В декабре 2009 г. в одном из букинистических магазинов Петербурга автор этих строк встретил книгу, которая сразу же показалась интересной. Как чаще всего бывает, интерес этот оказался почти подсознательным, однако со временем выяснилось, что подсознание отреагировало верно.
Книговедческое описание с максимальной точностью воспроизведения особенностей экземпляра должно выглядеть так: «Лествица», поэма в VII главах, А. Л. Миропольского. «Ко всем, кто ищет» — как предисловие Валерия Брюсова. Москва MCMIII. Книгоиздательство «Скорпион». 80 с. Экземпляр хорошей сохранности, но без обложек, в любительском ситцевом переплете. Перед авантитулом (на котором значится просто «Лествица») частично вплетена, частично вложена разрезанная на две части бандероль. На вплетенной части красной краской напечатано то же название: «Лествица», фоном для которого служит зодиакальный знак Скорпиона; на вложенной части значится: «Печатано 199 номерованных экземпляров. №» — и синим карандашом: 70[1365].
На титульном листе помета чернилами: «15 февраля 1903 г. Одесса». В тексте брюсовского предисловия — карандашные пометы: отчеркивания по полям и в тексте и знаки NB (на с. 8–9 и 12). На странице (23) с посвящением:
«Ивану Коневскому,
который так любил эту поэму,
Лествицу, при жизни, ныне, когда
он отошел от нас в иной мир, — с
прежним сознанием близости — посвящает ее
А. Л. Миропольский»[1366] —
карандашная запись: «Осиновый кол в могилу Коневского». Далее в тексте (также карандашом) отчеркнут (с пометой NB) эпиграф из Кюхельбекера в посвятительном стихотворении «Ивану Коневскому» Брюсова (с. 25), во втором стихе самой поэмы («Надвигались ратью летучей») стык первого и второго слова подчеркнут и помечено: «сочетание неудобное!»; на с. 30 исправлена опечатка («крововая надпись»), подчеркивание с пометой NB — в последнем стихе на с. 49 («А мир бестелесный, нам, странник, не нужен»). В приложенных к книге списках изданий Миропольского-Березина и «Скорпиона» карандашными крестиками отмечены те, которые, видимо, имелись в библиотеке автора помет.
Почему появилось практически бессознательное ощущение ценности книги? Если начинать рефлектировать по этому поводу, то здесь следовало бы, видимо, сказать о том, что пометы обличают не только современника, но и современника посвященного. Он знает имя Коневского, помечает те книги «Скорпиона», которые у него имеются, фиксирует дату обретения поэмы Миропольского. Стало быть, его суждения приобретают статус не реакции профана, случайно столкнувшегося с достаточно эзотерическим трудом малоизвестного писателя, а отклика хотя бы в какой-то степени посвященного. И тут возникает вопрос — в какой именно степени? Помета о «сдвиге» (если пользоваться терминологией А. Крученых), пожалуй, не говорит ничего. А вот о Коневском — говорит. Вольно или невольно автор пометы уподобляет Коневского упырю, который теперь, после поэмы Миропольского, уже не сможет воскреснуть. Логика довольно прихотливая, но тем не менее очевидная. Остается только подумать, кто же в Одессе 1903 года мог подобным образом реагировать на новую книгу книгоиздательства «Скорпион».
Если бы речь шла об Одессе 1914–1916 годов, то вариантов было бы достаточно много. Поэтическая молодежь того времени старалась быть в курсе всего, что происходило в русской поэзии, чтобы самим не отставать от века. А десятилетием ранее? Изо всех пришедших в голову имен наиболее вероятным показалось имя пушкиниста Николая Осиповича Лернера (1877–1934). Он жил в Одессе, был одним из немногих в то время обитавших там людей, которым новейшая русская литература могла казаться любопытной, явно обладал разнообразными историко-литературными интересами, а стало быть, мог историзировать и современность… Особенно любопытным выглядит в этом отношении подчеркивание эпиграфа из В. К. Кюхельбекера, товарища Пушкина по Лицею. Конечно, на месте, без проверки удостовериться в верности догадки было невозможно, но вероятность была вполне значительной, чтобы рискнуть заплатить немалую цену.
Сразу скажем, что первоначальная догадка получила полное подтверждение. Сохранилась переписка Лернера с В. Я. Брюсовым за довольно долгий промежуток времени, и именно в ней удалось отыскать подтверждение многим предположениям.
