27. Первоначальный вариант «Диалектики мифа», завершенный, как мы уже знаем, в 1927 году, автор в дальнейшем включил в расширенную работу под названием «Диалектика мифа и сказки». Далее, осенью 1929 года именно к этой расширенной «Диалектике» было написано «Дополнение», которое не было разрешено Главлитом к печати. Тогда Лосев разделил «Диалектику» на две книги, «Диалектику мифа» и «Вещь и имя», каковые были разрешены к печати. Вторая из них выйти не успела, «Диалектика мифа» печатный станок увидела. При разбивке надвое и подготовке книги к выходу в нее было добавлено (как следует из показаний В.М. Лосевой в следственном «Деле») 20 – 30 страниц 28 «Дополнения». После ареста «Дополнение» было конфисковано и послужило предметом специального «реферата», который выполнила сотрудница ОГПУ Герасимова. Текст его не только оказался приобщен к «Делу», но и размножен в нескольких экземплярах для рассылки в адреса различных высокопоставленных лиц. Одним из читателей «реферата» Герасимовой, как недавно выяснилось, стал Емельян Ярославский 29, «рефератом» же воспользовался, судя по всему, и Максим Горький. А само «Дополнение» с тех пор исчезло, в архиве ФСБ РФ отыскалась только пустая обложка с названием (вот и еще одна вариация в нашей истории) «Добавления к книге А.Ф. Лосева „Диалектика мифа и сказки“». Вот так и рассеялись эти «Дополнения-Добавления» по белу свету: что-то осталось в архиве автора (некие еще подлежащие изучению и полной публикации фрагменты), что-то искаженно трансформировалось в тенденциозном «реферате» Герасимовой и еще раз исказилось в подаче М. Горьким, что-то сохранилось в виде вставок в «Диалектику мифа». Сказанным приходится ограничиваться. Конечно, проблема «Дополнения» требует самостоятельного изложения и нуждается в дальнейших кропотливых исследованиях.
Выделенные в результате нашего анализа три текстовые слоя «Диалектики мифа» совокупно составляют весь объем той машинописи-рукописи, что вернулась с Лубянки в архив Лосева. Именно этот текст следует считать тем, что называется «наборной рукописью» – тому подтверждением на каждой странице служат характерные следы пальцев, испачканных типографской краской. Однако между данным текстом и окончательным печатным экземпляром имеется ряд расхождений, каковые естественно понимать как корректурные авторские правки. Это – четвертый, теперь уже завершающий слой «Диалектики мифа». Правка случилась небольшой (общий объем составляет около 15 строк), а ее содержательная направленность вполне следует духу «Дополнений». Здесь не вводится новых примеров и образов, но только оттачивается стилистика дополнений третьего слоя – ведется речь о квартирах, которые страшны без света лампад; о еврейской микве и обрезании; о женской психологии; еще о «половых дел мастере» В.В. Розанове. На последнем наблюдении мы и завершим наш (скорее все-таки предварительный) разбор многотрудной истории создания текста «Диалектики мифа» 30.
Остался не проясненным только один вопрос, который был поставлен в начале наших заметок, – о втором неведомом читателе «Диалектики мифа», оставившем приметы тщательных трудов своих на экземпляре из Российской Государственной библиотеки. Ответ на этот вопрос оказался, как ни странно, тоже возможен. По ходу установления имени читателя удалось также получить некоторые новые факты, связанные с биографией книги Лосева. Но обо всем по порядку.
Собственно говоря, этот читатель сам сообщил о чтении именно «Диалектики мифа» именно в упомянутой библиотеке (называлась она, конечно, несколько иначе), и сообщил именно автору книги. В архиве Лосева недавно отыскалось два письма от Николая Николаевича Русова, довольно известного в 1910 – 1920-е годы писателя и библиографа (об этих письмах вкратце упомянуто в ряде публикаций А.А. Тахо-Годи; здесь мы используем фрагменты писем несколько более развернуто). В первом письме от 31 мая 1942 года Н.Н. Русов, в частности, писал:
«С упоением и восторгом, возбужденный вихрем Ваших замечательных мыслей, заканчиваю чтение Вашей книги „Диалектика мифа“, книги, глубоко интимной и лирической при всей ее насыщенности умозрительным элементом и логическим остроумием. Наслаждаюсь я этим занятием за столом библиотеки им. Ленина, где Ваша книга хранится под шифром С52/16 и спокойно выдается всем желающим. Для полноты собрания Ваших сочинений я собираюсь переписать от руки и [обратим внимание на это „и“] „Диалектику мифа“. Не могу отказать себе в нескольких цитатах <…>»
– цитаты мы за неимением места опускаем, касались они общих взглядов автора на науку вообще и позитивизм в частности; разумеется, по условиям военного времени (письма проверялись) в «избранное» не могло попасть слишком многое. В другом письме от 1 августа тот же корреспондент сообщал:
«К данному моменту урывками я закончил переписку „Диалектики мифа“ и отдал для перепечатки на машинке».
