17, и, с другой стороны, с научной парадигмой современности, отдающей предпочтение «новости», «приращению». Впечатляюще эффектная и, надо полагать, эффективная работа Лосева с небезопасным инструментом диалектики оказывается явно кстати при ныне хорошо ощущаемом кризисе структурализма. И когда мы читаем, как Умберто Эко определяет основную «онтологическую ошибку» поклонников сводимости всего и вся к схеме даже «не в том, чтобы всегда держать под рукой гипотезу тождества, стоящего на службе фронтального исследования различий», ошибка – «считать запас возможного нетождества исчерпанным» 18, то о лосевских «подвижных покоях самотождественного различия» приходится вспоминать почти непроизвольно. Эти и подобные вопросы, будем надеяться, еще дождутся своих исследователей.
Всего не охватишь в короткой заметке. Но одному важному уточнению место здесь нужно найти обязательно – его мы добавим к тому, что говорилось у нас выше об онтологичности лосевской мысли. Дело в том, что мы по необходимости сделали некий методологический нажим, свершили своеобразное логико-понятийное ударение, что может, вопреки общему замыслу, даже затемнить понимание исследуемой системы, особенно в глазах определенной части читающих эти строки скептиков. Лосев не логицист и не метафизик натурфилософского толка, хотя он и научился многому у знаменитых логицистов и метафизиков. Не нужно видеть в его книгах, как справедливо говорилось некогда по поводу работ Гегеля и Шеллинга, какую-то «философскую вальпургиеву ночь», где «все силы земли и неба превращались в призраки понятий и кружились в диалектическом вихре, то созидаясь из первоначального тождества, то разрушаясь вновь и переходя друг в друга» 19. К философии Лосева скорее подходит определение, данное им самим задолго до появления знаменитого «восьмикнижия» и как бы со стороны, а на самом деле изнутри определенной школы мироощущения. Это – «самостоятельная русская философия, поднявшаяся на высокую ступень апокалиптической напряженности» 20. Мысль онтологически напряженная, мысль натруженно напористая не замкнута здесь на саму себя, но обращена к миру – она обязана быть мощной под стать трудности избранного пути и она же в самом долгом своем странствии памятует о тихой пристани на родном берегу. Только после великой работы души и только философ высокого тоноса мог исполнить столь проникновенный гимн предмету своих «умствований», предмету, в котором «есть веяние вечного прошлого, поруганного и растленного и вот возникающего вновь чистым и светлым видением», в котором «выявляется эта исконная и первичная, светлая предназначенность личности, вспоминается утерянное блаженное состояние и тем преодолевается томительная пустота и пестрый шум и гам эмпирии», в котором «вечное и родное» 21.
| № пп | Условные обозначения | Основные категории | Наличие в тексте (*) | Варианты названий категорий (с указанием номеров источников) |
|---|---|---|---|---|
| 1 | Е | Единое | 1234 | принцип категориальности (4) |
| 2 | еппср | число, смысл | 1234 | число как потенция (1) |
| 3 | Еппср | понятие, эйдос | 1234 | эйдос в узком смысле (4) |
| 4 | еППср | множество | 1234 | число математическое (3), схема (4) |
| 5 | еппСР | фигура, топос | 1234 | эйдетич. качество (1) |
| 6 | еппср | вечность | 1___ | |
| 7 | Еппср | величина | 1234 | эйдетич. вечность (1) |
| 8 | еППср | время | 1234 | аритмол. вечность (1) |
| 9 | еппСР | пространство | 1234 | тополог, вечность (1) |
| 10 | е п п с р | масса | 12_4 | вес (2) |
| 11 | Е п п с р | вещь | 12_4 | |
| 12 | е П П с р | количество | 1234 | |
| 13 | е п п С Р | качество | 12_4 | |
| 14 | е п п с р | |||
| 15 | Е п п с р | тело | _2_4 | |
| 16 | е П П с р | движение | _234 | |
| 17 | е п п С Р | место | _2_4 |
Система категорий у А.Ф. Лосева претерпевала некоторую эволюцию, что заметно по составу категорий (знак *) и их названиям в текстах разных лет, пронумерованных здесь следующим образом:
1. «Античный космос и современная наука», основная часть 1924 года,
2. Примечание 85 той же книги, относящееся к 1925 – 26 гг.,
3. «Музыка как предмет логики» (1924 – 25),
4. «Диалектика художественной формы» (1925 – 26).
3.4. Теория множествкак «научно-аналитический слой» имяславия
Памяти Е.И.
