Творческое наследие А.Ф. Лосева обширно и многопланово. К нему обращаются философы и лингвисты, культурологи и теологи, математики и филологи, музыковеды и логики, и всякому уготована встреча с высокими образцами мысли и неожиданными находками. Сей список специальностей заведомо открыт, да и наша публикация, что скрывать, предполагает необходимость включения в него и исследователей в области, так скажем, информационных процессов и систем.
Нельзя не заметить, однако, что обращение к научным результатам Лосева пока еще сопряжено с немалыми трудностями, особенно если иметь в виду книги «раннего» Лосева, изданные в 1927 – 1930 годах, – они-то как раз и насыщены идеями внушительного калибра. Причин тому много, в том числе внешних и даже чисто количественных.
Сначала книги были труднодоступны, все они выходили малыми тиражами в частных издательствах, а одна из них, «Диалектика мифа» вообще была конфискована сразу после выхода в свет. Теперь же они внезапно обрушились на современного читателя громадным пластом и потому должно, видимо, пройти немало времени, прежде чем появятся оценки, по масштабу соразмерные оцениваемому. Достаточно сказать, что в собрании сочинений Лосева, вышедшем в издательстве «Мысль» (восьмой том собрания вышел недавно, в мае 1999 г.), упомянутые книги автора вместе с сопутствующими архивными публикациями занимают более 225 условных печатных листов текста. Тоже скорее внешний, но и существенный отпечаток уже на стиль и степень «прозрачности» лосевских построений наложили также известные исторические обстоятельства: в эпоху «великого перелома» вообще не мог иметь голоса, был беззаконен платонизм, да еще и православно понятый (как раз таково, напомним, самоопределение авторской позиции). Потому отдельные места книг Лосева и даже целые книги – особенно это касается «Философии имени» и «Диалектики художественной формы», – подчеркнуто «засушены», содержат недоговоренности, а то и вовсе подчас эзотеричны.
Однако куда более принципиальные трудности прочтения Лосева порождены причинами внутренними, фундаментально-содержательными. Дело в том, что Лосев и сам использовал в своих исследованиях и через то предложил современному мыслящему сообществу слишком непривычную, хотя и не слишком новую систему научных категорий. Чтобы адекватно воспринимать автора знаменитого «восьмикнижия», нужно прежде отказаться от многих стандартных (т.е. давно уже принимаемых и понимаемых безусловно, некритично, беспамятно) понятий, таких, к примеру, как «время», «вещь», «число», «имя», «миф» и др., а взамен брать их заново переопределенными в авторской аранжировке, в авторской системе. Система эта, повторимся, не является абсолютно новой, она имеет традицию в истории мысли, и сам Лосев прямо указывал свою зависимость, скажем, от античных неоплатоников или Николая Кузанского. Однако она слишком отличается от классической категориальной системы – той как раз, что господствует поныне.
И еще одну особенность или трудность приходится взять в расчет. Определена она биографическими обстоятельствами. Процесс создания и совершенствования лосевской философской системы был насильственно прерван в самый разгар работы, после перерыва же «отвлеченно-диалектический эрос» автора во многом угас, он сам о том признавался 1 к середине 1930-х гг. и потому напрямую не возвращался к прерванному. Не дали (всем интересующимся подробностями жизни и творчества мыслителя настоятельно рекомендуем книгу «Лосев» 2, построенную на архивных данных и ценных личных наблюдениях вдовы философа Азы Алибековны Тахо-Годи). Потому-то теперь, при изучении данной системы приходится подчас прибегать к реконструкции, а также к некоторого рода переоформлению и резюмированию ее, поскольку мысль самого автора не во всем успела отлиться в законченную, отшлифованную форму. При других, более благоприятных условиях эту задачу с успехом выполнил бы, конечно, сам Алексей Федорович – великий мастер формулировок того или иного учения буквально в одной фразе и большой любитель исчерпывающе перебирать состояния различных «мыслительных конструкторов». Ниже предлагается попытка такого специального, по возможности сжатого изложения системы категорий «раннего» Лосева. При этом сравнительно-историческая и текстологическая работа сводится у нас к минимуму, а основное внимание уделено логической стороне дела. Объем материала столь велик, что и тут приходится ограничивать задачу: мы будем именно и только излагать лосевскую систему, причем в пределах достаточно хорошо развитой ее части (осталось еще немало мыслимых ходов по ее обобщению и развитию), тогда как для проверки методологической прочности системы и вообще за обоснованиями следует обращаться, уже без посредников, непосредственно к трудам Лосева. Наконец, даже при названных упрощениях следует заранее предупредить читателя, что ему подчас придется надолго задерживаться там, где задумываться ныне еще (или, напротив, уже) не принято. Такова особенность изучаемой системы. Ее оригинальность проистекает из самых оснований мысли, оттуда, где воистину шевелится хаос и, следовательно, угнездилось новое.
Различные аспекты творчества выдающегося отечественного философа явились главными темами, которые автор этих строк обсуждал при последних встречах с Юлием Анатольевичем Шрейдером (1927 – 1998), происходивших весной 1998 года. Тогда же был получен настоятельный дружеский совет, ставший, увы, завещанием, – попытаться резюмировать лосевскую систему. Хочется поблагодарить судьбу за щедрый дар многолетнего творческого общения с Ю.А. Шрейдером и посвятить данные заметки светлой памяти собеседника.
1. Краткая характеристика «восьмикнижия»
Хронологически, по мере печатания, книги Лосева расположились следующим образом:
· «Античный космос и современная наука» (1927),
· «Философия имени» (1927),
· «Музыка как предмет логики» (1927),
· «Диалектика художественной формы» (1927),
· «Диалектика числа у Плотина»(1928),
· «Критика платонизма у Аристотеля» (1929),
· «Очерки античного символизма и мифологии» (1930),
· «Диалектика мифа» (1930).
Все восемь книг естественно рассматривать как единый комплекс, только под диктатом издательских ограничений и по капризам житейских обстоятельств разъединенный на условно самостоятельные единицы. В кругу исследователей творчества Лосева давно сложилась и укрепилась традиция упоминать их под общим названием «восьмикнижие». В традиции этой явно материализовалась объективная интуиция единства и цельности комплекса упоминаемых книг, рожденная после вживания в соответствующие тексты. Возможные же аллюзии культурологического или даже конфессионального типа (некоторые скептики, к примеру, находят нужным говорить о «новейшем писании») предстают уже делом вполне вкусовым и индивидуальным.