Нет слов – завидный у книги оказался читатель. Так не Русова ли пометки остались на страницах библиотечного экземпляра? К сожалению, оба письма этого замечательного читателя стали доступны нам в виде машинописной копии (в архиве есть и рукопись), потому простейшую операцию сличения почерка проделать сразу не получилось. Кроме того, общая тональность писем явственно свидетельствовала, что корреспондент был давно знаком адресату и потому, не трудно предположить, должен быть «в курсе» не столь давних перипетий с «Диалектикой мифа». Все это заставило искать следы Н.Н. Русова в некоторых отечественных архивах. Результат не замедлил: в Отделе рукописей Российской Национальной библиотеки (г. Санкт-Петербург) в фонде Э.Ф. Голлербаха, старинного друга Н.Н. Русова, оказалось большое количество писем последнего. Сравнить почерки и убедиться, что эти письма заполнены уже знакомыми нам буквами-бисеринками и что излюбленные чернила в письмах черные, не составляло особого труда. Но в некоторых посланиях к Голлербаху сообщалось и нечто более интересное для нашей темы. Так, в письме от 21 января 1929 года Н.Н. Русов признавался: «Сейчас я больше работаю для себя, в уединенном чтении, размышлении – меня завлекли проблемы чисто отвлеченные: логика и гносеология, для чего нужны математика, языки…». И чуть ниже добавлял: «Из философов медленно поглощаю богатейшие книги нашего А.Ф. Лосева» 31. В письме от 24 декабря 1929 года есть новая информация: «Попадались ли когда-нибудь в твои руки философские книги А.Ф. Лосева? Я с ним сблизился. Мыслитель фундаментальный, своеобразный, увлекательный в стиле и в развертывании своих обдумываний» 32. А позже (открытка от 4 января 1930 года), видимо, в ответ на просьбу Голлербаха сообщается домашний адрес Лосева – теперь, выходит, философ интересует обоих. Сохранился в переписке и такой несколько загадочный след – он тоже скорее всего лосевский: «У тебя должен быть экземпляр Мифологии в не сброшюрованном виде, который ты читал в Узком. А сама книга – изъята» 33. Нужно учесть, что это написано на открытке (от 20 июля 1930 года), где по определению предполагается стиль не только телеграфный, но и не без шифровки. Потому вполне правдоподобно будет предположение, что лапидарно и сдержанно речь идет здесь о «Диалектике мифа» и – это уже вдвойне важно для нас – о явно нестандартном знакомстве с нею по гранкам или, вероятнее, методом выноса бумаг из типографии россыпью, до выхода издания в свет. Да, эта книга находила своих читателей самыми разнообразными и невероятными способами, так почему бы не отыскаться еще и такому, тоже вполне легендарному.
2.5. Домик у горы Дивьей
«Этот разговор проходил 1-го мая 1933 г. на Беломорстрое. Уже высилась красавица Маткожненская плотина, издали привлекая взор своим кокетливым, матово-зеленым ажуром. Уже приходил к концу восьмикилометровый 165-й канал, на котором круглые сутки стоял гул от подрывных работ, похожий на войну 1914 – 1915 гг. на западном фронте, и из которого из одного было извлечено больше миллиона кубометров самых разнообразных пород. Велось последнее наступление для открытия Беломорско-Балтийского Канала летом этого года и для сдачи его тут же в эксплуатацию.
Мы отменили свои выходные дни с тем, чтобы компенсировать их впоследствии. И 1-е мая было нашим первым праздничным днем после двух месяцев работы».
