ам, в дополнение к моему поздравлению, несколько совсем интимных строк.
Пишу их Вам не только как писателю, но как РУССКОМУ, чьи взгляды мне известны. Формально я «бывший» литератор, человек, давно нигде и ничего не пишущий и имеющий лишь литературное прошлое. Вы можете понять причину этого. Некогда, в бытность мою в Париже, я доверительно открыл Вам, какому делу я служу. Тогда это дело было еще малое дело (в прошлом нелегальный журнал для России[918], в тогдашнем настоящем лишь начинавшая свою работу активная организация «Братство Русской Правды»[919]). С тех пор это дело, мною созданное и мною ведомое, развернулось в огромную многоэтажную организацию, оцепившую со всех сторон пределы СССР и глубоко проникшую ТУДА сетью своих Отделов, дружин и террористических групп. Ныне все это достигло уже степени целого внутрирусского народного ДВИЖЕНИЯ, являясь наиболее крупной и активной из всех действующих в России и на Россию антибольшевицких сил. Пишу это Вам по чистой совести, так, как оно есть, ибо конспиративная работа (по самому существу анонимная) давно уничтожила во мне всякое внешнее славолюбие, даже самое законное — писательское. Лишь сам я знаю (да те немногие, кому хочу это открыть), что литератор во мне не умер и что пишу я много и для большой аудитории. Ибо вся решительного Бр<атская> литература (73 №№ журнала «Русская Правда» и бесконечное количество Бр<атских> летучек, листовок и воззваний), будь то в стихах или в прозе, за немногими исключениями создавалась и создается мною[920].
Братству РП я отдал всю душу: — Братскому и вместе РУССКОМУ делу.
Долгие годы (с лета <19>22 г.) я выдерживал, стоя во главе этого дела[921], одному мне видимый и одному мне ведомый: — и открытый (и еще во сто раз более скрытый, «подземный») напор красного врага, отражая и парируя его бесконечные ухищрения. На известное время ГПУ даже как будто одержало победу. Ко мне подкралось предательство (красные ловко, под заемной маской, подкупили моего секретаря[922]) и этим предательством, сплетенным с организованным против меня из глубины ГПУ заговором, врагу удалось добиться моего полного устранения из Братства, попавшего, при номинальном главенстве ничтожного, слабого и шаткого «титулованного» человека[923] в руки частью глупых, частью несчастных людей[924]. Дело уже слабело и быстро катилось под гору. Но ГПУ радовалось рано. Прошло 7 месяцев, и Братство снова вернулось в мои руки, в своем огромном, подавляющем (и лучшем по активности) большинстве став на мою сторону[925]. Оно снова заработало, словно вспрыснутое живой водой, и от «смутного времени» осталось лишь малое меньшинство, прячущееся за ширмой имени титулованного старца, да всякие пошлые, грязные и неверные «мемуары» в газетах (верно, иной раз они подвертываются и Вам) со стороны всякой провокаторской и просто темной дряни[926], по моем возврате уже не находящей себе места в Берлине.
И с оппозицией меньшинства, и со всеми этими следами «смутного времени» еще приходится бороться. Но всему этому уже ни меня, ни дела с правильного пути уже не сбить. Иду по нему и пойду до конца твердо, ибо великий ответ взял я на душу. Многое множество людей на этом пути, мною направляемом, честно сложили свои головы, и я вечно чувствую близ себя их незримое, ОБЯЗЫВАЮЩЕЕ присутствие.
Хотелось, милый, сказать Вам, чем я живу, чем дышу и чем занят. Служу, как и Вы, БОГУ И РОССИИ. Вы своим путем, я своим. Но цель одна. На моем пути ЧЕСТНО горю, как свеча перед иконой. На Вашем пути, знаю, так же ЧЕСТНО горите и Вы.
Мы с Вами не переписываемся. Сложность жизни мешает держать связь. Но издали чувствую Вас и не забываю. Знаю по случайным отголоскам, что и обо мне храните Вы добрую память. Будем взаимно хранить ее и дальше. ЧЕСТНЫМ людям надо ощущать друг друга хотя бы «флюидически»[927], издали, если бы даже не пришлось свидеться.
Обнимаю Вас дружески, милый. Храни Вас Христос! Желаю Вам всего светлого. Вспомните и Вы иной раз обо мне и пошлите мне духовную доброжелательную волну. Такие волны ЕСТЬ, как есть и злые волны. Ох, как испытываю это я в моей трудной и тревожной жизни.
Был бы рад, если бы откликнулись.
Машинопись. Подпись и приписка — автограф. Слова «Лично, доверительно» в начале письма подчеркнуты красным карандашом.
ДОРОГОЙ ИВАН АЛЕКСЕЕВИЧ!
