Он из тех людей, которых надо хвалить и не бранить – иначе он завянет. Есть и другой род людей, наоборот.
Да, случайно увидел фразу Маркова – о себе, будто «у Иванова есть все, чего Ад<амович> требует»[1197]. Ну, оставляю это на его совести, но с уверением, что – не все, далеко. Нет поэта, который был бы мне более чужд сейчас, чем Ив<анов>, хотя он действительно хороший и подлинный поэт. Кстати, по его просьбе я должен сочинить о нем статью (но это между нами, и не бойтесь, не для Вас!)[1198].
А для «Опытов» – остаюсь при желании и мысли сочинить статейку о поэзии, последнюю в своей жизни и для меня окончательную. В мыслях она у меня кончается обращением к Боратынскому, а выйдет ли это на бумаге – еще не знаю. Но Боратынский, в смысле «последнего собеседника», именно последний русский поэт, т. е. дальше пойти некуда и не к кому[1199].
Отчего Вы в Канзасе, а не в Кэмбридже? Навсегда, или это – гастроли? О Пушкине и Толстом разговор был бы долгий. Только вот что: П<ушкина> с Ремизовым помирить еще можно бы, а с Толстым – никак: или – или. Кстати, бедный Ремизов, по слухам, совсем плох[1200].
Ваш Г. Адамович.
Когда – приблизительно – готовятся следующие «Опыты», если они вообще продолжаются? Я 10-го декабря еду на месяц в Париж, адрес обычный. Г.А.
63
24/I-<19>58
<Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович,
Все собирался отвечать Вам на предыдущие два письма, а сегодня получил новое – от 17 января.
Я не писал Вам отчасти из-за немощей и болезней: азиатский, сверх-азиатский грипп, от которого и сейчас не вполне отделался. Все мои парижские каникулы прошли в аспиринах и настойках.
О существовании «Опытов» я – вопреки Вашему предположению! – помню твердо. Статью о поэзии пришлю непременно, в феврале, не позже. Сейчас у меня много мелких здешних дел и работы, отчасти и литературной. Должен написать статью (маленькую) о Г. Иванове для «Нов<ого> Журнала», по настойчивому желанию автора и его жены (это – между нами, конечно). Обещал я им это еще летом, а теперь пришли последние сроки. Я пишу Иванову, что у него какой-то непонятный мне литературный зуд, а он – и она – уверяют меня, что это им нужно по каким-то иным (вероятно, финансовым) соображениям[1201]. Перед этим аргументом – я пассую <так!>.
Если буду жив, то во второй половине июня буду в Париже и, конечно, буду искренне рад Вас увидеть или, вернее, – видеть[1202].
Пока до свидания! Кто это писал об «Опытах» в «Нов<ом> Р<усском> Слове»? Довольно нахально и развязно[1203]. А вот Большухин – соглашаешься с ним или нет, – по-видимому, человек настоящий. Кажется, Вы его знаете? Кто он и что он?[1204] У меня возникла переписка с Биском в связи с его Рильке. Но я ее не продолжаю, не к чему.
Крепко жму руку.
Ваш Г. Адамович.
64
14/III-<19>58
<Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович,
Пишу Вам по поводу статьи для «Опытов».
Я обещал ее Вам в феврале. Но писать ее начал только на днях и пишу урывками, «через час по ложке», или, вернее, – через день. Отчасти оттого, что много других дел, отчасти – от всяких размышлений «в связи», иногда мешающих писать прямо и быстро.
Вот я и хочу Вас спросить:
1) Когда Вам статья нужна, т. е. последний срок? Если я пришлю ее Вам в конце апреля (но это наверно!), будет ли непоправимо поздно? Назначаю апрель, т. к. на днях я уезжаю в Париж и не знаю, как там все сложится. Вероятно, поеду и в Ниццу.
2) Если статья будет размером больше обычного, стеснит ли это Вас? ‘Отвели ли Вы мне уже определенное число страниц, и если да, то сколько? Я Вам уже писал, что хочу написать эту «Невозможность» как некий свой итог. А итог может и разрастись.
Буду ждать ответа (но в Париж <адрес>).
Как живется Вам, «как можется»? (Видите, от хороших чувств к Вам вспомнил Вашу Цветаеву, но это и стихи хорошие.) Кстати, я хочу о ней в статье написать, в поправку и объяснение того, что писал о ней раньше, в заносчивости и раздражении[1205].
Ваш Г. А.
65
28/IV-<19>58
<Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович,
Вчера вернулся из Парижа и отвечаю – с каким опозданием! – на Ваше письмо от 24-го марта.