12 ноября 1902 г. Лернер писал своему уже достаточно близкому эпистолярному знакомому (им много лет не удавалось увидаться, и не очень понятно, встретились ли они в конце концов лично; кажется, лишь единожды): «Не откажите в услуге: пришлите мне, с налож<енным> платеж<ом>, „Лествицу“ Миропольского и вышедшие томы Пушк<ина>, в нов<ом> изд<ании> Ефремова»[1367]. На открытке, отправленной 5 декабря, он повторял просьбу, уже в несколько более ультимативном тоне: «Отчего не высылаете мне „Лествицы“?»[1368] Около 18 декабря (таков почтовый штемпель, а точной даты нет: как бывало нередко в его практике, письмо помечено только: «1902») Брюсов отвечал ему: «„Лествицы“ в моем распоряжении нет, и вообще у Скорпиона, ибо было издано 190 экз. и в первую неделю они разошлись сполна»[1369]. И, наконец, последние сомнения уничтожает письмо Лернера от 1 февраля 1903 г.: «Прочитал „Лествицу“. Удивляюсь — простите — как Вы, любящий † Коневского, написавший такие прекрасные стихи к его „тихому праху“, могли допустить, чтобы г. Миропольский вколотил в его могилу свой осиновый кол, — и не только этому не помешали, а еще и помогли, поддали жару. Не гневайтесь на меня, но Вам г. Березин не товарищ, и Вы должны были оставить его с его „Одиноким трудом“. Белинский был недоволен, когда П<ушкин> дал свое имя „Вастоле“. Вы тоже обязаны (noblesse oblige) дорожить своим именем и не имеете права давать его всякой белиберде, лезущей под Ваш флаг. Простите: не мог Вам этого не сказать. Dixi et animam meam levavi!»[1370]. На письмо это Брюсов не откликался: с одной стороны, он был весьма занят делами журнала «Новый путь» и подолгу пребывал в Петербурге; с другой стороны, обвинения Лернера он должен был отчасти принять и на свой счет, поскольку принимал деятельное участие не только в издании поэмы, но и в создании ее окончательного текста[1371].
Внимательный читатель, однако, заметит, что есть некоторое противоречие в датах: Лернер пишет Брюсову уже 1 февраля (и, стало быть, книгу он получил незадолго до того: он имел обыкновение читать книги сразу и высказываться немедленно), а владельческая запись датирована 15 февраля. Ясность в этот туман вносит письмо Лернера к К. И. Чуковскому от 5 января из Кишинева:
Любезный друг Корней Иванович!
Внезапно вызванный телеграммой клиента обратно в Кишинев, я выехал 2 января из Одессы и увез с собою недочитанную мною «Лествицу». Вот уж чушь! «И черти, и любовь, и страхи, и цветы, — и все есть, коли нет обмана…» Стыдно за Брюсова, хотя его предисловие имеет весьма и весьма отдаленное отношение к «Лествице». Кого жаль — так это покойника Коневского, кот<оро>му приписана «любовь» к этой чепухе, и кот<оры>й оправдаться не может. Впрочем, хоть бы это и правда была, «мертвые сраму не имут». Извиняюсь за промедление и возвращаю Вам книжку (под заказн<ой> бандеролью)[1372].
Итак, Лернер писал Брюсову, уже составив свое мнение по экземпляру К. И. Чуковского. Не исключено, что и тот экземпляр, который оказался в наших руках, был куплен для Лернера не Брюсовым в Москве, а в Одессе Чуковским, которого он специально просил в том же письме: «…купите и пришлите мне экз<емпля>р „Лествицы“. (Не знаю, сколько она стоит, деньги я Вам верну)». Возможно даже и то, что Чуковский, прочитав поэму Миропольского и не вдохновившись ею, отдал приятелю ту же самую книгу, что в его руках уже была. Это уже не так важно.
После этого тема кажется как будто бы исчерпанной: больше «Лествица» в переписке ни с Чуковским, ни с Брюсовым не упоминается. Однако эпистолярный диалог явно выходит за пределы одной темы. Лернер отзывается не только о «Лествице», но и о других книгах, которые получает от Брюсова, а получает среди них почти все скорпионовские и почти все издания самого Брюсова. Кое-что он рецензирует, а в письмах откликается еще на многое. Мы не станем здесь делать полного обзора этой тематической линии уже опубликованной нами переписки Лернера с Брюсовым, а сосредоточимся на том, что имеет непосредственное отношение к приведенным записям.
18 марта 1902 г. Лернер просил Брюсова: «Я обещал старшинам здешнего университетского клуба прочесть недели через три публичную лекцию „О русских символистах“. А т. к. в Кишиневе книг не достанешь, то я и прошу Вас, зная Вашу всегдашнюю любезность, прислать мне следующие книги:
1) Книга Раздумий. СПб. 1899
2) А. Березин. Одинокий труд. М., 1899
3) Еще что-нибудь, что признаете нужным.
„Скорпион“ пусть за это уменьшит число выговоренных мною экземпляров моей книги. Не стал бы я Вас беспокоить, если бы имел хоть малейшую возможность добыть эти книжки помимо Вас»[1373]. И 26 марта Брюсов отвечает ему: «Дорогой друг Николай Осипович! Ни „Русских Символистов“, ни „Книги Раздумий“ — я не могу достать. Первые — распроданы окончательно, а вторая лежит где-то на складе (ее издавал Бальмонт) и ни в магазинах, ни у меня ее нет. „О<динокий> Т<руд>“ посылаю. Но Вы не сетуйте. Все эти три книги достаточно плохи и о новой поэзии дают слишком мало понятия. Чтобы оценить ее (т. е. новую поэзию) надо читать французов, немцев, англичан — особенно самых новых — Верхарна, Гриффина, Ренье, Демэля, Рильке. Стоит ли говорить о разных детских попытках — в буквальном и переносном смысле; ибо когда я участвовал в „Рус