«Я возьму ее и буду ею обладать и пользоваться, а она мне послужит. И, делая так, я нанесу удар королю, изувечу Красного Рыцаря, уничтожу графа и стану еще могущественнее. А когда она мне надоест, я ее поглощу. И сделаюсь еще сильнее».
Шип пребывал в теле Знатока Языков, а потому мог улыбаться.
Он все еще посмеивался, когда его разыскали сэссагские послы.
Это были сильные мужи, все воины, и они его ненавидели. И боялись. Он чувствовал их страх и нерешительность – вообще говоря, он уловил этот страх из такой дали, что ему хватило времени соорудить им и кров, и стол, чтобы с ними сесть, и огонь в очаге, а заодно обновить нынешнее тело.
Они поочередно представились, и он восхитился их отвагой, как восхищается силой рабов человек, который их покупает.
– Где этот чародей, Шип? – спросил самый смелый. – Мы пришли повидаться с ним.
Шип поклонился, как никогда не кланялись сэссаги.
– Я он и есть, – сказал он.
– Да ты же из наших шаманов! – заявил человек с зарубками девяти убийств на правом ухе.
Но первый смельчак покачал головой и опустился на колено:
– Он – Шип. Я служил ему этой весной, у скалы.
– И мы с тобой проиграли, – улыбнулся старый шаман. – И ты забрал своих воинов и бросил меня.
– Это казалось наилучшим выходом, господин, – кивнул воин. – Ты потерпел поражение и был мне не господином, а только союзником.
– Смелые речи, – заметил Шип.
– Теперь матроны прислали меня заключить мир, – сказал смельчак.
Шип снес его защиту и выудил из мешанины мыслей имя.
– Ты Ота Кван, который занял место Тадайо в качестве верховного воина, – проговорил он, подстроив тембр голоса под собственный голос Ота Квана. – На переправе ты показал себя храбрейшим бойцом.
Другие воины посмотрели на Ота Квана с подозрением.
Он гневно зыркнул на них, и Шип извлек из его поверхностных мыслей их имена.
– А не собираются ли сэссаги лгать, а потом предавать, как поступили весной? Мне это незачем. Хуран принадлежит мне. – Он без улыбки подался вперед, как старик, который делает внушение. – Ах, да, ведь ты и на юге был важной птицей.
При этих словах другие воины отошли подальше от Ота Квана.
Тот пожал плечами.
– Могучий Шип, нам известно, что это ты наслал на наши селения великанов.
– Нет, – улыбнулся Шип.
Ота Кван перевел дух. Остальные пятеро переглянулись.
– Нет, – повторил Шип. – Я вам не какой-нибудь человек, чтобы вести со мной переговоры. Вот мои условия. Ты – Ота Кван – станешь моим капитаном. Мне нужен военный для командования войсками. И у скалы я проиграл как раз потому, что такого человека не было. Среди хуранцев нет воина столь доблестного, как ты. Вдобавок ты приобрел богатый опыт на юге. Взамен я наделю тебя могуществом, которое превзойдет всякое воображение. И, если захочешь, оставлю в покое сэссагов, ибо они – всего-навсего горстка хижин, где обитают полуживотные, а в лесу такого добра без счета. Я предоставлю сэссагов самим себе и в большем для них наказании не нуждаюсь.
Наименьший храбрец из шести – а он был очень смел – вскочил на ноги.
– Ты лжешь! – выкрикнул он.
Шип рассмеялся, вырвал из него душу и поглотил. Человеческая оболочка рухнула с глухим стуком.
– Лгут слабые, – сказал он. – Мне незачем лгать. Что думают остальные? Будете моими военачальниками?
Ота Кван выдавил улыбку. Он закивал.
«Он уже решил служить мне, но теперь немного поломается», – подумал Шип. Люди нагоняли на него тоску.
– Зачем мне тебе служить? Я не ищу власти. – Воин посмотрел в человеческие глаза Шипа. – Того, что мне хочется, у тебя нет.
«Врешь», – подумал Шип и еще раз прошерстил его мысли, словно взъерошил волосы ребенку со всеми его колтунами, которых ни разу не коснулся гребень. Запустил ему в голову энергетические щупики и прочел имя.
Орли.
Он расхохотался. Казалось, он был обречен добиваться своего. Все подносилось ему на блюдечке. Или в этом заслуга черного места?
«Ему уже наплевать».
От его смеха Ота Квана передернуло.
Другой из шестерки обнажил короткий альбанский меч.
Шип сотворил заклинание.
На груди воина вспыхнул амулет, клинок рубанул – и рубанул удачно, по левой руке Знатока. Брызнула кровь.
Шип неуклюже встал из кресла, подобрал отсеченную руку и выставил ее навстречу второму удару. Плеснув противнику кровью в лицо, он блокировал его меч, и клинок засел в кости.
Затем одним посылом дотла спалил его амулет, применив специальную для таких случаев смесь мелких заклинаний. Со стороны Шипа было глупо забыть о том, что эти могучие воины могли обладать какой-никакой защитой.
Дотронувшись до воина, он выдал малое проклятие, которое возбудило все нервные окончания на его коже. Все, до последнего нерва.
Тот с криком упал и забился в корчах, не думая о своем теле, – стал колотиться головой, а потом, утратив власть над всеми функциями, вывихнул себе плечо. Его вопли накладывались один на другой, как кровельная плитка. Четверка сэссагов побледнела.