Так буднично и с точным знанием дела, изобличающим в авторе заправского строителя гидротехнических сооружений, а вернее сказать, каналоармейца со стажем, начинается одна из повестей А.Ф. Лосева под названием «Из разговоров на Беломорстрое» 1. Герои повести, в недавнем прошлом всяческие анархисты или вредители, а теперь, после сталинской перековки, просто ударники Беломорстроя решили с умом использовать редкостный случай относительно длительной передышки и горячо откликнулись на призыв своего коллеги, от лица которого ведется повествование, – «собираемся у меня в Арнольдовском поселке». И собрались, чтобы вести философскую дискуссию о непростой связи технических усовершенствований и прогресса цивилизации (тема, что и говорить, вполне естественная в кругу образованных ИТРов), но также о проблемах выбора и ответственности, о судьбе и случае, о теории и практике, о художественном и целесообразном, о мере (эстетической) и порке (разумеется, кнутом)… Можно было бы еще перечислять много важных категорий, а можно выразиться и в двух словах – рассуждали они о смысле жизни. Признаться, жутковато следить за прихотливыми извивами этой ученой и временами весьма горячей дискуссии, случившейся вдали от университетских кафедр на фоне не слишком изысканных лагерных декораций. В этих хорошо им изученных декорациях реально пребывал и сам автор повести.
Да, в жизни Лосева было много трудностей и гонений. И географическая точка Арнольдовского поселка, что возник когда-то в границах Медвежьей горы, станции на Мурманской железной дороге и одновременно административного центра строительства Беломорканала, – она стала и важной вехой в жизни и творчестве мыслителя. Сюда его вел длинный путь. Уже увидели свет восемь знаменитых трактатов (1927 – 1930 гг.), о которых сейчас знает, кажется, едва ли не всякий образованный человек в России. Уже отгрохотала газетная травля ученого за идеализм и с трибуны партийного съезда донесся окрик – не пора ли надеть на этого Лосева узду пролетарской диктатуры. Уже был арест (апрель 1930 года) и полтора томительных года во внутренней тюрьме Лубянки. Уже прошел по делу некой организации «Истинно-православная церковь», уже получил 10 лет концлагеря (а жене, Валентине Михайловне, дали 5), потом были Бутырка, этап в Кемь, Свирьлаг; вдруг неожиданное послабление с разрешением съехаться с женой в Белбалтлаге и даже временно проживать на частной квартире – как раз в Арнольдовском поселке… В это время и пишется повесть «Из разговоров на Беломорстрое» 2, где упомянут этот самый поселок. По документам богатейшего архива Лосева недавно удалось установить, что последний лагерный (или, вернее, окололагерный) адрес философа и его верной спутницы был таков: улица Фрунзе, дом 10, квартирная хозяйка Е. Антонова.
А что если проверить, не уцелел ли этот дом в Арнольдовском поселке?
И вот в конце июля 1999 года мы 3 оказались в Медвежьегорске. Теперь это районный центр, входящий в состав Республики Карелии, небольшой городок на северном берегу Онежского озера. В тридцатые годы по степени, так сказать, столичности сей град соперничал с самим Петрозаводском. Еще бы – столько народа, вольного и подневольного, было сконцентрировано здесь по воле партии на великой стройке, порученной ОГПУ – НКВД. Первые шлюзы Беломорканала расположены в двух десятках километров отсюда, в Повенце (Повенец – свету конец, любят здесь приговаривать), а на полпути между ними и Медвежьегорском среди глухого сосняка расположилось урочище Сандормох. Осенью 1937 года по решению Особой Тройки в нем тайно расстреляно более тысячи наших соотечественников, привезенных с Соловков. Года два назад открыт мемориал. Такие тут места.
Прямо от симпатичного деревянного здания вокзала (возведено еще до войны, уцелело каким-то чудом) в сторону озера уходит широкая улица Кирова, она пересекает улицу Дзержинского, центральную в городе. Что ж, хороший симптом: глобальное поветрие переименований не колыхнуло здешних уличных табличек, глядишь и улица Фрунзе отыщется без особого труда.
Вот и городской музей, где нас уже ждут. Директор музея С.И. Колтырин и большой знаток медвежьегорских реалий, он же сотрудник музея Е.О. Тумаш гостеприимно показали, чем богата их коллекция. Право, здесь есть что посмотреть, но о том надобна отдельная повесть. В лагерном разделе музея нашлось место и для упоминания о нашем герое: небольшой стенд с фотопортретом (правда, знаменитая черная шапочка после усилий ретушера обратилась в нечто фантастическое) и с броским, даже не без гордости, заголовком «И великий Лосев был у нас» (воспроизводится примерно, по памяти). Скромный эвфемизм был читается, конечно, как общепонятное сидел. Договорились о дальнейшем сотрудничестве, в том числе о расширении лосевской экспозиции по нашим материалам – книги, фотографии, копии документов скоро, надеемся, придут сюда из запасников Культурно-просветительского общества «Лосевские беседы».
