<так!> свет, надо вымести и ее, последнюю из моих фурий, и очистить поле до одной лишь эмпирической, оппортунистической психологии.
Я страстно хочу жизни — красивого, сладкого, интересного. Я хочу женщин, знания, славы, хочу рабов и шутов, хочу творчества, обжорства, пьянства, музыки. Но если я протягиваю руки к этому, то только при том условии, чтобы «соблюсти себя», т. е. не дать этому сделаться сильнее меня самого. Конечно, все это — моя игра, все это — мой дворцовый театр. Вопрос, смущавший меня и о котором я просил Вашего совета, таков: не есть ли желание, стремление к этой игре уже нечто большее, чем игра, некоторая действенность, которая мне так отвратительна? Вы отказались ответить, и все же ответили, хотя не просто и не очень ясно, сказав: «Конечно, деятельность нужна…» Я сам решаю оптимистически, т. к. вижу в этой жажде нечто чисто, беспримесно физиологическое. Есть два рода попыток обмануть, обсчитать, надуть природу, правду, жизнь (выбирайте любое из названий): оба состоят в том, чтобы придать значение поступкам. 1-ый, грубый, популярный — это «дело», «деловитость», «серьезность», то, что меня отвращает, отталкивает от себя как что-то липкое, вязкое, гадкое. 2-й более тонкий и потому еще более мне ненавистный, — аспирация: объяснять Вам детально, полагаю, не надо. Натуральное поведение, — которое я только и признаю и адоптирую <так!> — есть производство некоторой энергии, которая будет погашена, и если кое-какие контрабандные остатки и накопляются (напр<имер>, привычки, физиологические изменения), то будут покрыты смертью — универсальной индульгенцией или, мягче, оправдательным вердиктом. С этой программой я возвращаюсь к жизни, и с недавнего времени я снова ищу женской любви (кот<орая> мне никогда еще не приедалась, хотя отдельные объекты — всегда), сексуальных эксцессов (которые для меня не связаны с предыдущим), начал писать книгу, которая может сделаться чем-н<и>б<удь> очень крупным, занимаюсь усидчиво (если не усердно) своей наукой, чтобы стать профессором, — положение, которое при случае и при настроении не прочь променять на положение министра или епископа…..
Если в Вас есть действительна дружеское чувство симпатии ко мне, пожелайте мне настоящего успеха: чтобы та, которую я куртизирую, отдалась мне, чтобы 3-я глава «о нравах людей» была мной удачно написана, чтобы мне удалось открыть анонимного автора поэмы XIII-го века. Вот, дорогой Вальтер Федорович, что меня сейчас занимает и волнует. Если будете писать, напишите что-нибудь о себе. Вы мне всегда очень интересны. Напишите о Нуроке, еще о ком-нибудь из знакомых… Получил на днях страшно грустное и страшно смешное письмо от прелестной Людмилы Николаевны из города живых цветов[1413]. Волошин развращает меня Атлантидой[1414], но я черпаю энергию сопротивления из созерцания седин d’Arbois de Jubainville’я на кафедре[1415] и трико Colette Willy[1416] на сцене. Sub his auspiciis[1417] собираюсь пробыть здесь 2 или 3 года. Мережковские, по-видимому, не приедут[1418] и христианству не суждено возродиться на Западе?[1419] Здесь разрушают алтарь и вооружаются против немцев[1420]. Мой новый и окончательный адрес: V-e arr. 6, rue Toullier. Буду рад получить ответ и новости о неудачах революции и успехах серого черта в России.
Ваш искренне
Завтра, т. е. в среду, приду с Платером[1421] за Вами около 7 час.
На обороте мой портрет[1422].
Открытка, датируется по почтовому штемпелю: 2.10.06. Отправлена по адресу: «M-eur Nouvel. Hôtel Scribe. rue Scribe. En Ville».
Я простудился и не совсем хорошо себя чувствую. Поэтому в субботу у Maurice’а[1423]не буду. Вероятно, эти дни просижу дома. Тот вечер кончился странно. Платер[1424] покинул обольщенную им красавицу, потому что она будто перестала ему нравиться. Я тоже ушел от нее, т. к. мои мысли были в другом месте. На улице я встретил Отеро[1425] и еле вырвался. Был сейчас на выставке[1426] — Вас не встретил.
«Закрытка» с почтовым штемпелем?.10.1906 (число не читается). В октябре пятницы приходились на 5, 12, 19 и 26 число нового стиля.
Дорогой Вальтер Федорович,
Платер принял с видимым удовольствием Ваше предложение. К несчастью, в четверг он не может, т. к. неотложно занят. Выберите один из следующих вечеров: пятница или суббота (Воскресенье я не могу). Кажется, он польщен и взволнован; очень жалеет, что не может в назначенный Вами день.
Что касается меня, я хотел бы Вас повидать, т. к. мало успел поговорить прошлый раз, и, если это Вас устраивает, приду в четверг один (к 7 ч.), чтобы вместе где-н<и>б<удь> пообедать. Но, м<ожет> б<ыть>, это Вам неудобно? (Ради Бога, не стесняйтесь). Тогда дайте знать, и прибавьте: какой вечер выбираете. Au revoir. А. Смирнов.
Письмо не датировано, но, судя по содержанию, относится к тому же октябрьскому пребыванию Нувеля в Париже.
Мой милый и несчастный Вальтер Федорович,
услыхал я недавно от Бакста, что Ваше здоровье плохо[1427], и мое сердце наполнилось жалостью к Вам. Вы буквально идете по пути, проделанному мной шесть лет тому назад. В конце ноября я был уже здоров. Известите меня, по крайней мере, когда исцелитесь. Недавно я провел несколько интересных дней, т. к. думал, что у меня сифилис (конечно, не в вульгарном органе!). Оказалось, однако, что нет.
Но перехожу к делу. Не рассчитывайте меня залучить в Ваше общество[1428]. До меня дошло, что там танцуют голые женщины из хорошего общества, недавно вышедшие замуж. Это отвратительно! даже хуже, чем то, что написал Ганимед[1429]. А вот еще рассказ M
Морис мне надоел, и я перестал там бывать. Целовал Отеро[1431], именно его, а не теленка Люсьена, но к большему меня не тянет. Жду, — но чего, где, когда, — не скажу Вам пока. Да, там Платера зовут Prince Noёl[1432]. Ему Отеро говорит: «Да, мы знаем теперь, кто Вы. Un Monsieur très chique[1433] рассказал о Вас все; он Ваш хороший друг, он сказал, что Вы из высших чиновников в Петербурге, très chique, что Вас зовут M-r Noёl», Как Платер ни отрекался, это за ним осталось. Кто из Ваших друзей так для Вас постарался? Не Философов?
Однако довольно. Лично я увлечен научной работой, с удовольствием и успехом пишу одно историко-литературное исследование[1434].
В январе буду в Петербурге[1435]. Что Людмила? Мне давно не пишет, Минского я не вижу[1436].
Будет время и не лень — так напишите, пожалуйста, что-нибудь такое[1437].
Да поправляйтесь, пожалуйста!