В первых четырех работах «восьмикнижия», носящих преимущественно логико-теоретический характер, мы находим основное изложение системы категорий по Лосеву. Книги объединены установкой на универсальный диалектический метод в приложениях к различным предметным областям, так что мы теперь, преследуя цель сжатой характеристики этих книг, вполне можем присвоить им следующие условные наименования подчеркнуто однотипного вида:
· «Диалектика мира» (развернутая формулировка системы и ее приложение к общей картине бытия в «Античном космосе»);
· «Диалектика имени» (краткое общее изложение и детализация системы на завершающих ее ступенях; заметим, что «Философию имени», которая здесь имеется в виду, первоначально именно так и предполагал назвать сам автор);
· «Диалектика музыки» (изложение системы со специальным анализом категории «становления» и приложениями к толкованию феноменов музыкального бытия – такова «Музыка как предмет логики»);
· «Диалектика выражения» (или – «художественной формы», как названо в оригинале; здесь также обнаруживается краткое изложение системы и ее приложение к вопросам типологии искусств).
В двух последующих работах, опубликованных в 1928 – 1929 годах и по форме представляющих собой перевод и комментарий античных первоисточников (двух книг из «Метафизики» Аристотеля и одного трактата из «Эннеад» Плотина), детально анализируется античная полемика вокруг базовых категорий системы – «идеи» и «эйдоса». Поскольку при этом особенно пристально рассмотрена проблема «чисел», то мы, согласно нашим обозначениям, две названные книги вполне можем объединить под условным названием «Диалектика числа».
Наконец, в двух заключительных книгах 1930 года, наряду с развитием логических построений, наблюдается значительное усиление внимания автора к социально-историческим моментам обследуемых культур, античной и, по контрасту, современной. На базе преимущественно античных данных прослеживается история осмысления категории «символа» (тем самым «Очерки» в плане логического содержания можно переименовать в «Диалектику символа») и уяснена логика пути античности к осмыслению «мифа». Наконец, подробный разбор примеров из новоевропейской и современной Лосеву – периода 1920-х годов – российской жизни наряду со специальным теоретическим анализом категории «мифа» в отграничении ее от смежных и логически предшествующих категорий составляют содержание «Диалектики мифа». В случае последней книги прием условного переименования нам и не пригодился.
Формально не входят в данную серию «Диалектик», но реально примыкают к ней и существенно ее дополняют несколько фрагментов и больших архивных работ 1920 – 1940-х годов («Вещь и имя», «Самое само», «Диалектические основы математики» и др.), которые увидели свет уже после кончины автора. Мы будем привлекать их по мере изучения системы категорий Лосева, в том числе для характеристики намечавшихся путей ее совершенствования и развития.
2. Структура базовой тетрактиды
Всякий объект мысли, всякое вообще мыслимое следует рассматривать диалектически. По Лосеву, универсальная последовательность такого рассмотрения содержит четыре основных этапа и в целом образует фундаментальную «четверку», или тетрактиду:
а) первое начало, Одно, или сверх-сущее, перво-единое, нечто В-себе, «ни на что более неделимая индивидуальность и сплошность», которая «выше границ, выше очертания, выше смысла, выше знания, выше бытия» и потому суть «потенция всех вещей и категорий» (11) 3;
б) второе начало, Одно сущее (или просто Сущее, или же Многое), нечто Для-себя; когда Одно полагает себя и, следовательно, «отличается от иного, очерчивается в своей границе, осмысляется, оформляется», оно «стало чем-то определенным и, значит, бытием», это – уже «та единичность, которая дана как раздельная множественность» (11);
в) третье начало, Становление, нечто В-себе-и-для-себя, синтез двух предыдущих начал как «чистой бытийственности» и «принципа множественной бытийственности»; если «второе начало есть абсолютная координированная раздельность», т.е. этап логического расчленения, то третье начало «есть сплошность и непрерывность становления в сфере этой раздельности», т.е. этап уже алогического расчленения (12);
г) четвертое начало, Ставшее, или Факт, нечто Для-себя-и-для-иного, результат неизбежного оформления Становления; поскольку «всякое диалектическое определение совершается через противопоставление иному и последующий синтез с ним», здесь таким противопоставлением завершена вся последовательность: как иное, принимая на себя Одно, становится Многим и как иное, принимая на себя, далее, Многое, превращается в Становление, так в очередной раз иное, принимая на себя Становление, «необходимейшим образом» есть Ставшее, «то, чтó именно становится» (13).
Структура тетрактиды изложена здесь близко к тексту вступительной части «Диалектики художественной формы», и на этом изложении мы остановили свой выбор только ради краткости. В других частях «восьмикнижия» тетрактида и ее составляющие трактуются много подробнее, с напряженным вниманием к малейшим нюансам на каждом шаге мысли и обширными экскурсами к первоисточникам данного построения – а это, прежде всего, диалог Платона «Парменид» вместе с комментариями к нему у неоплатоников. Подчеркнем, что многие годы спустя Лосев, признанный знаток античной культуры вообще и платонизма в частности, по-прежнему тратил чрезвычайно много усилий на дальнейшее изучение и ясную, максимально приближенную к современному сознанию интерпретацию «Парменида» (см., например, работу автора 4 в известном отечественном издании трудов Платона), снова и снова возвращался он и к обширным неоплатоническим комментариям о «гипотезах» диалога, особенно в одном из заключительных томов «Истории античной эстетики» 5. Все это свидетельствует о том, что в принципиальной важности тетрактиды и в неоспоримости логики ее построения Лосев не сомневался всю свою долгую жизнь.
Есть у философа еще одно, весьма простое и чрезвычайно насыщенное наглядными элементами изложение диалектики Одного и иного. Поскольку его можно обнаружить с различными вариациями и степенями детализации почти в каждой работе Лосева 1920 – 30-х годов, мы здесь ограничимся даже не сводкой, но всего лишь отсылающим к нему жестом, не рискуя своим пересказом смазать и опошлить художественно изощренную и даже живую картину, явственно развернутую и расцвеченную пред умственными очами философа. А философ был убежден, что
«всякая диалектика, скрыто или явно, живет интуициями света, фиксирует ярко очерченные границы, и если нет различия между светлой точкой и окружающей тьмой или известной степенью затемнения, то… и нет никаких идей, уже не говоря о разумном их сопрягании» 6.
Потому-то развертывание тетрактиды для него было в строгом смысле «равносильно или появлению первой черной точки в том абсолютном свете, в котором до сих пор не было ровно никакого различия, или появлению первой светлой точки в той абсолютной тьме, в которой тоже не было до сих пор никакого просвета» 7.