Что касается Медвежьей горы, то здесь приходится констатировать некоторое неудобство. Дело в том, что о самом-то названии есть соответствующая, вполне развернутая этимологическая легенда, да еще и в трех вариантах. А вот таковую гору старожилы указать затрудняются. Та красивая сопка (она нам сразу приглянулась), что высится над Мурманской железной дорогой и которую так хорошо обозревать с привокзальной площади, носит название Лысой. А если смотреть через «железку» по направлению из центральной части города в сторону поселка сплошь из деревянных домов (он, кстати, и назывался когда-то Арнольдовским поселком, по фамилии инженера Арнольдова, его строителя; теперь это название мало кто из жителей помнит), то перед нами предстанет изящный силуэт Дивьей горы. В каком из этих возвышений больше медвежье-горности, предлагается рассудить самостоятельно… Наш путь лежал туда, в сторону горы Дивьей, в бывший Арнольдовский или Арнольдов – еще и так называли – поселок.
Он расположился в большой котловине, по форме напоминающей заметно вытянутый треугольник. Одну сторону этого треугольника прочерчивает железная дорога, что отделяет поселок от основной части города. Вторая сторона образована цепью сопок, которая не только разнообразит роскошную плоскость Онежского озера пусть и скромными, но все же вертикалями, но и защищает Медвежьегорск от северных ветров. Основание треугольника являет речка Кумса, неспешно несущая свои чистые воды в Онегу. А ведь могло и не быть этой симпатяги: существовало же два проекта Беломорканала, с использованием естественных водных путей через Водораздел, Сегозеро и реки Сегежу и Кумсу (так называемый западный вариант) и от Повенца через озеро Выг и реку Выг (восточный вариант) 4. Победил второй, как более дешевый и скорый в завершении.
Сразу видно, что многие дома поселка недавней постройки, так что на их фоне явственно выделяются вкрапления старых изб, приземистых и зеленью плотно укрытых. Поселковая ономастика тоже по-своему доносит весть из недавнего прошлого, трагического и одновременно героического – вдоль реки тянется улица Октябрьская, на нее выходят, одна параллельно другой, улицы Красногвардейская, искомая Фрунзе и, наконец, Пролетарская. Не без волнения идем вдоль улицы Фрунзе, отсчитываем строения, – и вот он, дом под номером 10, целехонький! Как и многие здешние старые дома, этот стоит прямо на земле без всякого фундамента, бревна стен черны от времени или, точнее сказать, красно-коричневы с изрядной чернью. А время-то наступает неумолимо: прямо к тыльной части дома примыкает новодел, как мы вскоре узнали, возведенный на месте послевоенной пристройки. Любезный хозяин – здесь живет семья Наумовых – охотно сообщил, что дом их построен еще в 1926 году (как раз тогда, подходяще отметить, закладывали поселок) и среди немногих уцелел после пожаров в войну. Жили тут переселенцы, которых не следует путать со спецпереселенцами, например, бывшими кулаками, т.е. людьми репрессированными, высланными принудительно. Они, вольные, имели некоторые льготы, получали подъемные и специальную бумагу на жительство. Видели мы такую в музее, водворительный билет называется: хоть и вольные вы люди, дорогие товарищи, а соизвольте-ка водвориться, куда велено…
О пребывании Лосева здесь никто, ясное дело, не помнит, да и в доме за столько лет сменилось множество обитателей 5. Удивительно, что жилище это в хорошей сохранности и являет, кажется, вполне первозданный вид. Только крыша явно подновлялась да вот балкончик на уровне чердака недавно разобрали, по ветхости пришлось убрать красоту. Кстати, о красотах. Домик располагается весьма нестандартно, если сравнивать его с другими строениями по улице Фрунзе. Он как бы отступает в глубь сцены, в сторону от линии общего ранжира, теснимый по направлению к дивьегорскому горизонту извилистым ручьем. Этот безымянный приток Кумсы образовал под окнами избы локальный, можно сказать, для домашнего употребления пейзаж со своею лужайкой у плавной водной излучины (слегка подпорчена заболотиной) и склоненными деревами по берегу. Если Алексей Федорович имел возможность выбирать свое медвежьегорское пристанище, то он выбрал лучше некуда. Сейчас трудно судить, точно ли это тот самый особняк, та самая хибарка или даже банька, о которой столь часто упоминалось в письмах Лосевых. Не исключено, к примеру, что рядом с ныне сохранившимся домом действительно было когда-то еще некое строение, его и сдавали внаем. Но в любом случае адрес, пейзаж, само место на фоне Дивьей горы, бесспорно, те самые. Именно здесь родилась значительная часть философской прозы Лосева, полной страстных, а когда и горьких размышлений о судьбе Родины. Здесь же были написаны некоторые главы его фундаментального труда «Диалектические основы математики». Рукопись удалось опубликовать лишь недавно, спустя 60 лет, она составила большую часть шестого тома собрания сочинений мыслителя 6. И создавалось все это урывками (надо ж еще драться за Канал), под угрозой неуклонно надвигающейся слепоты и с постоянно-тяжким грузом ожиданий, не отпускающих сердце (то-то еще будет?!). Именно здесь после лагерных мытарств соединились два любящих человека, «после стольких мук и слез, после стольких надежд и ожиданий» – так писал Лосев жене, уже перебравшейся в Москву для хлопот, сам все еще оставаясь здесь, на Медвежке.
