<надия> Андреева по моему адресу были мне все-таки приятны, – потому, что мне очень понравилась его статья. Кто это? То, что он пишет в «Н<овом> Журн<але>», тоже хорошо[1175]. Также очень хорошо – Вы о Федотове, хотя я бы и сделал оговорки[1176]. Вейдле уж очень дидактичен и невозмутимо-настоятелен[1177].
Аронсона еще не читал, газеты доходят сюда не скоро[1178]. Зато последняя рецензия Терапиано[1179] (который, кстати, по-моему, очень б<ы> хотел получить от Вас почтительное приглашение писать о чем и что хочет. А так как он рецензент, почему бы Вам и не послать ему таковое? У него в голове – каша или ночная вата, но возвышенная и анти-аронсоновская). Меня смущает «требование» издательницы, чтобы я возразил Аронсону. Прочту – тогда увижу, можно ли это. А смущает – потому именно, что меня в журнале слишком много и защита «Опытов» может сойти за самозащиту и больное самолюбие.
Насчет Биска. Стихи его я верну на днях, но без единого слова в сопровождение. Во-первых, у меня тут нет оригиналов Рильке, чтобы судить о переводах. Во-вторых, я считаю, что минимальная вежливость требует от автора, чтобы он, посылая свои шедевры кому-либо на просмотр, при этом написал бы хоть несколько строк от себя. Я не обидчив нисколько, но не хочу и поощрять новейшие литературные нравы. Простите, если это вызовет у Вас трения с издательницей. Она тоже не на высоте, во многих смыслах.
Кажется, все. Статейку о поэзии и «о том и о сем» напишу и пришлю. Да – забыл: об анкете. Нет, Ваша тема – «как кто пришел в поэзию» мне не по душе[1180]. Это было бы хорошо спрашивать Блока или Тютчева, но не Трубецкого и других. Ответы Вы получите важные, и результат окажется не без комизма. Нет, надо бы что-нибудь другое, – если надо. Я в этом сомневаюсь, т. к. из анкет редко что-нибудь выходит. Во всяком случае, лучше бы тему общую – о положении в мире, о чем хотите, – а не «поэтическую». Варшавский, наверно, какую-нибудь хорошую тему предложить мог бы, а если М<ария> С<амойловна> находит, что в «Оп<ытах>» «слишком много христианства»[1181], то скажите ей, что она дура. Иносказательно это всегда сказать можно. До свидания, дорогой Ю<рий> П<авлович>.
Крепко жму руку.
Ваш Г. Адамович.
59
26/V-<19>57
<Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович,
Когда-то Ал. Толстой подошел к З.Гиппиус и сказал: «Простите меня». – За что? – недовольно спросила Гиппиус. – «Простите, что я существую».
Вот так и я теперь. Чувствую всякие вины перед Вами. Не сердитесь.
Статьи я сейчас не могу прислать никакой. У меня масса всяких дел, а голова «не варит». Но летом, т. е. в июле, напишу непременно, отчасти даже потому, что эту «Невозможность поэзии» написать мне очень хочется. Боюсь только, что я от долгого ожидания растеряю мысли о ней. Ну, как-нибудь справлюсь.
Едва ли «Опыты» выйдут до осени, – правда? Так что я Вас и не очень подведу.
Червинская крайне огорчена, что о ней у Вас ничего не было. Напишите (лучше всего сами!) или поручите кому-нибудь (кроме меня)[1182]. До свидания, впрочем, скорее письменного, чем личного.
Крепко жму руку.
Ваш Г. Адамович.
Я здесь до 3 июня. Потом в Париже –<…>
60.
10/ VIII-<19>57
<Ницца>
Дорогой Юрий Павлович,
Получил сегодня Ваше письмо от 5 августа, а на предыдущие еще не ответил. Простите, и спасибо, что не «считаетесь» письмами. Я очень рад, что № 8 «Опытов» вскоре выходит, и притом без меня. Слишком было меня много в номерах последних, и меня это тяготило. Статью о «Невозможности поэзии» я напишу к № 9 непременно и пришлю заранее, т. к. осенью мне легче пишется. Еще хотел бы прислать кое-какие стихи, но в другой раз[1183]. Судя по Вашему перечню, № будет хороший. Что Ульянов воюет с Чаадаевым[1184], мне, впрочем, не совсем по душе. Но Бог с ним! Зависит, как воюет, – если без блеска и развязности, которой он грешит, то ничего.
