Затем со всей скоростью поехал вдоль реки на запад, располагая тремя сменными лошадьми, запасом продовольствия на двадцать дней и двумя огромными черно-белыми птицами. Как разъездной офицер он был обязан отчитаться.
В лесах царила странная тишина. Две ночи он объяснял это непрекращающимся дождем; пять дней ненастья кряду привели к тому, что Туркосу, чтобы разжечь костер, пришлось прибегнуть к своим крайне ограниченным герметическим навыкам.
Деревня под названием Непан’ха находилась на северном берегу Великой реки, там, где она, двадцать лиг протянувшись среди сотни островков и стольких же болот, наконец очищалась от всего этого и впадала во Внутреннее море. Селение не было ни сэссагским, ни хуранским: местные жители происходили из многих групп пришедших из-за Стены и яростно отстаивали свою независимость. Они выдержали осаду Мурьенов. Путь до Непан’ха занял у Туркоса пять дней утомительной езды с недолгими перерывами на сон. Добравшись до места, он пристроил лошадей, рухнул на жесткую спальную лавку у открытого очага общего дома и проспал двенадцать часов; затем он умял четыре миски жареной оленины и с наслаждением раскурил трубку в обществе местной старосты.
Она громко упомянула Шипа.
В помещении воцарилась тишина.
– Не поминай лиха, – буркнули с темных полатей, куда не проникали ни свет, ни тепло. – Лиха не поминай!
– Заткнись, старик, – огрызнулась староста, Прыгучая Форель.
– Священный остров стоял для всех, – пробубнил тот. – А теперь магия высосала его, как какая-то колдовская пиявка, и с нашими душами скоро случится то же самое, а под конец все почернеет и вымрет.
– Видишь, с чем мне приходится иметь дело? – сказала Прыгучая Форель и покачала головой. – Тем, у кого есть дар, хуже всех. Он всего в семидесяти лигах отсюда, отделенный водой. По суше, конечно, выходит намного дальше.
Позднее Туркос воспользовался собственным даром и почти сразу ощутил опустошенность. Кроме того, у него возникло мимолетное впечатление, будто в тумане кружат мотыльки.
Туркос не хватал звезд с неба, но был хорошо обучен. Он замаскировал свою деятельность, а в пышном саду Дворца воспоминаний отметил свое местонахождение относительно трех университетских маяков и проложил вектор к пустоши.
Перекусив еще раз и проспав еще двенадцать часов, он погнал лошадь на запад в очередной ненастный осенний день. Тропу протоптали пятьдесят поколений сэссагов, абенаков и кри. Она оказалась достаточно широкой, чтобы лошадь находила ее в темноте, хотя Туркос был не настолько глуп, чтобы путешествовать ночью.
На третий день после отъезда из Непан’ха он заметил на горизонте, больше чем в миле за топким бобровым болотом, парочку рхуков. Сперва он принял их за гигантских бобров, но по мере приближения, выбирая верную дорогу не только для себя, но и для своих животных, понял, что это не работящие лесные создания, а существа погрязнее, разновидности более человекообразной. Он поспешил отступить, едва не лишившись в трясине лошади.
Три рхука засекли его, когда он почти очутился в безопасности. Они издали свой охотничий рев и устремились к нему. Прыть, с которой они пересекали болото, могла сравниться только с бешенством их прорыва сквозь заросли, непроходимые для людей.
Проклиная погоду и всех на свете колдунов, Туркос натянул тетиву истриканского лука. Он остро пожалел, что рядом нет спутника. Или жены.
Вернувшись в седло, он поехал вдоль ручья в надежде спастись благодаря густой траве, которой заросли берега. Ручей вывел его на просторный луг, и он пустил лошадь легким галопом, привстав в стременах и всматриваясь в землю. От родников образовались просадки грунта, и он петлял, как циркач, подгоняя лошадей возгласами и свистом.
Трех рхуков он увидел, когда уже пробирался по берегу старого бобрового пруда. Развернув лошадь, Туркос выпустил три стрелы, но медлить, чтобы оценить результат, не стал и вновь устремился на запад.
Беда с рхуками заключалась в том, что они, не будучи особо толковыми следопытами, никогда не сдавались. Выражение «упрямый, как рхук» говорило об их склонности преследовать жертву, пока не убьют, не отвлекаясь ни на какие опасности и соблазны.
Туркос нашел другую тропу, которая вела с востока на запад. Он сотворил небольшое заклинание, чтобы понять, где находятся маяки университета, и, сопоставив их, решил, что подобрался достаточно близко. Туркос задал новый поиск, на сей раз, по примеру своей жены, маскируя техническое мастерство чарами пришедших из-за Стены. Получив вектор и испытав тошнотворное чувство прикосновения к чему-то мерзкому, он отвел запасных лошадей по новой тропе за лигу на восток, после чего осторожно, со стрелой наготове поехал обратно шагом. Туркос надеялся, что на открытой местности рхуки после его выстрелов поотстанут, а потому остановился там, где его собственные следы слились с тропой, вынул из кошеля три окрашенных киноварью пера, примотал их к кусту мудреной паутиной красных ниток и навел на них чародейский блеск. Под чарами не скрывалось никакого заклинания, но неразвитому дарованию конструкция могла показаться ловушкой.