«И куда не пойду, везде ощущаю какую-то тайную надежду на что-то большое и чудное, и везде вижу тебя, твой тонкий и высокий стан, твою измученную, чуткую душу. И этот мост с дырками и вечным корявым, нелепым железом, которое все еще лежит там ни к селу ни к городу, и это толстое неуклюжее бревно, которое мы с тобою так-таки и не перепилили, и это озеро, и эти погашенные зеленые тона лесных ландшафтов, и эти баночки, и эти две бутылки керосину, и эти гудки „тю-тю-тю-тю-тю“ – всё, всё, вся Медвежка наполнена тобою, звучит тобою, и куда ни пойду, везде вижу твой ласковый, улыбчивый лик и чую твою ласку, твою нежную, и вечную, и веселую, и трепетную ласку»… 7
В архиве Лосева сохранилось еще немало писем, которые до сих пор не публиковались. Они уходили отсюда, из домика в Арнольдовском поселке с видом на гору Дивью, когда чета Лосевых (сначала оба супруга, потом только Валентина Михайловна) еще носила мету з/к, то есть состояла в рядах многочисленных заключенных каналоармейцев8. До освобождения предстояло еще многое претерпеть. Корреспонденция адресовалась на улицу Коминтерна (бывшую Воздвиженку), дом 13, квартиру 12, в тот самый родной московский дом, где оставались милые старики – родители Валентины Михайловны. Эти красноречивые документы эпохи, полные драгоценных бытовых частностей и хранящие свидетельства общей для многих драмы ГУЛАГа приводятся далее в качестве приложения. Здесь отобраны те письма, в которых так или иначе упоминается домик у горы Дивьей. Мы позволили себе снабдить их рядом примечаний для разъяснения тех или иных реалий, в них упоминающихся. Но одну мысль, важную особенно для молодой читательской аудитории, хотелось бы подчеркнуть прямо сейчас. Дело в том, что при чтении медвежьегорских посланий кому-то может померещиться едва ли не идиллическая картинка – как хорошо, мол, устроились Лосевы. Хорошо – понятие слишком относительное. Не нужно забывать, что авторы писем еще совсем недавно томились в концлагере, а потому самые пустяковые признаки обретенной (опять-таки, относительной) свободы казались им едва ли не свидетельствами рая на земле. Письма, кроме того, адресовались пожилым и ранимым людям, которые печалились о судьбе своих детей – повернется ли рука писать им всю правду. Да и запрещено было излагать эту самую правду, т.е. раскрывать реальные условия жизни строителей Беломорканала под недреманной заботой карательных органов. Письма проходили цензуру. Наконец, неплохо бы задуматься и над тем фактом, каково было жить тогда на воле, если керосин и молоко удавалось покупать только в закрытом распределителе Белбалтлага (Медвежьегорское отделение которого считалось самым привилегированным во всем ГУЛАГе), а продуктовые посылки впору было слать в полуголодную Москву, уделяя долю из пайка строителя. Печальны эти разъясняющие подробности, однако, увы, необходимые.
Письма Лосевых к М.В. Соколову и Т.Е. Соколовой из Арнольдовского поселка
6 октября 1932 г.
