Ведомая безошибочным профессиональным инстинктом, она препроводила обоих рыцарей к шумной компании друзей и знакомых Анны, которые под разными предлогами пробрались внутрь.
– Джентльмены, эти женщины – шлюхи. Леди, эти джентльмены стесняются. – Она ухмыльнулась, показывая, что не имеет в виду ничего дурного, но дама, что была построже, все равно оскорбилась.
– Ты кого называешь шлюхой, сука? – возмутилась она.
– Сама была такой, – улыбнулась Изюминка. – Мне ли не знать.
– Да ну? – вмешалась другая. – А сейчас ты кто?
– Рыцарь, – ответила Изюминка.
Граф Зак корчил ей страшные рожи; она пошла прочь.
Сэр Йоханнес заглянул в карие глаза своей нежданной новой подруги.
– Она правда рыцарь? – спросила девушка.
– Правда, – кивнул сэр Йоханнес. А через пару секунд он уже танцевал.
Не прекращали танца и Красный Рыцарь с Зоуи. Остановились они однажды, когда слуги нахлынули, подобно карающему войску, и доставили лед – настоящий лед с гор. Красный Рыцарь встретил их, держась на приличном расстоянии, и осведомился, кто этот лед прислал; затем взял немного и проследил за тем, как принцесса его ест.
И вновь, когда слуги явились с игристым красным вином, он выслал ее вперед, чтобы ей достался первый стакан.
Его внимательность удостоилась всеобщих пересудов.
Уилфул Убийца сел и осушил пятнадцатую кружку сидра. Зыркнул на Калли.
– Слабо забирает, – буркнул он.
Калли закатил глаза.
– Да нет, – возразил он. – Просто… необычный. Слаще, что ли? – спросил он в пространство.
– Попомни мои слова, – сказал Уилфул. – Утром он заведет нас в какое-нибудь жуткое место. Весь этот праздник – ширма, мы подчиняемся фальшивому герцогу.
Калли состроил гримасу:
– С утра не наберется и десяти человек, годных для службы.
– Попомни мои слова, – повторил Уилфул и проникновенно рыгнул.
Красный Рыцарь проводил загадочную леди Зоуи до самой двери. Если он и заметил, что по пятам за ними крались через дворец шесть дюжих, в шрамах, нордиканцев, то виду не подал. А если обратил внимание на то, что по мраморным коридорам за ними проследовали уже сэр Алкей, его мать леди Мария и длинная вереница фрейлин, переодетых слугами, затаивших дыхание, то и на это ничего не сказал.
У дверей в императорские апартаменты он склонился над ее рукой, губами так и не коснувшись.
Она улыбнулась.
– Я ожидала от прославленного воина большей смелости.
– Я смел, только когда мне платят, – ответил Красный Рыцарь, стискивая ей кисть. – Да и окружение не способствует, – тихо добавил он.
Она всмотрелась в сумрак длинного коридора и неожиданно вздрогнула.
– Ах, – выдохнула и скрылась в покоях.
Он успел заметить сомкнутые ряды горничных, которые приготовились забрать ее одежды; уловил аромат духов, а потом дверь захлопнулась перед его носом.
Пастушок стоял и глазел на заставу, выставленную на Фракейской дороге. Там было двадцать солдат герцога Андроника, пара вооруженных аристократов и шесть истриканцев с короткими луками. Мальчуган сжевал яблоко и повел через заставу своих овец. Он был немым и разыграл целую пантомиму, а караул грубо заржал, забрал двух овец себе на обед и пригрозил побить пастушка, если поднимет шум.
Не спуская с них глаз, он поплелся к стоянке на соседнем косогоре.
С последним лучом солнца к заставе подкатил фургон.
Пастушок достал из травы сперва одно, затем второе метательное копье, а следом приготовил меч.
Как только фургон – принадлежавший городскому мяснику – миновал заставу, послышался стук копыт. Солдаты вскочили и схватились за оружие, но все произошло слишком быстро, и все они в считанные секунды кто умер, кто угодил в плен.
Прикрывавшие дорогу истриканцы были закаленными жителями степей, ханскими подданными. Они не стали сражаться – рванули на север, благо сидели в седлах.
Пастушок и еще дюжина мужчин и женщин, которые миновали заставу за последние двое суток, напали на истриканцев и фургон, двоих захватили в плен, а остальных перебили.
Вытерев копье об одежду покойника и забрав его кошелек, Дэниел Фейвор трусцой спустился с холма к Гельфреду, который в угасающем свете восседал на коне посреди дороги.
– Молодцом, – кивнул Гельфред.
Дэниел усмехнулся.
– Я уж думал, они меня побьют. И все прикидывал, долго ли продержусь, пока не дам сдачи.
– Я прочел пару молитв, – признался Гельфред.
– Ты видел тот фургон, который прорвался?
– У него был пропуск, – сказал Гельфред. – Я допрошу их отдельно.
Двумя часами позже герцог сидел и музицировал во дворе в обществе Алкея и отца Арно. Горстка стойких все еще танцевала – включая вконец замученного сэра Йоханнеса и очень юную морейскую девушку.
– У вас с нею будет любовь? – спросил поэт.
– Кого ты спрашиваешь – Красного Рыцаря или Мегас Дукаса? – откликнулся обладатель обоих титулов.
– Но вы же, бесспорно, мужчина, с мужскими аппетитами и желаниями, а не пара звонких титулов и каркас из доспехов, – ответил Алкей. – Боже, я пьян. Не обращайте внимания.
