Однако вполне естественно нашли себя в новой действительности многие писатели. До самой смерти был в почете член РКП(б) Брюсов. Не по своей воле оказавшийся за границей Соколов-Микитов под конец жизни трижды был награжден орденом Трудового Красного Знамени, до которого не дослужился Брюсов. Тот же орден получил Пришвин, а вдобавок еще и орден «Знак почета». У Эренбурга было и Трудовое красное знамя, но еще и два ордена Ленина, и три сталинские премии, не говоря уж обо всем другом. Рюрик Ивнев какое-то время служил секретарем Луначарского, потом прожил еще очень долгую жизнь вполне успешного советского писателя.
Спокойной и достойной жизни, насколько мы знаем, были удостоены вполне вписавшиеся в советскую литературу Волькенштейн, Глоба, Зозуля, Каржанский, Копылова, Липскеров, Рыковский, Шершеневич. Успешную карьеру ученого (несмотря на полную слепоту) продолжал Бачинский. Конечно, кому-то из них пришлось менять литературную специальность (как Липскеров из поэта и переводчика стал только поэтом, Копылова из поэтессы — прозаиком, Рыковский — журналистом), но в общем их беды и проблемы были скорее личного порядка, как у Липскерова, а не общего.
Но остаются еще Ахматова, с периодами долгого и тяжкого молчания, опускавшегося сверху, и Белый, который, как ни старался показаться советским, мало для кого таким был, и Сологуб, воспринимаемый как обломок прежней эпохи, и умерший в сумасшедшем доме Чернов, который формально был пролетарием из пролетариев, и Никандров со Слезкиным, о которых мы уже говорили.
Одним словом, стратегии выживания существовали. Но тактически реализовать их удавалось далеко не всегда. Даже эмиграция не гарантировала спокойной жизни. Если сотрудников газеты это не коснулось, то других — да: бедность, нередко завершавшаяся самоубийством, нацистские концлагеря, советские проверочные лагеря, а то и просто аресты, высылки, расстрелы «репатриантов». Тем более трудно было гарантировать себе жизнь и спокойствие, решившись сотрудничать с советской властью. Достаточно вспомнить те страницы мемуаров Эренбурга, где он размышляет, почему его оставили в живых и на свободе, чтобы понять: даже самый влиятельный литературный и литературно-политический деятель не мог себя чувствовать сколько-нибудь уверенно.
И это, видимо, главный итог наших наблюдений и размышлений.
В п е р в ы е: «QuadRi» — Quaderni di RiCOGNIZIONI, VIII. Torino, 2018. P. 121–135.
СЕРГЕЙ АУСЛЕНДЕР МАТЕРИАЛЫ К БИОБИБЛИОГРАФИИ 1918 года
Творчество С. А. Ауслендера в последнее время стало привлекать внимание историков литературы. В 2005 г. вышел представительный сборник его прозы под редакцией А. М. Грачевой, были защищены кандидатская и магистерская диссертации о его творчестве, появился ряд статей, воспоминания, новые тексты. Однако до сих пор довольно значительные периоды его жизни и творчества остаются или малоизученными или не изученными вообще. Едва ли не хуже всего известен 1918 год.
Напомним, как развивалась судьба Ауслендера, начиная с первых дней мировой войны. Он оказался в опасной ситуации: «Война захватила меня за границей. В ночь объявления войны переехал немецкую границу, был арестован, после некоторых передряг выслан в Швейцарию. В Россию добрался дальним северным путем через Париж, Лондон, Норвегию, Швецию»[1055]. 24 августа 1914 г. он уже был в Петрограде, где, судя по записям дневника М. А. Кузмина, вел привычный образ жизни известного писателя.
Наиболее аккуратно проследивший его жизнь этого периода А. В. Бурлешин так подводил итоги: «Сопоставив все известные высказывания Ауслендера о своем августе 1914-го, мы можем утверждать, что ночь 19 июля (1 августа) 1914 года Ауслендер провел на немецкой границе, а затем — в баварском полицейском участке и выбрался из Германии, совершенно не пострадав, в отличие от тысяч других русских путешественников. Все эти факты удивительным образом совпадают с сюжетом рассказа „Грозная весть“, который, кстати, был создан в августе 1914 года в Женеве. Не будет большой натяжкой предположить, что этот рассказ по жанру является путевым очерком»[1056]. Действительно очень похоже на правду, особенно если иметь в виду еще одно свидетельство в публицистике: «Для меня родина Петербург, там был мой дом: мои книги, мои вещи, мои родные и друзья, там я жил; часто счастливая судьба уносила меня очень далеко, но и в нежнейшей Флоренции, глядя утром на белые стены Сан-Миньято, и на той австрийской станции среди полупьяных австрийских запасных, где я впервые, в первый день войны, понял, что значит слово „враг“ и, дожидаясь ночью эшелона в печальных болотах Минской губернии, я знал всегда, помнил твердо, что есть мой Петербург, вернусь в этот с детства пленивший меня город»[1057]. Добавляя к этому сведения из других очерков мемуарного типа, можно определить его скитания летом 1914 года: после нервного утомления к началу лета, он с женой едет в Италию (видимо, более всего живет в Генуе), с началом войны возвращался из Италии через Австрию в Германию, на границе был задержан, но благодаря расположенности полицейского комиссара (по крайней мере, так его именует автор) переправился на пароходе через Боденское озеро, в неустройстве первых военных дней пересек границу Швейцарии и оказался на нейтральной территории.