Милые, родные, ненаглядные наши мама и папа, целуем Вас несчетное число раз. Мы живы, здоровы, живем все в той же хибарке, где жили с папой, когда он приезжал на свидание. Сегодня получили от начальника строительства разрешение на совместное проживание на частной квартире. Боимся, что зимой в той избушке-бане будет холодновато и сыро, ищем комнату потеплее. Родные, надеемся, что Вы теперь, после приезда мамы летом и папы осенью, стали спокойнее за нас; работаем по-прежнему. Из вещей ничего не посылайте пока. Ал. Фед. получил теплую ватную телогрейку здесь и теплые брюки. У меня тоже все есть. Только вот, если платье мне из шерстянки, которую папа привез. Из съестного немного не хватает жиров. Это уж я такая ненаедная. Если пришлете немного масла и манной крупы – спасибо скажем, я особенно. Если масло дорого, а сало дешевле, то я ем и сало теперь. Желудок поправился, оказывается могу есть сало. Долго не писали, все ждали, как выяснится с нашей дальнейшей жизнью. Привет всем знакомым, кто помнит. Портянки и проч. все получили. Спасибо. Как мама? Не собирается ли на свидание? Да далеко ехать. Может поближе когда-нибудь будем. Тогда уж что ли? Как Ваши дела и хлопоты? Берегите себя, не волнуйтесь, не беспокойтесь о нас. Теперь мы вместе.
Если трудно Вам с деньгами, то ничего не присылайте. Рояль хорошо бы продать. Вам было бы легче, да и место не занималось бы. Нам денег пока не надо, но недели через две-три можно бы послать рублей по 15 на меня и на Алешу. Адрес наш прежний: Медвежья гора Мурм. ж.д. Белбалтлаг 1-ый лагерь женрота мне.
Валя.
[середина октября 1932 г.] 1
Милые, родные мама и папа, что же это от Вас ничего нет. Только одну открытку получили после нашего приезда и больше ничего. Очень беспокоимся.
У нас события необыкновенные. 7-го числа утром получили разрешение на частную квартиру от начальника строительства. Были очень обрадованы и успокоены, что зиму будем жить вдвоем, или если не зиму, то месяц-два, а потом на Москву-канал, где опять-таки будет действительно это разрешение. Написала Вам в тот день письмо.
Недолго было наше спокойствие. В тот же день вечером сообщили нам, что Ал. Фед. освобождается. Проверили – правда. По постановлению Коллегии ОГПУ в Москве от 7 сент. 1932 г, во изменение прежнего постановления, освободить немедленно, но… Вот тут-то и начинаются всякие но. Дали минус двенадцать, т.е. нельзя жить в целом ряде областей. Самые близкие места к Москве – это Поволжье: Самара, Симбирск и проч. Главное же это то, что обо мне пока ничего нет. И вот теперь положение нелепое. Медгора, где мы сейчас, область пограничная, здесь Ал. Фед. жить нельзя, да и меня могут каждую минуту перевести в Дмитров, ехать ему одному тоже чудно. Глаза у него нехорошо видят, куда он один денется. Кроме того, будет амнистия скоро общая и наша Белбалтлаговская 2. Надеемся, что ограничения снимут и мы сможем поехать, если не в Москву, то близко куда-нибудь, в Александров, Тулу или в этом роде. Не хочется поэтому уезжать до амнистии.
Главное же, как Ал. Фед. поедет один и что он со своей полной беспомощностью будет делать там, на что жить? Да и от меня ему уезжать не хочется невозможно. Только съехались после 2½ лет разлуки и вдруг опять разъезжаться. Он подал заявление в лагерь, чтобы его оставили до конца строительства вольнонаемным, но не знаем разрешат ли, потому что у него нет специальности, которая была бы нужна для строительства.
Словом, мы в полном неведении, как быть и что делать.
Что-то с нами делается новое. Куда нас Бог ведет – ничего не знаем.
Родные мои, опять к Вам просьба, опять Вас беспокоить приходится. Надо узнать, есть ли какое-нибудь постановление в ГПУ относительно меня. Неужели Ал. Фед. освободили, а мой приговор оставили в силе? Это интересно! Я-то не возражаю, я все равно должна скоро освободиться (думала так, а может быть еще долго просижу). Во всяком случае, по-человечески рассуждая, думается, что если освободили Ал. Фед. (просто не верится!), то должны и меня освободить.
Не послали ли они извещение об этом в Сибирь? Может у них нет изменения 3 адреса? Все возможно. Может быть случайная задержка в канцелярии ГПУ. Словом, сюда пока приказа о моем освобождении не получено.
Хорошо бы поскорее узнать. Пошлите телеграмму Медвежья гора Мурм. т. Лосеву до востребования. Он теперь свободный, может не через лагерь писать. Послали Вам телеграмму. Получили ли ее?
Пошлите еще открытку мне на лагерь и письмо Ал. Фед. по адресу: Медвежья гора Мурм. Арнольдовский поселок, ул. Фрунзе, дом 10, Алекс. Фед. Лосеву. Это адрес нашей бани.