Сюжет рисования на фоне небытия некой бытийной точки (или, как вариант, окружности), которая, «как искра от ветра и от горючего материала, тут же начинает расти и распространяться, поглощать этот горючий материал небытия, который сам стремится к огню и свету» 8, лосевский сюжет этот напрашивается для сравнения с одной логической схемой, не только давно вошедшей в генеральный список оснащения современной науки, но и помещаемой в основания здравого смысла вообще 9. Это – известная диаграмма Венна (в истории логики ей предшествуют т.н. круги Эйлера), которая с равным успехом описывает как соотношения утверждений в древней аристотелевской силлогистике, так и выражает содержание вполне еще свежей алгебры множеств. Построить диаграмму просто: на листе бумаги посредством, к примеру, карандаша рисуется окружность с тем намерением, чтобы все то, что попало внутрь ее, объявить множеством A, а все оставшееся пространство листа, лежащее за очерком ее границы, посчитать отрицанием указанного множества, т.е. множеством не-А. Оба множества даны здесь раз и навсегда, даны рядом и вместе с тем порознь, они, как выразился бы Лосев, оцепенело и одиноко торчат посреди безжизненной пустыни. Тетрактида же, скажем мы теперь, призвана сохранить каждое движение метафизического карандаша, начиная от зависания над нетронутой белизной бумаги, от первого прикосновения к ней грифельного острия и первой, тем самым, встречи А и не-А, и так вплоть до последнего мгновения, когда долгий путь по линии замкнется и явит окончательную фигуру. Тетрактида помнит все этапы, отображает жизнь указанных множеств в их взаимном общении и обогащении.
Для Лосева логикой здравого смысла как раз и является диалектика, которую, с задором писал автор, «можно начать с чего угодно, например с моих очков» 10. Он всегда требовал, чтобы «всякая сложность и тонкость» диалектических построений «имела прямую и очевидную связь с обывательскими и повседневными наблюдениями», чтобы выведение любой категории следовало «прозаическим чувственным установкам» 11. Отсюда происходят те постоянные бытовые иллюстрации, то знаменитое приземление, без которых не обходится, пожалуй, ни одна работа Лосева, как «раннего», периода первого «восьмикнижия», так и «позднего» – периода создания «Истории античной эстетики». Отсюда столь символичное касание собственных очков в зачине большого трактата. Отсюда же приглашение к читателю, дабы поразмыслить о свойствах актуальной бесконечности, – одна из любимейших тем Лосева, – поразмыслить посредством наблюдения простых стоптанных галош, и пусть на них обязательно будет тиснуто клише «Красного треугольника»! Непосредственным рассмотрением чего-то тривиального заслуживается возможность с полным правом делать нетривиальные выводы: «в живых вещах бесконечное и конечное неразличимо» 12. Лосев – реалист.
3. Структура базовой пентады
Рассмотрим тетрактиду подробнее. Пока в ней выявлена только общая четырехчленность да еще известно, что первое начало тетрактиды, Одно, в принципе не подлежит расчленению и потому не имеет внутренней структуры. Одно – это лоно и потенция всех структур, всех различений, всех смыслов. Не случайно поэтому первое начало получало у Лосева также название Единое, как у античных неоплатоников, или же Сáмое самó (оригинальный термин, введенный Лосевым в одноименной работе второй половины 1930-х годов и восходящий, конечно, к Платону). Последнее название представляет собой философскую экспликацию вполне обыденных словоформ с весьма экспрессивной окраской – «самый-самый», «самое то» или «самое что ни есть».
Первой действительной структурой, описывающей смысл в тетрактиде, является структура второго начала, Сущего. Память о пра-соприкосновении Одного и иного сохраняется здесь в изображении на языке новых фундаментальных категорий, составляющих базовую пентаду. Как и прежде, изложим это построение по краткому конспекту «Диалектики художественной формы» (15 – 17), который содержательно следует, в свою очередь, за соответствующей частью все того же «Парменида».
Собственно фиксация Одного или переход от Одного к Многому невозможны без различения, следовательно, второе начало должно содержать категорию различия. Но Многое не есть просто разное, это Многое как таковое несет на себе смысловую энергию целого, a целое должно пребывать в своих частях. Следовательно, части Многого должны не только различаться друг от друга, но и быть тождественны. Необходима также категория тождества. Обе категории при этом фиксируются абсолютно равноправно, вне всякого подчинения (нет никакого следования «одна за другой») в единой совокупности самотождественного различия.
Но различать и отождествлять можно лишь то, что положено как покоящееся – так постулируется категория покоя, – с возможностью перехода от одного покойного состояния к другому покойному состоянию, чтобы засвидетельствовать их различие, тождество и самотождественное различие. Следовательно, необходима категория категориального же движения. Как и в случае первой пары фундаментальных категорий, новая пара диалектических антагонистов образует единый подвижной покой. Замечание из области чувства языка: Лосев предпочитает говорить «подвижнóй», а не «подвижный», что является, конечно, проявлением индивидуальной стилистики; таково же и предпочтение перед конструкцией «покойное движение», которая содержательно эквивалентна «подвижному покою». Любопытно отметить, что новаторское лосевское словообразование имеет удивительно точный аналог в знаменитой «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова, где можно прочитать, как Веда Конг (героиня романа) «думала о подвижном покое природы» 13. Слепая случайность, разумеется, не исключена, однако интереснее обнаруживать в совпадении красивую параллель или даже преемственность. Особенно если помнить, что для И.А. Ефремова интерес к диалектическим конструкциям был настолько высок и естественен, что он включал их во многие детали описаний цивилизации далекого будущего.
Наконец, совокупное обстояние и акта мысленного полагания, потребовавшего подвижного покоя, и связанных с ним категорий различия и тождества (самотождественного различия) дает самоё оформление Сущего, требует категории единичности. Эта пятая категория как бы обнимает и скрепляет воедино остальные четыре категории, с чем и образуется пентада – единичность подвижного покоя самотождественного различия.
Пентада как «целая система диалектических антиномий, раскрывающих всю сущность отношения, царящего между целым, единичным, многим и частью» (18), получает у Лосева название смысл, или число как потенция, или число в широком смысле слова, или эйдос в широком смысле слова. В этой терминологической связке вполне запечатлены, конечно, следы пристального интереса автора к пифагорейской и платонической традициям античности. Отдана также и немалая дань современной автору феноменологии (Гуссерль), впрочем, обретшей при лосевском соучастии существенную динамическую составляющую (170 – 174).