Затем, сидя в седле под холодной моросью, Туркос принялся ждать за недавно рухнувшей елью. Поверх бобровой шапки он нахлобучил капюшон, а зеленым плащом прикрыл лук и грел его, прижав к телу.
Заслышав рхуков, Туркос навел слабые чары, чтобы скрыть свой запах.
Он дождался, когда они выйдут на тропу, откроются и окажутся шагах в двадцати. Рхуки остановились взглянуть на его перья и окружили куст.
Тогда он встал в стременах и выпустил стрелы, которые придерживал пальцами левой руки, – пять быстрых стрел с зазубренными наконечниками, и все попали в цель. Три первые были отравлены.
Рхуки даже не крякнули. Они дружно повернулись, взревели и бросились в погоню.
Он выстрелил через круп своей лошади еще четырежды, а потом потерял их из виду. Скоростью они ни в коей мере не могли сравниться с конем. К тому времени, когда он добрался до вьючных лошадей, они порядком отстали, но продолжали преследование.
Туркос поехал на восток. Он гнал лошадей трусцой, пока они не выбились из сил, а потом перешел на шаг, и они шли всю ночь медленно, но уверенно. Теперь стало ясно, почему в лесу пусто: когда поблизости оказывались рхуки, все прочее крупное зверье держалось настороже.
Рассвет возвестил солнечный день. Туркос напился из ручья воды, такой холодной, что заломило зубы, после чего продолжил путь на восток и миновал сожженную деревню, явно уничтоженную рхуками. А позже, днем – еще одну.
Вечером тропа резко оборвалась у глубокого болота на самом краю Внутреннего моря. Он двинулся на север в обход и нашел пару каноэ, но ни дороги, ни твердой почвы.
Едва пала ночь, Туркос услыхал красноречивый треск: по его следу шли. Переложив свое добро в каноэ, он отпустил вьючных лошадей. Ездовую он очень любил, а потому попытался загнать ее в черную воду, и в итоге она последовала за каноэ: он греб, а она плыла. Он понимал, что долго она не протянет, и отчаянно выискивал во тьме сушу.
Дважды ему пришлось накренять каноэ, чтобы погладить лошадь по голове и поделиться энергетическими запасами. Но вот появились звезды, яркие и холодные, и он наконец услышал шорох мелких волн, налетавших на гальку, а в следующий миг лошадь выбралась на берег еще до того, как он осторожно причалил. Кобылка не обрадовалась, когда обнаружила, что очутилась на каменистом островке, где негде укрыться и нечего есть, однако она не утонула, а Туркос сохранил припасы. Он развернул над ней свою скромную шерстяную палатку, а когда лошадь обсохла и согрелась, уложил ее, накрылся с нею вместе всеми, какие были, одеялами и, свернувшись калачиком, приткнулся к ее спине. Овсом накормил с руки.
Они заснули, и он пробудился только после того, как она толкнула его и поднялась на ноги. Вокруг был сплошной серый туман, и Туркос сразу услышал рхуков. Они бултыхались в тумане, и он не на шутку испугался. Он понятия не имел, сколь хорошо они двигаются на глубине. А плавать умеют? Он знал о них мало – только читал, его никогда не преследовали.
Туркос сложил шерстяные одеяла и маленькую палатку. Несчастная лошадь дрожала, и он со всей посильной скоростью нагрузил каноэ. Плеск не прекращался, и казалось, что рхуки повсюду вокруг. Он вынул из колчана стрелу и превратил ее в основу поискового заклинания с очень небольшим радиусом действия. И тут же почувствовал всех троих, и в каждом так и сидело по стреле. Самый широкий зазор между монстрами был на востоке, а потому он отвязал каноэ и устремился туда. Лошадка, долго простояв на островке, в конце концов тревожно заржала, бросилась в воду и со всем посильным усердием поплыла следом. Туман сомкнулся, и Туркос принялся грести изо всех сил, молясь Пресвятой Деве Марии и всем святым о спасении его и лошади от холода, воды и великанов.
Сэр Майкл вел журнал с начала осады Лиссен Карак. Он перенес записи в здоровенный том, переплетенный в темно-красную кожу, купленный на бескрайнем ливиапольском базаре. Дни он решил отсчитывать от первого контракта. Потом он уже никому не показывал этот дневник и не был обязан отчитываться в его ведении.
Военный журнал – день сто одиннадцатый.
Поражение этрусского флота привело к тому самому результату, что обещал капитан, хоть нам и не удалось заманить их эскадру в арсенал после того, как Безголовый поторопился с запуском своих драгоценных машин. Мы захватили всего одну самую наглую галеру и тем удвоили имперский флот. Но захват Эрнста Хандало, этрусского капитана, принес нам то, чего не удалось бы достичь его смертью: почти полную капитуляцию этрусков. Хандало – сенатор далекой Веники. Очевидно, он начал мирные переговоры на свой страх и риск.
Ближе к дому наша маленькая победа обеспечила известный престиж – или, наверное, как любит выражаться капитан, лишь заложила фундамент для будущего престижа. Кроме того, капитан освободил всех наших пленных, захваченных в боях под стенами; он договорился с принцессой Ириной о том, чтобы выпустить из темницы всех узников. Если морейские рыцари и возлюбили нас за такое милосердие, то им очень ловко удается это скрывать.