Не время для благородства.
Он навел меч на вражеских наемных рыцарей и сотворил заклинание.
Истриканцы не появились.
Граф Зак завершил свое последнее ложное отступление и, пока его отборная легкая конница собиралась под знаменами эскадрона, объехал каменный овин и посмотрел на запад. Увиденное вызвало у него улыбку.
Он вернулся к месту сбора схолариев и вардариотов.
– Смените коней, – приказал он.
В правом бедре у сэра Георгия сидел короткий обломок стрелы. Георгий помахал рукой – бледный, но владеющий собой, что у таких, как Зак, заслуживало высшей похвалы.
– Вы не хуже моих сынов, – сказал он.
– Болит, зараза! – буркнул сэр Георгий. – Похоже, центр держится. Что будем делать дальше?
– Побеждать, – ответил Зак и показал стеком на запад.
Сэр Георгий выдавил болезненную улыбку.
– Я ничего не вижу.
– Вот потому и победим!
Пажи подвели лошадей. Замена заняла у вышколенного воинства считаные минуты.
Напротив виднелся лишь правый фланг вражеского строя. Но он смещался, пытаясь пересечь дорогу. Неприятель действовал грамотно, беспорядок не возникал, но войску приходилось выполнять сложный маневр перед лицом врага.
Граф Зак наблюдал за ним столько, сколько ребенок считает до десяти.
– Недурно, – заметил он. – Но неправильно.
Он расположился точно между двумя полками и скомандовал:
– Ша-гом!
Чинно и слаженно, как на параде, оба конных полка шагом двинулись вперед.
Зак мечтал об этом тысячу раз: победа на поле брани, несмотря ни на что. Свежий конь и острый меч.
И враг, захваченный в ловушку. Мечта кочевника.
– Сабли! – взревел он. Его конь успел прогарцевать шесть шагов до следующего выкрика: – Наголо!
Морозным днем пять сотен сабель засверкали, как лед.
Вардариоты и схоларии привычно втиснулись в центр, превратившись в единую массу лошадей и сабель. Или боевых молотов и стальных топориков – в зависимости от предпочтений.
Фракейская кавалерия дрогнула под их натиском. Это проявилось даже зримо, ее ряды колыхнулись.
Грациозно, словно танцоры, гвардейцы покатились вперед. Они двигались с нечеловеческой точностью и внушали благоговейный ужас.
Зак повернул голову, привлеченный движением на дороге справа – проблеском стали.
Он рассмеялся, привстал в стременах и по огромной дуге подбросил свою длинную саблю. Она вернулась в его руку, как по приказу богов, повелевающих степными ветрами.
У Зака вырвался хриплый вопль. Непреднамеренный.
Вардариоты откликнулись, а гвардейцы пришпорили свежих коней и перешли на галоп.
В ответ с дороги на Дормлинг донесся истошный крик, который покатился над полем, как охотничий клич огромной виверны или могучего дракона:
– Лаклан! Лакланы за Э!
Гармодий стоял в литейных цехах Дворца воспоминаний Аэскепилеса, окруженный шестернями и колесами. У него было время восхититься хитроумием и стараниями владельца. Он увидел изношенные веревки, натянутые до предела цепи, дырявые ведра и воду, которая приводила в движение колеса колдовства, – густую и грязную от измен и невыполненных обещаний.
Он взмахнул мечом, и массивные механизмы сгинули.
Гармодий позволил себе улыбку. Ему тысячу раз приходило в голову, что волос, который он взял у ножовщика в Ливиаполисе, мог принадлежать не Аэскепилесу, а кому-то другому.
Явилось эфирное тело Аэскепилеса. Он предстал мрачным здоровяком с черной бородой, а изо лба у него тянулись и уходили в эфир два тяжелых черных шнура.
«Вон!» – рыкнул он.
Гармодий улыбнулся.
«Я лев», – сказал он. И обрубил цепи, питавшие… что-то.
Раздался оглушительный треск.
Аэскепилес, даже здесь откровенно запаниковавший, воздел металлический жезл.
«Это ничего не изменит, – заметил Гармодий. – А чинить разрушения у себя в голове – дело гиблое».
Он шагнул вперед.
«Кто ты? – вопросил чародей. – Как такое возможно?»
«Я лев», – повторил Гармодий и уничтожил душу колдуна одним ударом Разящего клинка.
Затем чуть приоткрылся, обрушил Дворец воспоминаний покойника и поразился расходу энергии и потенциальной силы, когда колдовская громадина утекла в реальность и в эфир. Он действовал быстро, счищая следы, как кочевница, соскребающая со шкуры жир.
А потом аккуратно распаковал свой Дворец. У Гармодия было много времени поупражняться, и строение выкатилось из его души в расчищенное пространство. Кое-что выглядело причудливо. Иные вещи неповторимы и прежними не становятся.
Гармодий вспомнил свои первые комнаты, когда он учился в Харндоне. Они не сочетались с мебелью, зато принадлежали ему.
Два черных шнура, выходивших из эфирного лба магистра, сохранились и висели свободно. Когда вокруг Гармодия соткался его личный Дворец воспоминаний, они превратились в черный зрачок золотистого глаза. Глаза величиной с дверь.
«Ах-х-х, – произнес глубокий и приятный голос. – Я вижу. Думал, ты мертв».
Глаз моргнул.
«Тебе не победить, – объявил голос, как будто лучше новости не придумать. – Но отдаю тебе должное, это было умно».
Удар мечом – и глаз исчез.