В пределах второго начала пентада получает ряд спецификаций (то же самое сказать – второе начало заполняется спецификациями пентады) в зависимости от того, на какой из элементов пентады ставится «логическое ударение». Тем самым любая часть пентады может рассматриваться в окружении, «в свете» всех прочих ее частей, и мы, таким образом, получаем (19), что единичность подвижного покоя самотождественного различия (сокращенное обозначение – еппср), рассмотренная специально с точки зрения
а) самотождественного различия, – это топос, или фигура (еппСР),
б) подвижного покоя – это схема, или множество в смысле Кантора, или число в узком смысле слова (еППср),
в) единичности – это эйдос в узком смысле слова (Еппср).
Для ясности повторим в развернутой форме, к примеру, последнюю формулу: эйдос есть единичность подвижного покоя самотождественного различия, рассмотренная с точки зрения единичности. Короче: Еппср. В нашей «стенографии» применение операции «логического ударения» мы изображаем переходом от строчных букв к прописным.
Прежде чем заняться описанием периодической системы начал по Лосеву – у нас для этого теперь накоплено достаточно материала, – сделаем одну оговорку относительно места в этой системе первичной категории числа или эйдоса в широком смысле слова (еппср). Дело в том, что Лосев испытывал явственные колебания, то оставляя ее в пределах второго начала, то рассматривая как «среднее» между первым и вторым началами (169) 14, то перемещая даже в первое начало, где она потому, собственно, еще «не есть категория» 15. Не вдаваясь в подробное рассмотрение этих вариаций и заметив только, что эволюция лосевской категориальной системы в некотором роде ускоренно воспроизводила эволюцию ряда неоплатонических систем (подобным образом онтогенез повторяет этапы филогенеза высших живых организмов), мы будем, скорее для конкретности, придерживаться в дальнейшем первого из названных вариантов.
4. Периодическая система начал
Система начал представляет собой последовательное развертывание Одного (первого начала) в сферах второго и последующих начал по принципу «парадейгмы» или, как позднее переводил этот платонический термин Лосев, по принципу «порождающей модели» 16. Всякая категория последующего начала воспроизводит на своем «материале» (кавычки – потому как речь идет еще о дофизическом субстрате) категорию предыдущего начала, так что та является для нее такой «моделью», и каждая категория любого начала выступает как «воплощенность, положенность, отраженность» (все это синонимы 17) общей «порождающей модели», Одного. А поскольку категории второго начала обрели еще спецификацию посредством пентады, последующие начала, третье и четвертое, также получают еще и пентадную обработку. Условимся насчет дальнейших обозначений: если пентаду в сфере Сущего мы изобразили посредством стандартного шрифта (еппср), то в сфере Становления для тех же целей введем курсив (еппср), а в сфере Ставшего – разрядку (е п п с р). Теперь диалектическую систему категорий или периодическую систему начал по Лосеву можно представить, с учетом введенных нами обозначений, следующим образом (Таблица 1).
| № | Пентадные коды | Категории | Начала |
|---|---|---|---|
| 1 | Е | – | Единое, Одно |
| 2 | еппср | смысл, число как потенция | Сущее, Одно сущее |
| 3 | Еппср | эйдос, понятие | |
| 4 | еППср | число, множество | |
| 5 | еппСР | топос, фигура | |
| 6 | еппср | вечность | Становление |
| 7 | Еппср | величина, эйдетическая вечность | |
| 8 | еППср | время, аритмологическая вечность | |
| 9 | еппСР | пространство, топологическая вечность | |
| 10 | е п п с р | масса, тяжесть, вес | Ставшее, Факт |
| 11 | Е п п с р | вещь, субстанция | |
| 12 | е П П с р | количество | |
| 13 | е п п С Р | качество | |
| 14 | е п п с р | [информация] | |
| 15 | Е п п с р | тело | |
| 16 | e П П c p | движение | |
| 17 | е п п С Р | место |
Для иллюстрации принципа построения системы приведем составляющие, нужные для «прочтения» одной строки четвертого начала. К примеру, движение (коротко: е П П с р) есть, по Лосеву, «такая инаковость времени, где последнее выступает в качестве гипостазированного факта», а время (еППср) есть «единичность подвижного покоя самотождественного различия, данная как подвижной покой в рассмотрении его с точки зрения его алогического становления», или, что то же, время – «алогическое становление числа» 18. Осталось напомнить, что число в краткой форме обозначения есть (еППср).
Общий состав категорий и некоторые их названия претерпевали у Лосева изменения, которые, что интересно, обнаруживаются не только при переходе от одного текста «восьмикнижия» к другому, но и наличествуют даже в пределах одного текста. Скажем, в основной части книги «Античный космос и современная наука» категории «величины», «времени» и «пространства» содержательно описаны так, что их следовало бы поместить на позиции 15 – 17 нашей таблицы, а их места в позициях 7 – 9 оказались «заняты» весьма неопределенными или, вернее будет сказать, непривычными по названию категориями (модусами) «вечности» 19; в примечании же за номером 85 указанной книги упомянутые три категории перемещены, так сказать, на свое место 20. Похоже, автор вполне сознательно фиксировал подобного рода поиски, что, во-первых, могло соответствовать самоощущению первопроходца, ведущего необходимые записи в «судовом журнале», и, во-вторых, отображало и более глубокую установку, которая только со временем, кажется, стала полностью ясна и самому систематизатору. В подлинно диалектической системе всякая категория своеобразно несет на себе след (свет) всех других категорий, потому любое их разъятие, разделение по строчкам каких-либо таблиц всегда относительно. Об этом свойстве мы еще будем говорить ниже, характеризуя последующие модификации лосевской системы. Определенного рода идеал для нее Лосев формулировал спустя полвека в «Истории античной эстетики», сжато характеризуя понятийно-диффузный стиль философии Плотина:
«эти четко продуманные у Плотина категории неизменно находятся в состоянии становления и, даже больше того, в состоянии какой-то взаимной диффузии, когда одна категория заходит в область другой и одна понятийная характеристика задевает, а иной раз и перекрывает понятийную характеристику совсем другого раздела теоретической мысли» 21.
Похожие формулировки Лосев давал и относительно методов Прокла 22. Именно у великих неоплатоников он обнаруживал тот идеал логики, которая мыслится максимально приближенной в своих принципах к самой жизни, вечно текущей и всякому расчленению вечно сопротивляющейся.