Любой casus культуры взывает к установлению своей causa. Вот и здесь спросим: почему сразу три мыслителя, успевшие оставить яркий след в отечественной культуре первой трети XX века, уделяли столь много интереса абстрактной теории множеств? Какие философские глубины открывались П.А. Флоренскому, В.Н. Муравьеву и А.Ф. Лосеву в построениях математика Георга Кантора, почти единоличного создателя этой теории? И случайно ли каждый из трех ценителей теории множеств предстает перед нами и в иной роли – как приверженец 1 имяславской мысли?
Для полноценного ответа на поставленные вопросы еще предстоит кропотливая работа уже хотя бы потому, что документы «московского» периода имяславия лишь теперь начинают возвращаться из небытия. Однако в предварительной форме можно сказать так: теория множеств рассматривалась как своеобразная теоретическая основа имяславия, как одна из точных наук, состоящая «на службе имяславия» (в речении, принадлежащем именно Лосеву, с очевидным вызовом напоминается средневековая максима «философия – служанка богословия» 2). А предлагаемые ниже заметки имеют целью реконструкцию имяславского ответа в более развернутой форме. Поскольку стоящая перед нами задача носит сугубо «археологический» характер и не предполагает самостоятельных творческих привнесений (как и критики имяславия, в других условиях, видимо, необходимой), далее будем основывать и соответственно ограничивать наши реконструкции на том фрагменте имяславских построений, где тогдашние теоретико-множественные пристрастия оставили следы максимальной сохранности. Это – малый раздел тезисов небольшого доклада Лосева «Имяславие, изложенное в системе». Для удобства дальнейшего изложения приведем нужный текст оригинала; вот он – небольшой черепок от некогда целого сосуда:
«<…>
4. Феноменология.
а) Основные понятия учения о множествах на службе имяславия:
1. Множество и сумма,
2. элемент и часть,
3. мощность,
4. тип,
5. алеф,
6. бесконечное множество,
7. актуальная бесконечность» 3.
Интерпретация перечисленных понятий теории множеств, по замыслу Лосева, и должна была войти в «научно-аналитический слой» имяславия. Итак, в нашем распоряжении есть известный «археологический» метод бережного отношения к любой дошедшей детали, есть некоторый (может быть, богатый) «культурный слой» для раскопок и доступны, наконец, драгоценные останки затейливой конструкции. С тем и приступим к делу: мы попытаемся отыскать имяславские интерпретации для каждого из понятий теории множеств, фигурирующих в лосевском перечне. Непосредственно от понятий нам и придется отталкиваться, потому в каждом случае понадобится небольшой экскурс в ту или иную область теории множеств. При этом нас будет интересовать, конечно, не формально-математическая сторона, но содержательные (в этих областях сконцентрированные) запасы математической мысли.
В канторовской теории содержится бесспорно первоосновное понятие, с которого мы обязаны начать. По-русски его принято – и не только теперь, но уже издавна – называть множеством, а у Кантора оно выражалось двумя равноправными терминами: Menge (основное словарное значение как раз «множество») и Mannigfaltigkeit («многообразие»). Сразу скажем, что и на русском и на немецком языках эти названия не вполне удачны. Все они или искажают, или не полностью передают содержание интересующего нас понятия, в чем нетрудно убедиться, воспользовавшись исходным определением самого Кантора. Наиболее известная формулировка такова:
«Под „множеством“ (Menge) мы понимаем соединение в некое целое M определенных хорошо различимых предметов m нашего созерцания или нашего мышления (которые будут называться „элементами“ множества M)» 4.
Как видим, говорить о Menge только как о «множестве» мало, ибо еще и прежде всего Menge является «единством», Menge в понимании Кантора – это «единство-множество». Не случайно именно на данную, отчетливо диалектическую примету новомодной математической конструкции обратили свое внимание такие авторы глубоких философских интерпретаций теории множеств, как Флоренский и Лосев. Сейчас, правда, канторовскую теорию принято называть «наивной». Это вроде бы вполне справедливо после тех сложнейших изощрений и мучительных поисков, что выпали на послеканторовскую историю разработки оснований математики. Однако оставлять в оценке теории множеств лишь снисходительный оттенок было бы неверно, – гениальная интуиция и чистосердечная наивность на деле счастливо дополнили здесь друг друга.
Флоренскому выпало едва ли не с нуля излагать канторовские результаты для широкой отечественной публики, и ему обойти проблему содержательной стороны