За границей живешь невольно по Новому стилю. Потому мы с Лидой шлем Вам и Вере Николаевне наши Рождественские поздравления и самые лучшие Новогодние пожелания. В искренности их, знаю, не усомнитесь. Дай Бог Вам обоим здоровья и дальнейших удач, нам же всем дождаться РУССКОГО просвета!
Просим заметить наш адрес и телефон. Пускай то и другое найдет себе место в Вашей адресной книжке.
Завтра тут будет «Бунинский вечер»[928]. Российская публика уже прознала, что Вы живете в двух часах расстояния[929], и потому все надеются, что Вы приедете на вечер лично. И. В. Гессен звонил мне, что Вы не собираетесь приехать. ОЧЕНЬ мы с ним просим Вас пересмотреть свое решение. Тут ведь совсем рядом. Приезжайте, милый. В смысле ночевки с Кайзергофами[930] не возитесь. У Гессена места много. Он просит передать, что с великом удовольствием предоставит Вам прием, как и Степуну[931].
Итак, раскачайтесь и приезжайте. Доставьте здешней Русской публике эту редкую радость. Чем уж мы так хуже Парижа?
Крепко жму Вашу руку. Вере Николаевне целую ручки. От обоих обоим сердечный привет. Просим передать наш привет также Галине Николаевне[932].
Дружески Ваш
Машинопись. Адрес (S. Kretschetow. Speyerstr. 20. Berlin W. 30. Тел. = Bavaria 35–82) и подпись — автограф. В тексте подчеркивания карандашом и чернилами.
ДОРОГОЙ ИВАН АЛЕКСЕЕВИЧ!
Письмо это пишу столько же Вам, как моему старому другу по Москве Борису Константиновичу Зайцеву, который, как слышал, гостит у Вас[933]. Вот уже больше месяца я во Франции, куда мы с Лидией Дмитриевной переехали из Берлина на постоянное жительство. Уехал я сюда с решением совершенно оставить политику и уйти в частную жизнь. Ни в какие политические организации вступать не намерен. Нелегальной активной работы больше не веду, а к легальной общественности давно утратил вкус. Единственная организация, куда хочу войти, это Союз Журналистов и Писателей[934]. Я литератор коренной, и у меня всегда есть и всегда была потребность не порывать с литературной средой. Надеюсь, Вы и Б. К. не откажетесь быть во всем этом моими гарантами. Прилагаю мое заявление в Правление Союза и прошу, вставив на последней строчке Ваши имена, сделать внизу краткие приписки о рекомендации за Вашими подписями, с датами. Свою дату я соответственно проставлю, когда Вы вернете мне это заявление, и тогда его пошлю в Союз.
Во избежание всяких сплетен и искажающих истину слухов, освещу Вам кратко причины моего переселения во Францию. Хочу, чтобы Вы знали, в чем дело, от меня прямо. Переезд мой объясняется тем, что я прекратил свою деятельность в качестве главы Братства Русской Правды[935].
Решение это имеет несколько причин. Они сводятся к трем основным. Во-первых, параллельно со всякими «пактами» и «признаниями», активная работа на Россию, ведомая по необходимости с чужих территорий, бесконечно осложнилась, ныне лишенная прежней иностранной терпимости. Во-вторых, эта работа, в теперешних условиях, требует для преодоления стоящих перед нею препятствий ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО крупных по сравнению с прошлым, денег, их в русской среде не добыть, в иностранной же не добыть без совершенной утраты политической независимости организации. Наконец, в-третьих, после внутренних в 32 г. событий в Братстве Русской Правды (предательство подкупленного красными секретаря Кольберга и созданный им, по красной указке, заговор крайне правой группы БРП под фрагом свержения меня как «жидомасона»[936]) в нашей организации исчезло отличавшее ее стройное единство и получился обычный раскол с делением на большинство и меньшинство. Хотя подлинно активное большинство оставалось со мной, но рана была неисцелима.
Все это, вместе взятое (первее всего — матерьяльная безысходность) привело меня к решению о невозможности оставаться руководящим центром того дела, которое я уже не мог вести в том масштабе и в том духе, как того требовала моя совесть. К тому же, при данной общеполитической обстановке, даже нет такой страны, где мог бы, с пользой для дела, находиться и без помехи работать центр такой организации, как БРП, при условии, что она остается тем, чем была. Не может, как это для меня выяснилось, быть такой страной в настоящее время и Германия, при всем ее формальном антикоммунизме. Там еще все — в состоянии скрытого бурления и внутреннего становления, причем, при взаимном борении и неспетости действующих закулисных сил, в частности же при постоянных на меня доносах из гнилой части эмиграции, как на «жидомасона» (я БЫЛ в масонстве ХРИСТИАНСКОМ ряд лет до