Система Лосева в своем категорийно-логическом каркасе и строилась как обобщение и развитие построений Платона и его последователей, в особенности Плотина и Прокла. Постоянно сочетая при этом усилия философа и классического филолога, Лосев поры «восьмикнижия» решал две труднейших задачи: из громадного корпуса античных текстов (о трудности чтения многих из них Лосев помнит постоянно, то и дело приговаривая что-нибудь вроде «этот абракадабренный трактат») он извлекал четкие контуры системы вместе с рядом элементов, ее составляющих, и восполнял полученную картину до целого в отсутствующих деталях. Невольно вспоминается, что аналогичное свершал Д.И. Менделеев, создатель периодической системы химических элементов. Перед ним также простиралась хаотическая громада эмпирического материала (там и сям культивированная трудами предшественников), ее-то он и привел в порядок, вместе с тем, как мы знаем, заполняя в полученной «таблице» временно пустующие «клетки» гипотетическими элементами типа «экабора» (аналога известного химического элемента бора). Лосев, правда, нигде не упоминает великого химика-систематизатора, но дело его знает хорошо и не раз, сопоставляя полученную категориальную систему с результатами неоплатоников, вводит свои «экаэлементы» и с эпическим спокойствием, к примеру, отмечает: «дедуцировано ради заполнения свободного места» или «такой определенной дедукции, проведенной со всей терминологической определенностью, я не нашел в платонизме» 23.
Впрочем, одна «клетка» в лосевской тетрактиде осталась незаполненной. В номенклатуре Таблицы 1 это строка 14-я, которой уже нами 24 придано содержание информации. В первой трети XX века данная необходимейшая категория еще была размещена на периферии языкового сознания и со стороны фундаментальной науки до поры не почиталась значительной, потому Лосев и обошелся здесь фигурой умолчания. Конечно, чтобы узнать привычную теперь категорию в становлении единичности подвижного покоя самотождественного различия, данном как факт или ставшей единичности подвижного покоя сомотождественного различия, рассмотренной в ее алогическом становлении (на разные лады читаем наш пентадный код строки 14), чтобы соотнести эти формулы с такими известными для информационных работников смысловыми координатами, как мера неопределенности или отраженное разнообразие, нужна непростая аналитическая работа, а потом уже и привычка. И то и другое потребно, заметим, и в отношении всех прочих категорий периодической системы начал по Лосеву.
Поучительно сопоставление данной системы с известной «системой» категорий Аристотеля. Казалось бы, можно говорить о существенном их пересечении. Если брать перечень «основных родов бытия» из трактата «Категории» Аристотеля и сравнивать с номенклатурой категорий Таблицы 1, то можно обнаружить совпадения по четырем позициям («количество», «качество», «место», «время») или даже по шести (если «сущность» у Аристотеля приравнять в целом ко второму началу у Лосева, к Сущности, а «положение» у Аристотеля – к «пространству»). Добавляя категорию «движения» из «Метафизики» – ее нет в «Категориях», – число совпадений можно довести до семи. Но этих простых совпадений или, вернее, терминологических сходств еще маловато, существенные отличия много весомее. Во-первых, Аристотель рассматривает еще четыре категории, которые не отыскиваются на строках Таблицы 1 – это «отношение», «обладание», «действование» и «претерпевание». О первой категории данного небольшого списка иногда судили и неоплатоники, например Плотин, но она у них формулируется «настолько широко» и настолько «покрывает все, кроме сущности», что «ею можно пренебречь» 25, – и Лосев так и поступил. Что же касается трех остальных, то нетрудно заметить, что лосевская система не нуждается в фиксации подобных категорий отчетливо динамического характера, так как они «ушли» на строительство отношений и связей между началами тетрактиды. Во-вторых, нужно подчеркнуть называемое многими исследователями полное отсутствие дедуктивности26, существенную разнородность и «голую» эмпиричность набора категорий у Аристотеля (потому и нужно говорить именно о наборе и ставить кавычки у слова система). В этом аристотелевская «система» бесспорно проигрывает системе Лосева и реабилитируемых Лосевым неоплатоников, где все категории выведены и взаимосвязаны. О данном обстоятельстве стоило говорить со специальным нажимом хотя бы потому, что современная наука в своем отношении к категориям, как базовым философским категориям и общенаучным понятиям, все еще упорно следует по стопам Стагирита. Априорно разъединив основные «начала» ради так называемой точности, наука после длительных поисков и под давлением фактов вынуждена то и дело ликвидировать разрывы и мучительно соединять, скажем, «материю» и «сознание», «пространство» и «время» или «время» с «информацией». Над монтажом последней из указанных пар в свое время потрудился и автор этих строк 27, так что увесистую долю наличного здесь сарказма он отводит и на себя.
Периодическая система начал Лосева сходна с гегелевской системой категорий, что естественно для учений, имеющих диалектическую родовую основу. Заметные, хотя и не принципиальные отличия явственно фиксируются, правда, на этапах дальнейшего расширения лосевской системы (о них речь ниже), но кое-что нужно указать и для уровня тетрактиды. Прежде всего, важной особенностью является сквозная пентадная обработка, которой подвергнуты у Лосева все (кроме первого) начала. Это своеобразная смысловая сетка, уготованная для детальной фиксации многообразного содержания, «в более крупную клетку» уже очерченного в череде начал. Ряд моментов расхождений с Гегелем указал и сам Лосев, особенно много места этому уделив в «Диалектике художественной формы», в обширных примечаниях книги. Он, в частности, значительно подробнее, чем Гегель, развил учение о числе, и придавал принципиальное значение переходу от стандарта гегелевской триады к четвертому началу (имеется специальный разбор 28 отличий четвертого начала от «наличного бытия» у Гегеля). «Тетрактидность», заявлял Лосев, только и спасает диалектику «от субъективного и бесплотного идеализма» и позволяет ей захватывать «как раз всю стихию живого движения фактов» (163). Конечно, в четвертом начале обнаруживается тоже еще не слишком много чаемой «плоти». Это было вполне ясно самому Лосеву, потому число новых начал, все дальше удаленных от Одного, верховного и неисповедимого, в его системе последовательно росло.
5. Расширения системы (о размерности)
Действительно, и тетрактида (базовое объединение начал) и пентада (базовое объединение категорий внутри начал), кратко описанные выше, получали в работах Лосева существенные расширения. Начнем с таковых в области пентады.
