооружила его, и поместила его коленопреклоненный образ в рождественский вертеп: стражем при одном из трех великих царей, пришедших поклониться новорожденному.
Действо пошло своим чередом: цари преподнесли дары и отступили, и он вышел с ними, и снег захрустел под его стальными саботонами, а она смотрела, как он садится на коня с присущим ему изяществом – с его неизменной, доводящей до исступления грацией. И она оглянулась на Деву, которая взяла дитя из яслей.
Она вздохнула, успокоилась, уравновесилась…
– Поднимайтесь, сестра! Пора на мессу!
Она умиротворенно потянулась и в эфире учуяла – восприняла – подлинный мускус с примесью чар. Платье было заколдовано.
«Пусть стыдится подумавший плохо об этом», – решила она и сняла его. Протянула служанке, которая была потрясена ее наготой и татуировками.
– Выстирай, – приказала Амиция. – От него воняет.
После мессы она последовала за ключницей – той самой пожилой женщиной, которая проводила ее в замок, – в большой зал и вверх по короткой лестнице.
Амиция ощутила присутствие Гауз еще на подступах к крепости, а потому была готова, когда ключница отворила дверь.
У женщины, сидевшей на высоком стуле из черного дерева, не было на коленях шитья, а голову она держала, как немногие, – высоко, глядя прямо перед собой.
– А, монахиня. Духовные лица – большая редкость для нас, дорогая сестра. Дозволено ли тебе говорить?
«Значит, вот она, его матушка, – подумала Амиция. – Она горит в эфире, как… как…»
– Я не давала обета молчания, – сказала она.
– Я в жизни не видела такой симпатичной монахини, – призналась Гауз. – Поосторожнее с моим мужем. Он не любит, когда ему говорят «нет». И ему нравится ломать, что под руку попадется. Людей тоже, – улыбнулась она.
Амицию бросило в жар.
– Миледи, – произнесла она тихо.
А что оставалось сказать на такое чудесное вступление?
– Ты девственница, милая? – спросила Гауз.
Амиция вовремя сообразила, что втянута в бой, который ничем не хуже того, что состоялся в снегах.
– Это грубый вопрос, миледи.
– О да, я груба. Не морочь мне голову, сестра. Ты прячешь свои силы, но я их чувствую – Господи Иисусе, да ты и луну зажжешь своим световым мечом. Ты чародейка, и весьма сильная. Зачем ты здесь?
Амиция с достоинством, чопорно сделала реверанс.
– Миледи, я здесь, чтобы помочь сэру Джону сопровождать караван. Вы, очевидно, заметили, что я немного знакома с герметизмом.
Гауз сверлила ее взглядом.
Амиция воспротивилась молчаливому приглашению продолжать.
– Ты из монастыря Софии? М-м? – спросила Гауз.
Амиция поморщилась от собственной глупости. Вызвавшись идти, она вообразила, что ей ничто не грозит. Она решила, что взглянет на его родителей и уяснит истоки его богоборчества. Во всем разберется ради его же пользы.
В благочестивой самонадеянности она сочла, что будет здесь в безопасности и сохранит силу.
Гауз Мурьен облачалась в эфир не как в туман или плащ, она превращала его в пышный королевский наряд. Он был ее частью. Она жила в потенциальной силе.
Амиция почувствовала себя беззащитной.
– Я служу ордену Святого Фомы, – сказала она.
Гауз облизнула губы.
– В Лиссен Карак? – негромко спросила она.
Гауз была прекрасна. Амиция впервые видела такую красавицу. И ее инструменты оказались сложнее, чем воздух, тьма, огонь или свет.
– Да, – кивнула Амиция.
– Тогда ты, наверное, знакома с моим сыном? – снова осведомилась Гауз.
Она положила руку Амиции на плечо, и монахиня ощутила тепло. Она прогрелась до пупка, до кончиков пальцев.
Кольцо Амиции вспыхнуло. Гауз брызнула слюной, как разъяренная кошка, и отшатнулась, а Амиция восстановила власть над собственными телом и сознанием. И только после этого поняла, что Гауз подавляла ее. Искушала.
– Ведьма, – прошипела Гауз. – Это было не обязательно. – Она прищурилась. – Сказала бы: «Не твое дело» – и все.
В голове у Амиции царил кавардак. Кольцо спасло ее. Она сделала глубокий вдох, потом еще раз.
– Ты знаешь его! – улыбнулась Гауз. – О, иногда я задумываюсь: да существует ли Бог?
Амиция взяла себя в руки.
– Мадам, я выходила двух ваших сыновей, когда была послушницей. И оба они были джентльменами и славными рыцарями.
Ее голос был тверд, как скала, и она заготовила свою версию событий. Она закрепила ее в своем Дворце воспоминаний, а все остальное отправила в запертый ларчик, где держала Красного Рыцаря.
– Я гордая мать, поверила вымыслам, что Габриэль мертв. Что ты о нем знаешь? – спросила Гауз.
Амиция ответила:
– Мадам, он командовал крепостью, которую осаждали Дикие, а я была послушницей и служила в лечебнице. Дважды, когда его ранили, я применяла силы, чтобы его исцелить, и я же стояла рядом с вашим младшим сыном, сэром Гэвином, и видела его в бою. Он был ослепителен.
