Сборы в этом году Незлобин делает хорошие, ходит — потирает руки, круглится, полнеет, очень поправился.
Напиши мне. Через три дня я уже буду опять в Москве. Очень мне большое удовольствие причиняют Твои письма. Ах, если б нашелся у Тебя лишний экземпляр «Заложников» для меня.
До свидания! Обнимаю Тебя крепко. Верь, что у Тебя в Москве есть друг, который Тебе не изменит и Тебя не предаст никогда.
Литка шлет Тебе и Анастасии Николаевне самый нежный привет, я же целую А. Н. ручки.
Любящий Тебя
Милый и дорогой Федор Кузьмич!
Очень я был рад получить от Тебя письмо и рукопись «Заложников». Прочтя пьесу, я точно убедился, что она Незлобинцам совершенно не по носу. Где им. Начать с того, что, как мне теперь это вполне очевидно, они ее вовсе и не поняли, раз могли мыслить об изъятии мистического элемента. Изъять его было бы все равно, что отрезать у человека голову.
Не поняли они и того тончайшего приема Твоего, в силу коего зритель, с начала пьесы и в дальнейшем ее течении видящий истинных «героев» в Михаиле и Кате, к Лилит же относящийся недоверчиво, должен в конце перевернуть, перерасценить уже сложившиеся в нем чувства и до тех пор безразличную для него правду Мечты поставить выше правды Жизни.
Не знаю, сумеет ли дать то, что надо, театр Леванта. Особливо боюсь, сумеют ли там понять, как надо, некоторые очень земные слова Лилит в самом конце II-го акта.
Посылаю Тебе вырезку из «Утра России» с моей заметкой о Твоей пьесе[636]. Должен заметить, что окаянный редактор Алексеевский[637] под предлогом недостатка места вычеркнул все мои хвалительные рассуждения о Тебе и о пьесе, оставив один сочувственный пересказ.
Вчера вечером у нас состоялось чтение Твоей пьесы (театральных людей не звал), был больше литературный народ. Пьеса произвела очень впечатление. После очень оживленно о ней толковали.
Очень был изумлен Твоим сообщением о моей антрепризе в Ярославле. Купил «Театр и Искусство». Точно! Всеми буквами[638]. Догадываюсь, в чем дело: в Москве есть некий актерский человек, С. А. Соколов, о коем я знаю потому, что я Литературном кружке мне предъявляют его неоплаченные ужинные счета. Очевидно это он.
Относительно Твоего замысла о создании театра в Петербурге[639] скажу, что это было бы очень своевременно, только надо непременно серьезно финансировать дело. Я, увы! вкладчиком войти не мог бы по той простой причине, что не только проживаю все, что получаю, но проживаю и более того. Есть у меня виды упрочиться денежно с разрешением железнодорожной концессии, к коей я близко стою, но концессия эта еще не состоялась, и это дело — вопрос года или вроде того. К тому же упроченность эта тогда выразится в виде места с крупным окладом, а не в виде единовременной суммы.
Когда Ты прибудешь в Москву? Мы с Литкой были бы ужасно рады увидеть Вас обоих. Есть у меня замысел просить Тебя участвовать в торжественном литературном вечере, устраиваемом 14 января Кружком и организуемом мною[640], но о сем по выяснении ассигновки от Кружка напишу умоляющее письмо особливо.
Обнимаю Тебя дружески и целую руки Анастасии Николаевне. Литка нежно приветствует обоих.
Дорогой Федор Кузьмич!
Только дня три, как я встал я постели после недельного лежания. Очень был болен, в почках оказались какие-то камни, увы, не драгоценные, и было это весьма мучительно. И теперь чувствую себя все еще не очень хорошо.
Хочется мне ответить на Твой вопрос относительно суммы, нужной, чтобы создать театр. Мне не раз приходилось говаривать на эту тему с Н. А. Поповым, весьма понимающим в этом толк и добрую половину своего состояния прожившим на театр. Он всегда утверждал, что при осторожном ведении дела, не кидаясь деньгами, но и не дрожа над грошом, можно создать большое театральное дело в столице, имея около 75 тысяч рублей.
А принимая в расчет, что театр утонченный и благородный, каковым был бы Твой, не может ехать на полных сборах, думаю, что цифру надо увеличить до 90 или 100 тысяч рублей. Совсем, конечно, иное дело, если бы по помещению театр был не столь огромен и рассчитан на более избранную публику. Тогда и труппа не так многолюдна, и все дело потребует много меньше. Вот мои мысли о стоимости.