Еще вот что: не знаю уж как и приступить к этому вопросу: если нам уезжать, то ведь надо денег. Мамочка, родная, попросите Николая Дмитриевича 4 от меня дать, сколько он может (руб. 100 – 200). Скажите, что как только я начну преподавать, скоро верну эти деньги. Если можно, что-нибудь продайте, но у Н.Д. обязательно возьмите. Деньги надо посылать на имя Елизаветы Ивановны Малеиной на почту до востребования от имени ее сестры, Марии Ивановны Малеиной, а то в лагере не выдадут. Если уже послали на лагерь, то больше не посылайте.
На службу не сразу поступишь. Придется месяц прожить без службы, а то и больше. Да и не знаю, дадут ли служить. Жутко опять начинать жизнь сначала! Полная неизвестность. Хочется к Вам, жить вместе.
Итак: 1) ждем телеграммы о моем положении: освобождена или нет, есть ли ограничения, 2) ждем письма и 3) ждем денег. Не перепутайте адреса.
Для телеграмм: Медвежья гора Мурманс. дор. Почтовое отделение Лосеву до востребования.
Для денег: то же, но Елиз. Ив. Малеиной.
Для писем: Медвежья гора Мурм. Арнольд. поселок, улица Фрунзе, дом 10, А.Ф. Лосеву.
Открытку мне на лагерь.
Об Ал. Фед., его оставлении здесь выяснится на днях. Если не оставят – надо ехать. А куда – не знаем. Не можем решить, в какой город, не знаем, куда можно. Надо, чтобы был Университет или ВУЗ, чтобы я могла читать математику. Приговор дан с прикреплением ему.
Целуем. Помолитесь. Пишите. Здоровы ли Вы? Так беспокоимся. Милые, родные старики. Хочется с Вами пожить, дать Вам отдохнуть, не работать.
Валя и Алексей.
[октябрь или ноябрь 1932 г.]
Милые, родные наши мама и папа, крепко Вас целуем несчетное число раз. Так жаль, что мы не вместе сейчас. Если бы хоть было постоянное место жительства, выписали бы Вас обоих к себе, да и жили бы вместе. Но все время висим в воздухе. Дело в том, что здесь строительство заканчивается, остается до весны небольшая, сравнительно, группа людей. Можно, если захотеть, остаться и нам обоим здесь. Большинство, во всяком случае очень многие, от нас уезжают в Дмитров на стройку Москва – Волга. Нам, конечно, хочется туда, поближе к Вам и к Москве. Тут затруднение может быть в том, что у меня есть ограничения, я не просто свободен, а минус 12: не имею права жить в Московской области. Валю туда могут взять в любой момент, задержка за мной. Как будто будут разрешать вольнонаемным, служащим в лагере, ехать в Дмитров, независимо от ограничений. Здесь ведь тоже нельзя мне жить, потому что это пограничная область, но так как я служу в Белбалтлаге, то это разрешается. Так же, может быть, будет и там. Некоторые с ограничениями уже уехали в Дмитров. Возможно, что в начале декабря уедем и мы. Если же не придется ехать туда, то будем устраиваться здесь до весны. Тогда будем ждать в декабре – январе Вас к себе на месяц, по крайней мере. Продукты у нас есть, целый запас, хватит на всех. Да и паек дают мне очень хороший.
Что с Валей, ничего не понимаем. Хорошо бы выяснить, как освободили меня, по пересмотру ли дела или ЦИК направил в ГПУ для пересмотра. И, главное, почему это не коснулось Вали. Как это могло быть? Ведь если пересматривали дело, так ведь и о ней должен был быть поставлен вопрос. Интересно, как Петровский Николай Васильевич, Салтыков Александр Борисович 5 (к которому невеста ездит). Что слышно о них? Петровскому ведь тоже было 10 лет. Освобожден он или нет?
Загадочное дело какое-то.
Наша жизнь идет внешне так: живем все там же. Погода пока теплая, так что не мерзнем. Я получаю завтрак в 12 час., обед в 4 ч. и ужин в 10 ч. вечера. Все берем домой (один знакомый уступает лишний обед и ужин), так что нам не только хватает, но даже не всегда берем, не съедаем. Купили за 7 руб. по карточке керосинку Греца, покупаем в закрытом распределителе керосин (всегда есть – 22 коп. литр). Гениальное изобретение – керосинка Греца. Быстро, не коптит. И даже греет прекрасно комнату. Не готовим, только разогреваем. Валя берет сухой паек, чтобы не ходить в столовую, иногда подваривает винегрет. Немного только маловато жалованье. Я получаю 160 руб., 28 руб. – вычитают за наем и проч. Обед стоит 70 коп. (из трех блюд – прекраснейший обед; два обеда 1 р. 40), завтрак и ужин по 60 коп., т.е. еще по 1р. 20 коп. Валя получает 30 руб. Купил себе по карточке щиблеты за 11 р. 80 коп. Хозяйке еще за квартиру платим рублей 20 – 30 в месяц. В общем этот месяц мы подкормились, как в санатории, за все 2½ года.