Диалектические пары подвижного покоя и самотождественного различия в интересах более субтильного, как любил выражаться Лосев, анализа могут рассматриваться под более прицельным «логическим ударением», так что удается выделять покой на фоне движения (или наоборот) или различие на фоне тождества и обратно. Потому наряду с категорией множества (в пентадном коде – еППср) можно различать еще категорию смыслового движения (кратко: еПпср) во втором начале 29 и, соответственно, уточненную категорию движения, вернее, вещного движения (кратко: е П п с р) в четвертом начале 30. Дальнейшего рассмотрения для комбинации (епПср), а также аналогичных разделений в сфере топоса (еппСр и еппсР) автор не делает, ограничившись, видимо, ясным указанием на возможность значительного расширения числа «состояний» пентады. Тем самым во втором начале вместо четырех категорий (еппср, Еппср, еППср, еппСР) можно рассматривать целых восемь (добавить: еПпср, епПср, еппСр, еппсР), а всего их по всей тетрактиде будет не шестнадцать – напомним, что Одно не является категорией и в подсчет не входит, – а уже тридцать две. Пожалуй, столько первичных (фундаментальных) категорий современная наука еще и не наработала.
Изобразительные свойства лосевской пентады взывают, как представляется, к отнюдь не поверхностным аналогиям с некоторыми новыми и весьма изысканными достижениями из круга так называемых точных наук (для Лосева, надобно кстати подчеркнуть, философия в лице диалектики – наука точная). Такова, например, идея скрытых размерностей, с недавних пор освоенная в фундаментальной физике и давно заложенная, как оказывается, в лоне диалектических построений. Рассматривая, скажем, представление эйдоса (Еппср), мы обнаруживаем выделенную размерность (Е) и четыре (при ином способе подсчета – две) не выделенных, компактифицированных, скрытых размерности, которые, однако, в принципе не устранимы полностью из единого описания эйдоса. Так что идея использования некоего фиксированного набора базовых «единиц», которые всегда латентно присутствуют и лишь частично проявляются в описании данного состояния (например, данного фундаментального взаимодействия), кажется, является действительно перспективной для создания физиками тех или иных объединений в теории. Перспективной – уже потому, что полагаемое свойство физической картины мира моделирует здесь одну из особенностей универсальной базовой пентады (специально соотношению мира сущностей и мира явлений на языке «парадейгматики» Лосев посвятил большую часть книги «Античный космос и современная наука»).
Обнаруживается близость и с фракталами, закрепившими в науке понятие дробной размерности. В самом деле, уже общий взгляд на вид Таблицы 1 сообщает эту аналогию, ибо здесь всякая категория («в малом») в своем измененном масштабе воспроизводит структуру первичной категории («в большом», здесь – числа как потенции). Но именно такое же соотношение части и целого характерно для фрактальных объектов. Да и сама размерность пентады имеет если и не дробную, то уж точно переменную, плавающую величину: пентада составлена из пяти категорий, которые могут или все выступать в самостоятельном виде, давая поочередно пять категориальных координат (е-п-п-с-р), или частично объединяться по трем координатам (е-пп-ср), или, наконец, сливаться в одну, когда никакая из составляющих уже ничем не выделена (еппср). Отметим в связи с вышесказанным, по неизбежности бегло упоминая, недавно впервые опубликованную работу Лосева «Диалектические основы математики» (1930-е годы), в которой и проблема размерности как частность и общая структура «математического предмета» как целое трактуются «через самопротивополагание первоначальных элементов и их самоотождествление, путем перехода от простейшего к сложнейшему» 31.
Рассмотрение пентады в «трехкоординатном» виде доставляет еще одну аналогию, на этот раз с фундаментальной тройкой размерностей физических величин – М (масса), L (длина), Т (время), если поставить в соответствие лосевской единичности размерность М, подвижному покою – размерность T, а самотождественному различию – размерность L. Правомочности такого соответствия служат почти очевидные содержательные установки, введенные в пентаду на уровне определения. Как любая физическая величина может быть представлена посредством указанной тройки размерностей, так и любая категория у Лосева – посредством данной «массо-времени-пространственно-подобной», скажем так, тройки.
Перечисленные, а также и другие возможные здесь аналогии (мы не касались, к примеру, близости языка пентад к языку операторов, о чем в постановочном плане можно прочесть в нашей работе «О смысле чисел» 32) по условиям времени еще не могли быть очевидны или даже просто доступны Лосеву. Теперь же, конечно, аналогии можно оспаривать или, наоборот, последовательно переводить на уровень более строгого знания и тогда говорить, к примеру, о предвосхищении и предвидении. Но уже и само их наличие важно, оно свидетельствует как раз о глубине и универсальности принципов, положенных в основу лосевских построений, – таких, что величину их интеллектуального потенциала позволяют по достоинству оценить только существенное хронологическое отстояние и достаточный запас коллективно наработанных в последнее время новых идей.
Перейдем к изложению лосевского расширения для тетрактиды, точнее, за пределами ее области. В самом деле, утверждает Лосев, «вся полнота бытия заключена уже в тетрактиде», завершенной на уровне четвертого начала, Ставшего 33. Однако к ней следует отнестись «как к чему-то законченному и целому» только тогда, когда она воплощена или выражена в инобытийной сфере (21), когда тетрактида «дает себе имя» 34. Так появляется новое начало, пятое по счету – Имя или Выражение.
Мы не будем сколько-нибудь подробно разбирать принципиальные отличия, которые Лосев находит между пятым и первыми четырьмя началами и тем самым рассматривает «отношение имени к сущности» 35. Важно только подчеркнуть, что с вводом пятого начала в диалектической судьбе Одного достигается явственный рубеж: здесь тетрактида не переходит в иное, но только отличается от него, и такое «отличие от иного, сбывающееся вне перехода в иное, есть именование» 36. За весьма сухими определениями, нельзя не сказать, укрывается целый мир творческих исканий и даже больших духовных упований, с которыми Лосев строил в те годы свою философию имени. Но поскольку мы рассматриваем только чисто логические аспекты лосевской системы, нам вновь остается лишь упомянуть основные работы автора, где диалектика уже явственно выходит на вопросы жизни в понимании истинно христианского мыслителя. Это – фрагменты из «Дополнения к „Диалектике мифа“» 37 и тезисы докладов на философских дискуссиях вокруг идей имяславия, впервые собранные в сборнике «Имя» и с уточнениями опубликованные в книге «Личность и Абсолют» 38.