Отец Арно посмотрел на герцога воплощенной совестью, которой, как полагало большинство его присных, тот не имел.
– Вам, часом, любезные джентльмены, не известен ли псалом «Et non est qui adjuvet»[36]?
Те сыграли, а после все выпили вина. Народ зааплодировал.
– Она следит за вами из библиотеки, – заметил отец Арно.
Рядом с ним возник сэр Гэвин с маленьким барабаном.
– Меня примут в компанию, если сыграю?
– На барабане? – удивился его брат.
– Дело, кажется, нехитрое! – рассмеялся Гэвин.
– Так или иначе, тебе не нужен инструмент, чтобы присоединиться. Достаточно целибата, – сказал Алкей.
Отец Арно поперхнулся вином. Он отхлебнул еще, вытер подбородок и покачал головой.
– Пусть кто-нибудь выберет песню, – распорядился капитан.
– Ваша очередь! – уперся Алкей.
– Может, «Tant Doucement»?
– Это обязательно? – осведомился священник.
– Она тебе не нравится? – спросил Алкей.
– Кто, принцесса? – откликнулся Гэвин. – Мой брат весьма разборчив. Наверное, он отдал свое сердце…
Его пихнули в ребра совсем не по-братски, и он оказался к этому не готов.
– Какого хрена! – вспылил он не по-рыцарски, но очень убедительно по-братски.
– Мой брат хотел сказать, что я был всей душой за духовенство, но там настаивали, что я люблю Бога, а на свете есть вещи, про которые я лгать не могу.
Отец Арно отвернулся.
– Ты злая скотина, – сказал Гэвин, расхохотался и хлопнул брата по спине. Капитан глубоко вздохнул.
– Это правда, – ответил он. – Так оно и есть.
Развернувшись на пятках, он пошел прочь. Священник проводил его взглядом.
– Мы так или иначе не знаем, – сказал Алкей.
Гэвин проследовал за братом в конюшню, поднялся по длинному пандусу на второй этаж, и деревянный пол отозвался гулким эхом его шагов. Брат стоял возле своего коня в почти полной темноте.
– Двухэтажные конюшни бывают только у императоров, – сказал Гэвин.
Тишина.
– Прости, но видишь ли, когда приходится быть сильным, выносливым и командиром в придачу, никто вокруг не разберет, какого дьявола ты печалишься, гневаешься или хрен знает что еще. – Гэвин улыбнулся. – И можно ли мне заметить, что у тебя, какие бы ни одолевали заботы, нет на теле отметины Диких? На мне чешуя. Все время. Мэри увидела ее и… – Гэвин осекся. – Ты меня слушаешь?
Габриэль в темноте простер руки, обнял брата, и они постояли так десяток секунд.
– Она тебе хоть нравится? – спросил Гэвин.
– Нет, – прошептал Габриэль. – Как ты проницательно заметил, мне нравится кое-кто другой. Мне нужно побольше музыки. Спасибо, что пошел за мной.
Утром, когда солнце еще висело над горизонтом, Уилфул Убийца явился на построение первым. Он то и дело пускал ветры, у него была тяжелая голова, и наплясался он вволю, но подготовился – торба коня наполнена кормом, оружие начищено, смазано и зачехлено, а тяжелый зимний плащ скатан позади седла: маршируй куда хочешь.
Через час, когда тревожные колокола так и не прозвонили, он выругался и побрел спать дальше. Бенту, который был рядом, хватило ума не расхохотаться.
Новая неделя принесла перемены – мелкие, но из тех, что предвещают крупные.
До войска снизошла группа портных, которые принялись кроить закупленную на рынке ткань, и все вдруг облачились в одинаковые алые штаны и дублеты и в новенькие сюрко поверх доспехов. Всюду пестрели морейские ленточки – красные, зеленые и белые, нацепленные по комплекту на каждое плечо и вплетенные в конские гривы. Во дворе появились штандарты, изготовленные за пределами дворца. На одном была изображена Святая Катерина с ее колесом страданий, а на других – восьмеричные узлы на красном, белом и зеленом фоне. Разбираясь, кому где стоять у штандартов, войско обнаружило, что в ряды его влилось значительное число галлейских и иберийских наемников, служивших ранее герцогу Андронику.
Сэр Бесканон стал вторым знаменосцем и нес Святую Катерину. Сэру Милусу достался стяг войска – черный, с тремя восьмерками. Войско разделилось на три неравные части; первой, в сотню копейщиков, командовали сэр Йоханнес с четырьмя капралами – сэром Джорджем Брювсом, сэром Фрэнсисом Эткортом, сэром Альфонсом д’Эсте и сэром Гонзаго д’Авия: последние двое были новичками из латиникона. Второй отряд в пятьдесят копейщиков возглавлял сэр Гэвин, а в качестве капралов назначили Ранальда Лаклана и сэра Майкла. Третьим, в который тоже вошло пятьдесят копейщиков, но только на бумаге, а в действительности меньше, командовал Гельфред; капралами были госпожа Элисон и сэр Алкей. Отряд сэра Йоханнеса был белым, сэра Гэвина – красным, а Гельфреда – зеленым. При каждом копье находились тяжеловооруженный ратник, почти не хуже оснащенный оруженосец в седле, мечтающий о ратной службе паж и лучник-другой.
Новичков проклинали, и чуть ли не все, кто был в списках, заявили, что войску никогда не оправиться – мол, слишком много новых лиц с чуждыми взглядами, личной неприязнью, с иными обычаями и языком. От новых лучников не было никакого толку, а новые тяжеловооруженные всадники еле держались в седле. Или так о них говорили.