[без подписи]
9-II-33 г.
Дорогие мама и папа, целуем Вас крепко. Мы оба здоровы. На днях послали Вам с Ольгой Васильевной письмо.
Валя просила прислать ей, если целы, одну-две сорочки, а то у ней совсем износились. Если нет, то не покупайте, купить можно и здесь. Если же целы, то пришлите, чтобы не покупать, не тратить зря деньги. Еще, если цело, пришлите, пожалуй, теплое платье Валино коричневое, бумазейное, но не шерстяное. Шерстяное не надо, пусть полежит, оно еще пригодится, только бы моль не съела. Как здоровье Ник. Дм.? Он пишет, что оставил почти все свои службы. Боюсь, что он совсем болен. Как их девочка? Поправилась ли от скарлатины? У нас все по-старому. Живем там же. Хозяйка очень хорошая женщина. Достала Вале галоши по ноге, без каблуков. Сейчас-то они, правда, не нужны, в валенках она ходит, но весной на ботинки нужны галоши. Кроме того каждый день ходит в закрытый распределитель и покупает для нас молоко (1 литр – 50 коп.). Самим ходить со службы нельзя. Далеко, да и долго. Даем ей хлеб и крупу, мясо иногда из Валиного пайка. Напишите, думаете ли приезжать и когда. Ольга Васильевна Вам все расскажет, как дорога и все прочее. Привет всем. Как Егор Вас.? Напишите, что Вам прислать. Есть у нас белая мука, картофельная, консервы.
[без подписи]
22-II-33 г.
Родные наши мама и папа, вчера получили от Вас посылку. Она была так прекрасно, аккуратно запакована, что просто жаль было ее раскрывать. Хотелось положить туда что-нибудь еще от себя и отправить все это Вам назад. Особенно трогательно уложено печенье: штучка к штучке. А уж варенье так завернуто, что хоть на дно моря, так и там, кажется, останется баночка невредимой.
И подарки дороги, а еще дороже, что все это родные Ваши руки да заботы.
Спасибо, спасибо, сколько раз спасибо – счета нет.
Только, ради Бога, не посылайте нам больше ничего. Я уже писал Вам, что здесь почти все можно купить, что надо, в закрытом распределителе. Недостатка ни в чем у нас нет. Питаемся пока, слава Богу, так, как в Москве, конечно, не могли бы питаться. Морозов тоже не чувствуем. В нашей избе пока тепло. Думаем, что главные морозы уже были, так что теперь не страшно. Кругом нас занесло снегом, как заваленкой до самых окон. От этого еще теплее, совсем не дует.
Одно трудно: очень много работы. От этого иногда и самочувствие хуже. Сердце у Вали дает себя знать. Верно уже это невроз, вроде как у мамы. У нее ведь тоже сердце начало болеть лет в тридцать.
Родные, если можно, узнайте Вы, как следует, насчет Вали. Ведь после моего освобождения прошло 5 месяцев. Пора чему-нибудь выясниться и насчет нее. Пожалуйста, пойдите в Красный Крест 6, найдите там Михаила Соломоновича Фельдштейна и Зинаиду Аполлоновну, расскажите ему все и попросите обязательно узнать, в чем дело, почему не освобождают Валю. Он может узнать. Меня освободили по пересмотру дела постановлением Коллегии ОГПУ от 7 сент. 1932 г. Она, в случае освобождения, останется, конечно, здесь до конца строительства, т.е. до лета, но все же совсем будет другая жизнь. Обязательно узнайте через Фельдштейна. К Вам на днях, в конце масленицы или немного попозже зайдет один знакомый. Если Николай Дмитриевич даст книги по астрономии, то передайте этому знакомому, он вернется сюда и привезет. Что-то мы не поняли из письма, где Александр Борисович и когда же он женится. Передайте спасибо за конфеты. Попали, действительно, в самые именины 7. Как Егор Васильевич и его семья (дети, жена, мать, сестра). Передайте благодарность и привет Варваре Ефремовне. Как хочется, чтобы Вы приехали! Спасибо, простите нас за все. Пишите мне, Алексею.
Алексей.