В сфере пятого начала снова обнаруживаются те же категориальные различения, что производились в тетрактиде и, как всегда, основу детальных спецификаций составляет структура пентады. Потому всю сферу Выражения можно разделить на области, которые по уже известному нам «модельному» принципу организованы как инобытийные воплощения первичных категорий второго начала, а именно:
а) область семантики или семиотики и информатики с категориями выражения смысла (напомним: еппср),
б) область логики или, шире, словесная область с категориями выражения понятия или эйдоса (Еппср),
в) музыкальная область с категориями выражения числа (еППср),
г) живописная область с категориями выражения пространства (еппСР).
Название для первой из указанных областей дано нами (см. сказанное выше в связи с категорией информации), вся остальная типология принадлежит Лосеву и рассмотрена им в «Диалектике художественной формы» (117 – 121). Там же указаны спецификации области выражения с учетом категориального подразделения в третьем и четвертом началах тетрактиды, на которых мы здесь останавливаться не будем. Приведем только в Таблице 2 оценку числа категорий в сфере Выражения при четырех и восьми (см. оговоренное выше) «состояниях» базовой пентады и для трех способов выражения, а именно, полной выразительности, когда выраженными являются все члены пентады, и для двух разновидностей частичной выразительности, когда в сфере Выражения пребывает лишь одна из пяти частей пентады или любые их комбинации (здесь мы, кстати, обнаруживаем новый тип «логического ударения»). Оценки для двух разновидностей частичного выражения (причем для первой разновидности принималось четыре «состояния» пентады, для второй – восемь) отображены цифрами в скобках.
| Количество категорий | Категориальные области |
|---|---|
| 16 | первичные категории (Бытия, Становления, Ставшего) |
| 4 – 8 (28 – 248) | категории выражения смысла (еппср) |
| 4 – 8 (28 – 248) | категории выражения понятия (Еппср) |
| 4 – 8 (28 – 248) | категории выражения числа (еППср) |
| 4 – 8 (28 – 248) | категории выражения топоса (еппСР) |
| 16 – 32 (112 – 992) | категории выражения смысла (итого) |
Всего получается (берем максимальные оценки) от 112 до 992 выразительных категорий, чего с лихвой, как нетрудно предположить, должно хватить на все потребности разнообразных «искусств выражения», мыслимых по сей день. Для примера назовем пентадные коды категорий выражения смысла (здесь и далее переход в сферу Выражения будем передавать в нашей «стенографии» шрифтом с подчеркиванием), сначала в минимальной оценке: это будут еппср, еппср, е п п с р, е п п с р. Для случая максимальных оценок к перечисленным надо добавить все частичные комбинации либо типа еппср, еппср, е п п с р (почленное выделение), либо типа еппср, еппср и т.д. (выделение в групповых комбинациях). Нетрудно видеть, что вместо каждого из четырех выражений минимального набора мы получаем по 7 или 31 комбинации выражений (случай полной невыраженности, естественно, не входит в наш подсчет). К сожалению, Лосев не занимался содержательным анализом затронутой в примере части сферы Выражения, так что специалистам в области информационной проблематики предоставляется возможность самостоятельно отыскать соответствия между известными им специальными понятиями и хотя бы 28-ю позициями (пентадными кодами) лосевской системы. Пусть вдохновляющим образцом при таком рассмотрении семиотики и информатики как предмета диалектической логики послужит работа Лосева с характерным названием «Музыка как предмет логики». Автор, имея в юности музыкальное образование и будучи профессором Московской консерватории к моменту публикации книги, сумел достаточно подробно описать функционирование музыкальных категорий на языке «единичности подвижного покоя самотождественного различия», точнее, по разделу выражения числа. Впрочем, им были указаны «логические дублеты» лишь для 26 музыкальных категорий (лишь – ибо всего, как только что выяснилось, таких «дублетов» может быть на две сотни больше), система каковых кратко описывается у нас ниже. Лосев, вероятно, не задавался задачей исчерпывающего рассмотрения всех развернувшихся перед ним воистину грандиозных перспектив; пионеры, как известно, щедро оставляют новооткрытые земли для трудов их прилежных последователей.
Кроме Выражения в ряде работ Лосева появляется также Интеллигенция как очередное, шестое по счету, начало. Это сфера сознания, «соотнесенности смысла с самим собой», сфера, где специфическая «самосоотнесенность, самосозерцательность, адекватная самоданность» тетрактиды приводит к тому главному результату, что смысл – мыслится (22). Данная сфера не получила у автора «восьмикнижия» развернутой разработки, намечен только эскиз ее структуры (22 – 33 ) 39, откуда, следуя проводимой здесь схематике, можно извлечь лишь первое приближение к описанию шестого начала, а именно:
а) интеллигентная модификация первого начала как экстаз, «экстаз самозабвения все вобравшего в себя смысла»;
б) та же модификация второго начала как познание, «адекватная и неподвижная данность координированной раздельности самой себе»;
в) та же модификация третьего начала как стремление или воля, «алогическое становление этой самоданности»;
г) та же модификация четвертого начала как живое тело познания и стремления, как система органов этих влечений,
д) та же интеллигентная модификация пятого начала как чувство, синтез познания и стремления, смысловое ставшее.
Только в этой сфере, по Лосеву, впервые обретается возможность диалектически соединять два «разума», как известно, разъединенных у Канта – «теоретический» и «практический» (28). Именно в сфере Интеллигенции становится ясно, что традиционно мыслимые раздельными дух и тело на деле представляют монолит и единственно возможное целое. Лосев прямо так и заявлял однажды, на декларацию имея полное право после многолетних трудов ее обоснования:
«Это диалектическое саморазвитие единого живого телесного духа и есть последняя, известная мне реальность» 40.
В заключение приведем оценку количества категорий, включая интеллигентные категории (Таблица 3), на тех же условиях, что указаны при подсчетах для предыдущей Таблицы.
| Количество категорий | Категориальные области |
|---|---|
| 16 | первичные категории |
| 16 – 992 | категории Выражения |
| 32 – 31.744 | категории Интеллигенции |
| 64 – 32.752 | всего категорий |
Для сравнения полученной оценки (по максимуму) сверимся с количеством слов, зафиксированном в известном «Словаре русского языка» С.И. Ожегова 41 – их около 57.000. Как видим, в лосевской периодической системе начал допускается категорий более половины от этого числа. Задаваясь вопросом, сколько в упомянутом «Словаре» насчитывается существительных (автору этих строк такое число, к сожалению, неизвестно), т.е. форм языка, являющихся хотя бы потенциально понятиями или категориями (интересно также уточнить наш вопрос, если иметь в виду гегелевское разделение сущностей на «общие», «индивидные» и «особенные»), мы могли бы сравнить результаты теоретической «оценки сверху» с объемом фактического словарного запаса. Заметим, что только при наличии четкой логики, которая показывает принципы построения системы категорий или начал, впервые и появляется возможность ставить вопросы, подобные заданному. Лосевская система позволяет, кажется, впервые же сформулировать вопрос о границах «информационной вселенной», т.е. о количестве и качестве наиболее общих понятий (категорий), которые в принципе доступны и когда-либо понадобятся человеческой мысли.