Вы спрашиваете, не обижен ли я за Вашу «Цветаеву»[1185]. Как я мог бы обидеться? Наоборот, я должен был бы по правилам алдановской вежливости немедленно написать Вам благодарность. Но, по-моему, Вы несколько обидно отозвались о парижанах вообще, противопоставив им Цветаеву, которая больше болтала и шумела. Помимо того; параллели Державин – Цв<етаева> я переварить не в силах. (Вспомните «Река времен…» – стихи, рядом с которыми вянет даже Пушкин, п<отому> ч<то> становится как-то легок и будто из папье-машэ <так!>. Насчет Ремизова, т. е. что он «настоящий писатель», тоже сомневаюсь. Поздравить его, конечно, следует, хотя он больше мошенник, чем писатель[1186], и на мошенничестве сделал карьеру. Ну, все это «спор о вкусах», а у Вас вкусы устойчивые и Вас не переубедишь. Я все больше думаю, что поэзия гибнет и погибнет от того, что на свете слишком много литературных мошенников и самоупоенных клоунов (а им в ответ – мало доверия). У Вашего любимого – и моего экс-любимого – Розанова есть где-то страничка о «Блаженны нищие духом»: как зубрила это его дочка и как надо бы такие слова показать человеку в конце жизни на золотом листке[1187], – помните? Удивительно! (и, вспомнив, я выкидываю свое «экс». Удивительно!) Вот то же самое и с поэзией. А тут потуги, вскрики и восторги, от которых тошно и еще больше скучно.
До свидания, дорогой Юрий Павлович. Простите за болтовню. И к Алданову Вы, вкупе с Варшавским, несправедливы. Или не совсем справедливы. Я здесь до 16 сентября.
Буду очень рад письму.
Ваш Г. Адамович.
61
22/ VIII-<19>57
<Ницца>
Дорогой Юрий Павлович,
Получил Ваше письмо (15/VIII), спасибо. Но прочел я его не «с «удовольствием», как Николай II[1188], а с огорчением. Большим, чем Вы предположите.
«Ремизов в № 8 превознесен до небес»[1189]. Вчера, кстати, я был у Иванова, который мне сообщил, что и он в «превознесении» участвует[1190].
Я лично ничего против Ремизова не имею, никогда ни в чем с ним не сталкивался. Отметить его юбилей, конечно, следовало. Превознесение – дело другое.
Мне было всегда по душе в «Опытах» то, что это не альманах, а нечто цельное, с внутренним единством. Мне казалось, что кое-что в «Оп<ытах>» в этом смысле и достигнуто, хотя бы чуть-чуть. Поэтому первым моим движением было уйти из «Оп<ытов>» и объявить об уходе, «принципиальном», пусть и без объяснения причин[1191].
Для меня литература, и в частности поэзия, – самое важное, что есть в жизни. Оттого я не могу примириться с превознесением Ремизова и всей его бесстыдно-слащавой и фальшивой подделки под поэзию. Вы защищаете в «Оп<ытах>» поэзию от прозы, от <нрзб.>тельного Алданова, – и это хорошо. Но Вы ее предаете слева, и это гораздо более «плохо», чем то «хорошо». Ремизов – знамя, символ фальши, а Вы не замечаете своего же собственного ужасного признания, соглашаясь со мной, что он «мошенник»: «Да, но наш мошенник»[1192] (и еще Вы подчеркнули «наш»!). Ведь то-то и ужасно, что наш!! К другим мошенникам я равнодушен, мне до них нет дела. А от этого у меня сводит скулы и тошнит. Когда-то из вежливости я написал, что «не понимаю Р<емизова> и ищу ключа к нему»[1193], а дурак Ульянов этому поверил. Что можно в Р<емизове> не понимать? Все ясно. Ну, долго писать не стоит. Но, скажите, зачем я буду что-то сочинять о «невозможности поэзии» – т. е. о недостижимости правды и о ее неотделимости от поэзии – в журнале, где все участвующие с удовольствием барахтаются во лжи и приглашают к этому читателей? Поверьте, я себе не придаю значения. Но я что-то делаю в литературе и хочу делать это «что-то» по-своему и с теми людьми, которые в основном со мной согласны. Кстати, мне очень жаль, что Вы на этот раз не посоветовались с Варшавским, с которым, кажется, совещались прежде. У него на все это есть и слух, и чутье[1194].
Ваш Г. Адамович.
62
29/XI-<19>57
<Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович,
Я давно уж собирался Вам писать, а вчера получил письмо Ваше. Спасибо. Я перед Вами виноват, и это чувствую. «В сердцах», после визита к Иванову, я Вам написал что-то несуразное о чествовании Ремизова. Но тогда я действительно был сердит, а теперь об этом и говорить не стоит.
«Опыты» я получил, но успел их только перелистать. Прочел только Варшавского, а Вас еще нет – простите![1195] Конечно, что же скрывать, страницы поздравительные доставили мне большое удовольствие! Вейдле в особенности. Стоило прочесть на своем веку всех Джойсов и Клоделей, чтобы провозгласить эту «славу», будто бравый вахмистр с чаркой в руке на полковом празднике![1196] Варшавский стал изысканнее, как-то «литературнее», чем был, чуть-чуть манернее. Я очень люблю его писания, но едва ли он (на этот раз) вызовет отклик и интерес. Его тема – недоумение – не дает ему покоя, но если бы он нашел в себе силы ее забыть, было бы лучше, т. е. был бы большой писатель, который пока остается только в зародыше. Все-таки очень хорошо, что «Опыты» его печатают и поддерживают.