Шип приставил отрубленную руку к культе. Врачевание давалось ему хуже всего, но им он свое искусство показал и расточил дневной запас сил на восстановление конечности. В конце концов, это была всего лишь одежда, вроде плаща.
Сэссаги содрогнулись.
– Ну разве я не подобен богу? – задушевно осведомился Шип. – Если кто-то из вас желает меня убить – вперед. Я готов. К вашим услугам, как выражаются люди.
Его слова подчеркивались воплями жертвы.
– Вы пытаете пленных – не отрекайтесь, я знаю. Вы делаете это, чтобы доказать их отвагу. Что ж, этот оплошал – разве не так вы скажете? – Он улыбнулся.
Катавшийся по земле человек уже опорожнил и кишечник, и мочевой пузырь, но продолжал метаться, словно схваченный монстром, и безостановочно кричал, так что, казалось, не успевал и вздохнуть. И вот он приложился головой об мраморный стол, где покоились яйца, и, выпростав одну руку, коснулся правого. Тут же, на глазах у собравшихся, он был пожран и превратился в пепел.
Яйцо на миг вспыхнуло и выстрелило пурпурно-черным светом, а потом затихло.
Опешил даже Шип. Он подступил к яйцам и помедлил, чтобы надеть свою самую прочную панцирную личину. После этого он внимательно изучил их во всех доступных спектрах.
Яйца пили потенциальную силу. Взамен не отдавали ничего.
Шип вздрогнул от страха и попятился от яиц. Но он – даже он – не посмел показать свой испуг возможным прислужникам. Поэтому он выдавил жестокий смешок.
– Обворожительно, – похвалил он вслух.
И круто развернулся на месте, стараясь держать свои тощие, похожие на ветви руки подальше от яиц.
Четыре сэссага забились в угол, и вокруг них вилась тысяча мотыльков.
– Еще желающие есть? Вы вольны уйти, но, если останетесь, я сделаю вас великими.
И он наклонил голову, подтверждая сказанное.
Ота Кван вздохнул, словно избавился от чего-то, что почитал за важное.
– Господин, если я послужу тебе, ты оставишь в покое сэссагов?
– Если они будут верно служить мне, – кивнул Шип.
– А ты отдашь мне Мурьенов? Графа Севера? – спросил Ота Кван.
Вспыхнувшее в нем вожделение напомнило мотылька, который выбирается из кокона. Неприкрытая жажда мести – вот каким было его истинное лицо.
– Более того – я прикажу его взять. Это будет твоим первым заданием. А после он твой.
Из трех воинов самый рослый был и самым молодым. Он трясся от страха, но держался. И вот он выступил из облака мотыльков, которое окружало Ота Квана.
– Я не стану тебе служить, – сказал он. – Я не могу с тобой справиться ни рукою, ни мыслью… н-но в услужение не п-пойду.
Не шелохнувшись, Шип изучил его. В таком обличье он отразил бы стрелу, пущенную из осадной машины. Опыт был.
– Ота Кван? – спросил Шип.
– Зови меня Орли, – ответил тот и вонзил в юного воина базелард. Затем, когда пятки юноши забарабанили по камню в стремлении обогнать смерть, он обратился к последнему человеку – сэссагу Западных врат по имени Гуир’лон: – Ступай и скажи, что Ота Кван погиб здесь, за народ. Передай это моей жене. Сообщи матронам. – Он оскалился в жуткой кривой улыбке. – Отныне я снова буду Кевином Орли.
В настроении не лучшем, чем по прибытии, Туркос покинул огромную крепость и со всех ног поспешил на север. Он попросил у графа поддержки против Северного Хурана, а граф, исходя из каких-то своих соображений, отказал. А потом велел ему убираться со своей земли.
Зима приближалась, и лес пропитался влагой после трех дней дождя. Туркос замерз еще до того, как перебрался через реку от, почитай, неприступного форта, что прикрывал речные ворота замка. Он переплыл ее, преодолев почти лигу по полноводному осеннему течению; затем поднялся на берег и пошел обратно в деревню, которая служила их северным прибрежным пристанищем – сорок хижин и лачуг поменьше. Там жили мужчины – в основном сломленные – и женщины десятка кланов пришедших из-за Стены, а то и вовсе вне кланов. Мурьены стали править пришедшими тремя поколениями раньше, и их железные кулаки были занесены над сотней миль северного берега, а южного – еще больше. Многие жители Южного Хурана – даже свободные деревни и замки – прислушивались к Тикондаге, участвовали в ее набегах и посылали старост и матрон на советы, для которых на огромном лугу под стенами замка разводили костры.
Положение в Хуране превращалось для Туркоса в кошмар разделенной лояльности.
Надо же! По его сведениям – а сбор информации был его обязанностью, – галлейцы высадили в Северном Хуране мощный отряд. Прошел и слух, что в край сэссагов перебрался великий колдун, а Гауз, коварная и опасная супруга графа Севера, назвала его имя: Шип.
Отношения между Северным и Южным Хураном чрезвычайно осложнились.
Туркос провел день в деревенском общем доме, где слушал, рассказывал сам и писал письма себе подобным. Нанял гонцов и разослал их с зашифрованными посланиями.