. Можно предположить, что именно тогда начиналась и до некоторой степени финансовая деятельность: у его матери был большой земельный надел в знаменитой Малаховке, одном из прославленных подмосковных дачных мест. И вряд ли он находился в стороне от управления этим имением. И в то же самое время его увлекала не только литературная деятельность, которая превосходно описана в общедоступной биографической статье о нем[811], но и политическая: он был гласным Московского Губернского земства, потом примкнул к кадетам, в 1905 году принимал участие в вооруженных столкновениях на стороне «левых» (В. Ф. Ходасевичу он прямо пишет об этом, в лирическом послании к Л. Н. Вилькиной намекает)[812], открыто писал Н. М. Минскому, что в программу его действий входит разрушение существующего строя, печатал анархистов. Даже и после подавления революции он выражал отчетливо оппозиционные настроения. Впрочем, скорее всего это была лишь адвокатская оппозиционность, больше на словах, чем на деле.
В литературе же он отметился тем, что в 1903 году основал издательство «Гриф», выпускавшее одноименные альманахи и книги, среди которых были «Стихи о Прекрасной Даме» Блока, сборники Бальмонта, Сологуба, Белого, Анненского, Волошина — вплоть до Игоря-Северянина. Именно он издал «Громокипящий кубок», после которого автор был «повсеградно оэкранен и повсесердно утвержден».
В 1905 году он вошел в редакцию журнала «Искусство», а когда тот прогорел, — подвиг миллионера-плейбоя Н. П. Рябушинского на издание журнала с названием то ли из Белого, то ли из Пшибышевского, то ли прямо из мифа — «Золотое руно». Его хватило на полгода. В середине 1906 г. он ушел из «Руна» со скандалом и практически сразу, в пику ему, затеял журнал «Перевал», который продержался на плаву уже целый год. Но, конечно, ничего из этих предприятий не давало ему той прибыли, которая была бы ему потребна. Он не прекращал печататься и участвовать в литературной и театральной жизни, но основные усилия устремил на то, чтобы пробиться в сферу, где крутились по-настоящему большие деньги.
«За несколько лет до Вел<икой> войны адвокатуру практически оставил. Избрал себе деятельность по проведению железнодорожных концессий и постройке новых железн<ых> дорог. Состоял секретарем и участником различных банковых синдикатов и учредительских групп по разным железнодор<ожным> проектам. Перед войной был директором правления Копорской жел<езной> дороги. Управлял своим имением (принадлежавшим ему совместно с братом, Прис<яжным>Пов<еренным>, потом нотариусом, П. А. Соколовым), — дачною местностью „Малаховка“ по Каз<анской> ж<елезной> дор<оге>»[813].
Войну он встретил с энтузиазмом, служил прапорщиком в артиллерии, написал ряд очерков о военных событиях, часть из которых вошла в книгу «С железом в руках, с крестом в сердце: Записки офицера» (Пг., 1915). Весной 1915 г. был тяжело ранен в голову и попал в плен. Видимо, испытания военных лет заставили его вновь обратиться к политической деятельности. Еще в лагере для военнопленных он основал некий союз «За Единую Россию», который должен был бороться как с большевиками, так и со сторонниками самоопределения Украины и других частей империи.
После заключения Брестского мира он вернулся в Москву, но ненадолго. Видимо, жить под большевиками он не хотел и не мог. О том, что делал во время Гражданской войны — см. в главе «Сергей Соколов и Сергей Кречетов, литератор и политик».
Именно к этому времени относится первое из публикуемых далее писем. Но прежде, чем говорить об этой части переписки, надо вернуться несколько назад.
С И. А. Буниным Кречетов был знаком еще с давних московских времен, хотя вряд ли близко. В середине 1900-х годов еще существовал общий круг писателей, где пересекались «реалисты» с модернистами. Так, например, В. Н. Бунина вспоминала о вечере у Зайцевых в ноябре 1906 г.: «Из кабинета доносилось глухое невнятное чтение Вересаева. После него читал свои стихи Бунин, рассказ Зайцев, затем [только что вылупившиеся] поэты — Койранский, Муни, Стражев, Кречетов, — одни нараспев гнусавили, другие бодро пропели свои „песни“. Самый юный был Ходасевич…»[814]. В «Беседах с памятью» среди присутствовавших на вечере она вспоминает также П. П. Муратова, А. Ф. Диесперова, Б. А. Грифцова[815]. Однако познакомиться с Кречетовым Бунин должен был не позднее апреля этого года: 11 апреля Н. П. Рябушинский официально пригласил Бунина сотрудничать в «Золотом руне»[816], что не могло пройти мимо Кречетова, заведовавшего в журнале литературным отделом. Мало того, первая публикация Бунина прямо предшествовала на страницах журнала стихам Кречетова[817].