– Моя ключница говорит, что у тебя татуировки. Зачем они сестре великого ордена? – улыбнулась Гауз, как кошка при виде птички.
– Тогда у меня не было власти помешать другим навязать мне свою волю, – мягко ответила Амиция. – Теперь есть.
– Тебе приятно считать себя ровней мне, – сказала Гауз. – Я знаю, о чем ты грезила, – почти проворковала она. – Я наблюдала.
– Не понимаю, зачем бы мне быть вам ровней. Если вы видели, о чем я грезила, то знаете и о том, как я с этим разобралась. Я вам не враг, мадам, но, если вы снова сунетесь в мою голову, я могу расценить это как нападение.
Гауз снова облизнулась.
– Ты влюблена в моего сына. – Она положила руку на грудь. – Это меня чрезвычайно интересует, женщина. Говори!
Амиция повторила реверанс.
– Миледи, я сестра ордена Святого Фомы и помолвлена только с Христом. Вы можете сколько угодно навязывать мне свою волю – я сочту это истязанием и ничем другим. Я восхищаюсь вашим сыном как хорошим рыцарем и замечательным человеком.
– Клянусь леди Тар! – воскликнула Гауз. – Мой Габриэль – не хороший рыцарь и не замечательный человек! Все это вранье для крестьян. Я выковала из него бога!
«Зря я сюда приехала».
Атмосфера напиталась могуществом Гауз, и желание высказаться давило на Амицию, как тяжелая кольчуга. Но она устояла. «Вся власть у Бога. Христос, не оставь меня. Дева, пребудь со мной сейчас и в час моей смерти».
– Кто тебе дал это кольцо? – внезапно спросила Гауз.
Амиция открыла рот, ее воля сломалась от неожиданного вопроса, но голос, раздавшийся сзади, безжалостно ее оборвал:
– Отвяжись от девушки. Христос распятый – ты наседаешь на нее, как на горничную, которая украла серебряную ложку! Сестра, не обращай внимания на эту старую каргу – ей нравится мучить хорошеньких женщин, а ты тут как тут.
Граф остановился на пороге и прислонился к косяку.
Амиция, попавшая в капкан, ощутила подлинный страх. Она была как косуля, очутившаяся между двумя великанами.
– Она не горничная, а колдунья неимоверной силы; секретов у нее больше, чем у Ричарда Планжере, и я считаю, что она лжет. Я бы не впустила ее к себе, но теперь, когда впустил кто-то другой, хочу в ней разобраться. – Гауз стояла, уперев руки в бока. – Ты не монахиня.
Амиция задохнулась.
– Не вам осуждать мои дела, – отрезала она.
– Ты на груди посмотри! – посоветовал граф, хлопнув себя по высокому, до бедра, голенищу. – Христос всемогущий – дыши поглубже, милая!
Амиция стояла прямо, как равная графу и королевской сестре.
– Можно мне удалиться? – спросила она. – Если вы позволите, я предпочту быть с прислугой.
Она поднырнула под руку графа и спустилась в большой зал. Никто не сказал ей ни слова.
С помощью слуг она добралась до комнаты сэра Джона. Старый рыцарь лежал под балдахином с тяжелыми занавесями. Он бодрствовал, румянец на щеках восстановился, а оруженосец читал ему книгу о кавалерии. Юноша встал, но Амиция махнула, чтобы сел.
– Вы знакомы с Мурьенами? – спросила она.
– Я встретился с графом в сорок девятом или пятидесятом, – ответил сэр Джон. – После Чевина мы оказались на одной стороне и пару раз сыграли в кости. Это все. – Он приподнял голову. – Да вы, моя девонька, вся красная, как свекла!
– Меня допрашивала леди Гауз. А граф не прочь снять с меня кожуру и, вероятно, съесть. – Она рухнула в кресло. – Я никудышная монахиня. Мне хочется сжечь ее дотла. Я должна исповедаться в пятидесяти грехах.
– Что ж, здесь-то вы в безопасности, – сказал сэр Джон. – Я вряд ли покушусь на вашу невинность, даже если бы и хотел. Вы не против, если я сам исповедуюсь вам, а вы наложите на меня какую-нибудь легкую приятную епитимью? Джейми, поди принеси нам горячего винца.
– Благодарю, сэр Джон, – улыбнулась Амиция.
– Полно! – Он выдавил улыбку. – Вы спасли меня от чудовищ, а я спасу вас от графа.
Она почитала ему из Евангелий – у него было походное издание с простеньким шрифтом и без картинок. Через несколько минут Джейми вернулся с вином, сел у огня и принялся латать хозяйскую котту. Позднее Амиция закрепила всю лечебную ворожбу, к которой прибегла.
На пороге возник граф, одетый в зеленый бархат.
– Вот ты где, – сказал он и надвинулся. – Как поживает твой подопечный?
Сэр Джон сел.
– Достаточно хорошо, чтобы велеть вам отцепиться от монахини, пока я не встал и не врезал вам булавой.
– Наслышан о вашем крутом характере, сэр Джон! – рассмеялся граф. – Могу ли я выразить ей мое почтительное восхищение?
Сэр Джон посмотрел на монахиню и мотнул головой.