Потом было возвращение кружным путем в Россию, 1914–1915 годы в Петрограде, а затем «прожил я долгие месяцы на фронте» («Розовый домик»)[1058] «в печальных болотах Минской губернии» («В Россию»). Алексей Бурлешин справедливо отметил, что «на фронте» здесь означает совсем не в боевых частях, а в так называемых «земгусарах», то есть в каком-то из подразделений Всероссийского Земского союза. Мы не знаем, был ли он призван или добровольно стал служащим Земсоюза. К этой организации относились современники и относятся сейчас по-разному. С одной стороны, к его служащим прилипла презрительная кличка «земгусары». С другой — не будем забывать, что среди прочих там служил и А. Блок. Хорошо знавшие Ауслендера полагают, что он служил достойно. См., например: «Сергей Ауслендер оказался на фронте, где в Земском Союзе неожиданно для всех, его знавших, проявил большую энергию, любовь к работе и распорядительности. Та неспособность к житейским делам, которая отличала его прежде и делала „поэтом“ в жизни, вдруг исчезла, и он почувствовал большую радость в нечаянно ему открывшейся практической работе. Таким отныне он остался до конца»[1059]. Как бы то ни было, с начала 1916 года[1060] и до конца 1917 или самого начала 1918 он был в прифронтовой полосе. Единственный выезд, о котором мы знаем, так был им описан: «В первой половине прошлого октября приехал я по делам службы в Москву. Впервые после революции выбрался я из нашего фронтового захолустья»[1061]. После недолгого пребывания в первопрестольной он вернулся к месту службы. 18 ноября 1918 года появляется его первая статья в омской газете «Сибирская речь», где он продолжит публиковаться на протяжении почти года — до 8 ноября 1919 г. А что было в интервале? Где Ауслендер был, что печатал? Полной информацией об этом мы не обладаем, но хотели бы предложить вниманию читателей ряд сведений о его жизни и деятельности в 1918 году.
В очерке «Розовый домик» читаем: «Потом революция, восторженная вера, потом темное томление духа, весенний Керенский, корниловская смута, унылые дождливые дни конца октября, сколько часов, дней, радостных и тягостных»; «и вот шесть месяцев жил беженцем в Москве» («В Россию»)[1062]. В московской литературной хронике впервые он упоминается 24 февраля, когда в Литературно-художественном кружке читает рассказы «В царскосельских аллеях» и «Московская принцесса», заслужив уничижительный отзыв Бунина[1063]. 15 марта Ауслендер участвует в официальном открытии кафе «Музыкальная табакерка», где читает «Московскую принцессу»[1064], 18 марта выступает там же на вечере «Живые альманахи»[1065], на следующий день замечен на обсуждении пьесы Л. Столицы в вечере на ее квартире[1066]. 20 марта снова участвует в «Живых альманахах»[1067], однако вскоре подписывает заявление о прекращении сотрудничества с кафе[1068]. «Живые альманахи» перемещаются в кафе «Десятая муза», и Ауслендер выступает на их вечере 21 апреля[1069]. В это время фиксируется его сотрудничество с газетами «Наш век» и «Раннее утро».
23 апреля в Москве вышел первый номер газеты «Жизнь», и на два с половиной месяца Ауслендер становится постоянным сотрудником этой газеты, причем не просто сотрудником со стороны, время от времени публиковавшим свои статьи в газете, — он работал там в полную силу.
Как нам представляется, в значительной степени это было связано с тем, что многие активные сотрудники газеты принадлежали к одному из типов «людей революции», для которого были характерны более чем скептическое отношение к императорской власти (напомним, что дело происходило еще до убийства императорской семьи), надежды на серьезные революционные преобразования в России и стремление помочь новой власти, но в то же время постепенное осознание того, что эта новая власть вполне определенно не желает сотрудничать с симпатизирующими ей, но не желающими слепо подчиняться гражданами. Наиболее яркими представителями такого типа среди постоянных авторов «Жизни» были Владимир Рындзюн, будущий автор «Записок мерзавца» и «Авантюристов гражданской войны» Александр Ветлугин, тогда только начинавший литературную деятельность