А Гармодий остался стоять, дрожа, посреди своего нового дома.
Когда стало поздно и все потеряло смысл, сэр Кристос встал посреди своего расстроенного фланга и взял копье на изготовку.
Жители Зеленых холмов издревле враждовали с фракейцами. Они были отлично знакомы, вместе сражались с Дикими, а после пересекали границу и крошили друг друга.
Неприятель двигался в основном пешком – дюжие мужики в кольчугах, похожие на нордиканцев и такие же свирепые. Они текли рекой. И сэр Кристос выругался, потому что при ином положении дел, в открытом поле, он скатал бы ковром этих спесивых сородичей.
Однако сейчас его люди не могли воевать на два фронта, а потому сбились в кучу. А говоря по правде, подумал сэр Кристос, прилаживая копье поудобнее, никто из них не считал нужным умирать за Деметрия.
Он выделил среди противников одного всадника: великана на огромном коне. Сэр Кристос предвидел свою участь – его казнят как предателя, и решил вооружить сына иным представлением о своей гибели.
Он пришпорил коня.
Бронированный гигант заметил его и качнул копьем – в знак признания? И ринулся на него. Копыта взрыхлили почву, солнце растопило дорогу, тысяча ног превратила дерн в грязь. Сэр Кристос и его недруг сближались.
Издав боевой клич, сэр Кристос опустил копье.
То же сделал противник, проревев: «Лакланы за Э!»
Сэр Кристос улыбнулся внутри своего шлема.
Они сшиблись, как грозовые тучи.
Копье сэра Кристоса пробило щит великана, прошило два слоя воловьей кожи и панели из мореного вяза, после чего вошло в кольчугу детины, которая защищала подмышку – проткнуло и ее. Копье изогнулось и переломилось в трех местах.
Копье же Лаклана разбило щит противника вдребезги и сломалось, но обрубок ударил морейского рыцаря в плечо, отбросил в седле, а оба коня плюхнулись на седалища. Конь сэра Кристоса оправился первым и захромал в сторону. Конь Лаклана свирепо куснул его, пока оба рыцаря пытались обнажить мечи и остаться в седлах.
Кони закружили. Из правой подмышки Лаклана струилась кровь. Мореец подозревал у себя перелом ключицы. Он извлек меч и без особого толка обрушил на шлем здоровяка – хороший, но бесполезный удар.
Лаклан пошатнулся и вовремя подставил клинок, чтобы уберечь шею.
Некоторое время они обменивались ударами со всей посильной скоростью. Летели искры, и оба были ранены.
Скакун Лаклана кованым копытом лягнул коня сэра Кристоса в правую переднюю ногу, и та сломалась. Конь начал заваливаться. Игнорируя боль, сэр Кристос простер левую руку и латной перчаткой перехватил рабочее запястье Лаклана. Затем его конь рухнул, увлекая обоих наездников за собой.
К этому времени сэр Кристос остался последним бойцом Деметрия на сотню шагов окрест, который еще сражался. Воины остановились: одни нагнулись собрать добычу, другие стали смотреть, опершись на окровавленные топоры и мечи.
Взглянули и те, кто только что сдался.
Противники встали одновременно, и сэр Кристос с силой ударил навершием меча по шлему Лаклана. Голова великана мотнулась. Он отступил на шаг и резко пырнул неприятеля мечом.
Они принялись кружить. У Лаклана текла кровь из подмышки, из кисти и из-под бармицы. У Кристоса действовала только одна рука, а кровь струилась по левому набедреннику. Он переменил стойку, развернулся и прижал меч к левому боку острием назад.
Жители холмов скандировали не разберешь что, и сэр Кристос, не понимая ни слова, был полон решимости любой ценой сразить этого человека. Или погибнуть в трудах.
Когда Лаклан, как будто забыв о ранах, нанес чудовищный удар сверху, сэр Кристос подставил меч.
Клинок Лаклана натолкнулся на препятствие.
Какие-то мгновения противники покачивались, стоя мечом к мечу.
Быстрый как молния, Лаклан развернул клинок и ударил навершием в лицо сэра Кристоса. Защищаясь, морейский рыцарь вскинул руки. Воспользовавшись этим, горец тут же отвел рукоять чуть в сторону и заблокировал сжимавшую меч руку противника. Продолжая движение, зажал руки сэра Кристоса между мечом и телом. И принялся давить ему на горло.
Все произошло так быстро, что Кристосу осталось только бороться в попытке ослабить клинком удушающий захват великана. В глазах потемнело, он выронил меч и схватился за кинжал.
Великан рванул, и Кристос повис в воздухе.
– Сдавайся! – проревел Том Лаклан. – О боги, это было славно!
Сэр Кристос закашлялся. И рухнул наземь.
Плохиш Том поднял забрало. Грудь его вздымалась, как кузнечные мехи. Его люди обступили поверженного рыцаря.
– Не убивайте этого недоумка! – бросил Том. – Он мне нужен.
Деметрий не стал дожидаться гибели своего войска. Едва увидев, что трусливый Аэскепилес развернул коня и смылся с поля брани – на запад, глупая голова, – Деметрий понял, куда дует ветер.
У дороги на Лонику, на востоке, наемные рыцари были разбиты герметической атакой и теперь пытались оторваться от оставшихся нордиканцев. Центр был разгромлен: в строю отцовских ветеранов-копейщиков образовалась солидная брешь, в которую вливались альбанские наемники. Самые верные и закаленные отцовские воины бросали оружие и падали на колени, сдаваясь.