6. Примеры выразительных категорий
В заключение рассмотрим примеры разработки категорий в сфере Выражения, которые отыскиваются у Лосева. Наиболее детальная система выразительных категорий, как уже упоминалось, содержится в книге «Музыка как предмет логики». Пользуясь введенными выше обозначениями, представим данную систему в виде Таблицы 4. Эта новая таблица является непосредственным развитием Таблицы 1 по разряду числа, поэтому здесь продолжена нумерация строк, начатая в таблице-предшественнице.
| № | Пентадные коды | Категории | Области внутри начала |
|---|---|---|---|
| 18 | е П П с р | метрико-ритмический акцент | выражения числа |
| 19 | е П П с р | ритм | |
| 20 | е П П с р | симметрия, метр | |
| 21 | е П П с р | ритмическая фигура | |
| 22 | е П П с р | симметрическая фигура | |
| 23 | е П П с р | такт | |
| 24 | е П П с р | аккорд | |
| 25 | е П П с р | чистый тон* | |
| 26 | е П П с р | мелодия* | |
| 27 | е П П с р | гармония* | |
| 28 | е П П с р | мелодическая фигура* | |
| 29 | е П П с р | гармоническая фигура* | |
| 30 | е П П с р | определенный тон | |
| 31 | е П П с р | тональность (гамма) | выражения времени |
| 32 | е П П с р | высота | |
| 33 | е П П с р | – | |
| 34 | е П П с р | – | |
| 35 | е П П с р | – | |
| 36 | е П П с р | темп | |
| 37 | е П П с р | вещная определенность тона | выражения количества |
| 38 | е П П с р | каденция | |
| 39 | е П П с р | светлота | |
| 40 | е П П с р | – | |
| 41 | е П П с р | – | |
| 42 | е П П с р | – | |
| 43 | е П П с р | тембр | |
| 44 | е П П с р | динамический акцент | |
| 45 | е П П с р | длительность, реальное движение звука | выражения движения |
| 46 | е П П с р | цветность (окраска) звука | |
| 47 | е П П с р | – | |
| 48 | е П П с р | – | |
| 49 | е П П с р | – | |
| 50 | е П П с р | – | |
| – | е п п с р | вес звука | выражения числа как потенции |
| – | е п п с р | объемность звука | |
| – | е п п с р | плотность звука |
Как всегда, дадим для иллюстрации цитату из книги Лосева, чтобы продемонстрировать соотношение нашего стенографического пентадного кода и его развернутой формулировки. Определение цветности звука, к примеру: искомое суть «выражение самотождественного различия алогически становящегося числа, поскольку оно отражено на его чистой вещности» 42.
Полученная довольно сложная и несколько неровно заполненная таблица сообщает много сведений. Прежде всего, в структуре таблицы отобразились те общие содержательные установки, которые Лосев фиксирует относительно «музыкального предмета»: музыка, если изъясняться в кратчайшей форме, есть жизнь числа, которое диалектически переходит во время и фактически воплощается в музыкальном движении43. Такая непрерывная трансформация «музыкального предмета» действительно сложна, изобразить ее действительно непросто, о чем свидетельствуют, должны мы заметить далее, ряд специфических мест таблицы (язык не поворачивается сказать – огрехов). Во-первых, 10 строк нашей таблицы остались не заполнены, для соответствующих пентадных кодов у Лосева не отыскалось содержательных интерпретаций. Во-вторых, 5 категорий в группе выражения числа (отмечены звездочками) содержат один новый момент, с которым нам ранее еще не приходилось сталкиваться: здесь Лосев применил особое, внутричисловое становление и тем самым еще более размыл и без того весьма зыбкие границы между выражением числа и выражением времени. Учет еще и такого варианта выразительности – его можно резервировать на будущее, а здесь зафиксировать как еще один, уже третий тип «логического ударения» – значительно расширяет общую оценку размеров сферы Выражения (это важно и для подсчетов границ «информационной вселенной»). В-третьих, при рассмотрении массивности звука (в модификациях его веса, объемности и плотности) Лосев посчитал нужным перейти от рассмотрения выражений числа как такового (еППср) к выражениям числа как потенции (еппср). Затрудняясь объяснить этот ход, мы просто фиксируем его здесь, а в Таблице 4 «для порядка» убрана соответствующая нумерация.
Другой пример обследования сферы Выражения, уже не столь обширный, можно почерпнуть из книги «Античный космос и современная наука». Здесь намечен ряд категорий, получающихся при выражении пространства (еппСР), в частности даны категориально-выразительные дефиниции точки, линии, угла, кривой и окружности44. Более подробно и со многими важными разъяснениями эта же пространственная часть сферы Выражения обследована в работе «Диалектические основы математики» 45.
7. Заключение
Проделанная нами работа, которую нужно рассматривать не более чем как введение в периодическую систему начал по Лосеву, не затронула многого. Скажем, нужно иметь в виду принципиальную важность для мыслителя проблемы символа и мифа (понимаемых, разумеется, по-лосевски, т.е. данных в строгом категориальном наполнении), потому в ряде работ «восьмикнижия» тетрактида и производные от нее получали еще особую символическую и, для «старших» начал, мифологическую модуляцию. Очень интересна в логическом отношении – хотя и не только в логическом – трехмерная (или абсолютная) диалектика, которую Лосев развивал в одном фрагменте, вероятно, относящемся к работе «Дополнение к „Диалектике мифа“». Весьма неожиданную и многообещающую (в плане возможного системостроительства) «саморефлексию» тетрактиды на пентаду Лосев наметил в довольно поздней работе «Логическая теория числа» 46 и др. Эти темы, несомненно, заслуживают отдельного и заинтересованного рассмотрения.
Однако уже и предложенных материалов, как представляется, вполне достаточно для непредубежденного читателя, чтобы он обнаружил в трудах Лосева немало важных и волнующих проблем, а также, быть может, и долгожданные ответы на некоторые из тех вопросов, которые жизнь уже поставила, никого не спросясь.