Большая у меня к Тебе, Федор Кузьмич, просьба. Литерат<урно>-Худож<ественный> Кружок собирается устроить 14 января литературный вечер (чисто литературный, без музыки), который ближайшим образом с благословения исполнительной комиссии буду устраивать я. Не согласился ли бы Ты принять в нем участие и, прибыв, прочесть несколько стихотворений. На дорожные расходы будет уплачено 100 рублей. Если бы Ты согласился, в личное мне одолжение, был бы Тебе благодарен бесконечно. Очень прошу, напиши мне о том, по возможности скоро и определенно. Последнее нужно мне затем, что надо заранее провести через Дирекцию финансовый расчет вечера, для чего надо твердо знать, кто будет и кто нет. Из петербуржцев приглашаются Ремизов, Городецкий и Толстой, из москвичей будут, между прочим, Зайцев, Брюсов, Волошин[641].
Очень буду ждать Твоего ответа и очень умоляю согласиться. Получив Твой ответ (а тем временем вопрос здесь решится вообще о вечере окончательно), я тотчас извещу Тебя и попрошу прислать хотя бы два стихотворения для представления московской администрации.
Был бы ужасно рад случаю увидеть Тебя в Москве.
Еще напиши, пожалуйста, когда «Заложники» пойдут у Леванта и как там разошлись роли Михаила, Кати и Лилит[642].
Дружески обнимаю Тебя. Анастасии Николаевне целую руку. Лида шлет Вам обоим нежный привет. Она каждый вечер играет то в «Орленке», то в «Обнаженной», а днем репетирует в пьесе Н. А. Попова для Рождества, получившей премию на незлобинском конкурсе[643].
Твой всегда
Дорогой Федор Кузьмич!
Я как-то писал Тебе, прося согласиться участвовать в литературном вечере в Кружке 14 января, и весьма умолял ответить.
Теперь вечер вполне решен на 14 января, Ты же безмолвствуешь.
Очень прошу Тебя, — ответь, можешь или нет приехать на 14-е и читать стихи[644]. Так как вечер связан с финансовым вопросом (петербуржцу Кружок платит 100 руб. подъемных), то мне непременно надо знать заранее и вскорости, можешь ли Ты быть или нет. Ежели согласишься, как о том очень прошу, пришли хотя бы 2 стихотворения для показания администрации.
Дружески обнимаю. Анастасии Николаевне целую руку. Лида нежно приветствует обоих. Жду скорого ответа.
Твой всегда
Дорогой Федор Кузьмич!
Прости, ради Господа, за гнусную бумагу. Дня три, как вернулся домой, ничего нет под руками. Во второй половине июня совсем неожиданно пришлось уехать в Лондон, по железнодорожным делам (переговаривали заранее, на случай удачи, об условиях облигационного займа), где и пробыл добрый месяц.
Поездка была не слишком радостная: во-первых, вечная возня с делами не давала толком осмотреться, а во-вторых, кроме единственного дня, когда удалось вырваться к морю, просидел безвыездно в Лондоне, где все время была жара совершенно неописуемая. Накаленные дома, накаленные мостовые и сплошная лава автомобилей и автобусов на улицах, отравляющих гарью и без того душный воздух. Бывали дни, когда приходилось с полудня уходить в какой-нибудь парк (их в Лондоне целый ряд, и преогромных, с бесконечными лугами и вековыми деревьями) и там сидеть под деревьями, за столиком кафэ до вечера.
Любопытные у англосаксов нравы. В театрах дамы — декольтэ, а мужчины — во фраках, однако ж последние дымят сигарами, что особливо гнусно, и кладут ноги на спинки стульев, впереди находящихся. И еще: часов с пяти в каждом парке тысячи парочек, сидящих рядом или лежащих на траве в обнимку и целующихся взасос с совершенной непринужденностью, как если б были они в Сахàре. В праздник на Темзе множество лодочек, на дне подушки, на подушках обнявшиеся пары. Весело, приятно и удобно.
Вот теперь я опять дома. Меняю квартиру. С 15 августа: Моховая 10.
Очень был я обрадован, узнав из письма Литке Анастасии Николаевны, что постановка «Заложников» в Александрин<к>е почти что обеспечена[645]. Да исчезнет и это «почти». Чудесно и то, что «Навьи Чары» кончены[646].
Подобает Тебе осенью приехать в Москву, что причинит нам большое удовольствие. Я же с делами в Петербурге бывать буду.
Обнимаю Тебя дружески и крепко, целую. Анастасии Николаевне мой нежный привет. Написал бы Ты мне.
Дорогой Федор Кузьмич!