В Париже, как водится, вертелся в сливках света (впрочем, слегка скисших), потом ездил в Ниццу – и по легкомыслию не писал ничего[1206]. Но статья о поэзии, писанная кровью сердца, будет непременно, без обмана, без отсрочки – через две недели у Вас. Она у меня вся в голове, надо только написать.
Через океан и 6000 милль <так!> расстояния чувствую, что статья Вашего итальянца о Пастернаке – вздор! При чем тут Стравинский? Жаль, что он не приплел и Пикассо! Я знаю этих иностранцев, еле-еле говорящих по-русски и увлекающихся Пастернаком: в Оксфорде их – пруд пруди, и все они стандартно-модернистические кретины. Но дело Ваше, печатайте, если надо![1207] А вот что Вы хотите печатать стихи из «Д<окто>р<а> Живаго», меня смутило. Разве они уже не появились – и в газетах, и еще где-то? Сомнение мое только насчет этого[1208]. А вообще-то Пастернак, вопреки Вашим шпилькам по его адресу, много лучше, крепче, глубже Вашей Цветаевой, хотя она иногда и «шармантнее». Романа его я, к сожалению, еще не читал[1209]. Вейдле будто бы в восторге, почти что «телячьем». Но после тоста в честь Ремизова я к Вейдле утратил последние крохи доверия.
А что у Вас вообще предполагается в «Опытах»? Будет ли Степун?[1210] При нашей крайней бедности (и больше: при анти-музыкальности всего, что в нашей печати и литературе осталось), Степун все-таки – на вес золота. Он – болтун, краснобай, но как Андрей Белый краснобай, а не как Аронсон или Слоним.
До свидания, дорогой Юрий Павлович. Следующее письмо – с приложением статьи!
Ваш Г. А.
66
3 мая <19>58
Manchester.
Дорогой Юрий Павлович,
Получил сегодня Ваше письмо.
Во избежание Вашего волнения сообщаю, что статью вышлю заказным, послезавтра, т. е. 5 мая. Она только наполовину переписана, а сегодня суббота – значит; раньше не успею. Если и опоздает (Вы ждете ее 7-го), то на один день[1211].
В статье 22–23 страницы, на машинке, по 25–28 строк на странице: вышло, как я и думал, больше, чем Вам, верно, подходит. Да и то многое скомкано.
Обычная, настоятельная просьба: корректуру!
Верну – тоже как обычно – в тот же день. Но, пожалуйста, пришлите.
Ваш Г. Адамович.
Я буду в Париже весь июнь. В начале июля думаю уехать на юг.
67
8/VII-<19>58
<Ницца>
Дорогой Юрий Павлович,
Шлю привет и поклон из Ниццы, где солнце на месте, синее небо – тоже. Надеюсь, Вы сюда приедете[1212]. Дайте мне знать за несколько дней. Прилагаю обещанные письма.
Получил сегодня письмо от М-me Элькан о парижской войне мышей и лягушек, т. е. Маковского и Померанцева, окруженных воинами меньшего калибра[1213]. До чего это глупо и скучно. Лучше бы уж Маковский занимался грудастыми мальчиками в юбках, чем этой чепухой. Кстати, как прошла Ваша с ним экскурсия в Карусель?
До свидания. Крепко жму руку.
Ваш Г. Адамович.
68
30/VII-<19>58
<Ницца>
Дорогой Юрий Павлович,
Получил (давно) письмо Ваше, а затем – недавно – карточку из Флоренции. Пишу в Мюнхен, как Вы и указываете.
Мне очень жаль, что Вы не приедете в Ниццу[1214]. Особых «фестивальных» аттракционов[1215] я Вам здесь обещать не могу, но небо синее и всякие другие красоты – на месте. Я писал Ивановым, что, м<ожет> б<ыть>, Вы их навестите, и они были этому заранее рады. Вернее, не «они», а «она», т. к. он, по-видимому, мало на что реагирует и не встает с кровати[1216].
Из Парижа мне все пишут об «Опытах» и о Вас с Марией Сам<ойлов>ной. Я ей написал большое письмо (в ответ на ее) и даже процитировал Некрасова: «спасибо сердечное… русский народ»[1217], думая, что на ее девственную душу эта лесть подействует: т. е. не бросайте дела, которое нужно России и человечеству! Она несомненно Вами дорожит и ссориться с Вами не хочет. Я ей предложил разные компромиссы (1 – ее с Вами со-редакторство, 2 – Кантор с Вами), но подчеркнул, что пока она только издатель, она должна редактору – если ему доверяет – предоставить полную свободу. Пусть поставит свое имя рядом с Вашим, тогда она вправе хозяйничать и тогда с Вас снимается ответственность за ее какое-нибудь veto (но и у Вас должно это право быть!)[1218].
Кантор упирается, главным образом, по-моему, потому, что М<ария> С<амойловна