Сохранились эпизодические свидетельства их последующих отношений. В журнале «Перевал» 1906–1907 гг., редактировавшемся Кречетовым, Бунин напечатал 8 стихотворений — столько же, сколько и сам редактор, и больше высоко ценившегося Кречетовым Сологуба[818]. 23 марта 1907 г. они вместе выступали в Московском Литературно-художественном кружке[819]. На вышедшем в 1913 г. сборнике Бунина «Иоанн Рыдалец» сохранилась его прохладная дарственная надпись: «Сергею Алексеевичу Кречетову автор»[820].
В нескольких хранящихся в РГАЛИ записках 1908 года Кречетов просит Бунина прислать стихотворение для Бюро провинциальной прессы, деятельностью которого он руководил. Судя по хорошо разработанной библиографии бунинских стихотворных публикаций, на просьбу Кречетова он не откликнулся, хотя и подарил ему какую-то из своих книг[821].
В начале следующего года между писателями произошел неприятный инцидент, суть которого выясняется из письма Кречетова к Бунину от 9 февраля 1909:
Многоуважаемый Иван Алексеевич!
При начале «Северного Сияния» по просьбе редакции мною было дано и редакцией принято мое стихотворение «Любовь Арлекина», о коем мне было определенно сообщено, что оно пойдет в 4 №.
На днях, справившись у секретаря «Сияния», я узнал, что в № 4 оно не пойдет, как не пойдет и вообще, ибо на нем имеется редакторская пометка: «Не подходит».
Так как прежним редактором беллетристического отдела оно было принято, а преемником его являетесь Вы, я заключаю, что стихотворение, уже раз принятое, было отвергнуто Вами.
Я не навязывал своего сотрудничества «Сиянию» — оно само просило меня о нем. Поэтому я считаю, что если бы даже новая редакция и расходилась с прежней во взглядах, простая вежливость, обязательная для людей всяких взглядов, должна была заставить ее, отвергая уже принятую и долгое время лежавшую в портфеле редакционном вещь, тотчас о том уведомить автора, чтобы дать ему своевременно возможность располагать вещью свободно.
Находя, что такой вежливости в отношении меня проявлено не было, я прошу вернуть мне мое стихотворение и вычеркнуть мое имя из списков сотрудников «Сияния».
С совершенным уважением
Однако костяк нашей публикации составляют письма того времени, когда Бунин и Кречетов оказались по одну сторону баррикад, уже не разделенные литературными воззрениями, а объединенные социальными и политическими. И тот, и другой заняли отчетливо антибольшевистскую позицию, что и позволило Кречетову на протяжении долгих лет систематически общаться с писателем, которого он совершенно искренно считал одним из лучших в русской литературе.
Письма эти довольно отчетливо делятся на несколько разделов. Первое относится к периоду гражданской войны и более или менее понятно, если учитывать не только его прямое содержание, но и комментарии, поэтому мы специально не будем о нем говорить. Следующую группу составляют письма 1920–1922 гг., того периода, о котором Кречетов вспоминал в автобиографии: «3. Деятельность в эмиграции. В Париже пробыл с весны 20 по весну 22 года. Состоял около года негласным доверенным политич<еским> корреспондентом Главнокомандования (ген. Врангеля), сообщая туда доклады о парижских настроениях и кознях против Русской Армии. Одновременно, год с лишним состоял секретарем Правления „Русско-Французского Акц<ионерного> Общества“…»[823]. К этому периоду относятся письма 2–4. Они не слишком информативны, отчасти, видимо, потому, что в это время писатели довольно регулярно виделись. Конечно, всю канву их взаимоотношений того времени нам восстановить не удастся, но существенно, видимо, привести некоторые записи из дневников В. Н. Буниной 1920 года, как включенные, так и не вошедшие в известный трехтомник «Устами Буниных». Одна из них приведена в статье «Сергей Соколов и Сергей Кречетов, литератор и политик». Но любопытны и бытовые подробности, даже загадочная запись от 27 декабря 1920 / 9 января 1921: «Был Гриф, он написал „Историю Иловайского“»[824]. И, видимо, рассказ Кречетова во время того же свидания В. Н. записывает через день, 29 декабря / 11 января: «Соколов рассказывал, что в плену у них страшно было развито мужеложство. Женоподобные молодые люди катались, как сыр в масле. Их звали „пупсами“. Немцы разрешали любительские спектакли и позволяли накупать различные туалеты для этого. И когда „пупсы“ одевались женщинами, то за ними ухаживали, как обычно ухаживают за прекрасным полом, целовали руки и т. д. Многие на это просаживали все свои деньги. Сам Гриф признался, что на третий год встречи Нового года он, подвыпив, поцеловал одного „пупса“ в шейку и до сих пор его от этого тошнит»