<ария> С<амойловна> ответила, что «Юрию Павловичу Прегель не подходит», и вообще скисла. Все это я Вам сообщаю вполне откровенно, чтобы Вы знали положение дел. А развитие предвидеть трудно.
Рейзини в Нью-Йорке до Рождества. М<ария> С<амойловна> собирается вступить с ним «в контакт». Но Рейзини может и раздумать, полагаться на его слова нельзя. Во всяком случае, если бы журнал был, с Рейзини или без него, и если бы издатели (или изд<атель>ница) хотели бы моего участия в редакции, я на крайность согласен на «при ближайшем участии», и тогда журнал бы привлек еще кого-нибудь, пожалуй, Б.Зайцева или (хуже) Степуна. Издание журнала на гектографе и все такое – чепуха, на это идти нельзя. Вас М<ария> С<амойловна> «обожает». Но считает, что Вы – мимоза, фиалка и лилия, а публике нужна пища более грубая. Надеюсь, при встрече Вы уговорите ее, что не так уж эфирны и сверх-утонченны.
«Н<ового> Журнала» еще не видел. Когда прочту, Вам напишу, раз Вы этого хотите[1276]. «Мосты» меня тоже почему-то смущают, хотя не знаю почему. Впрочем, я туда ничего не дал скорее по лени, чем из соображений высокопринципиальных. Не помню, писал ли я Вам, что видел в Мюнхене Чиннова. Если писал, то глупо писать то же вторично.
До свидания, дорогой Юрий Павлович. В Манчестере я веду жизнь менее бестолковую, чем во Франции, и был бы искренне рад возобновлению регулярной переписки с Вами, о смысле жизни и о вещах мелких, хотя и утешительных.
Ваш Г. Адамович.
P.S. Сейчас впервые читаю (для справок) книгу Струве о литерат<уре> в эмиграции. Со мной у него несомненно какие-то тайные счеты, от меня ускользающие[1277].
Пишите пока в Университет, т. к. мой частный адрес должен измениться.
82
23/ХII-<19>59
<Париж>
Дорогой Юрий Павлович,
С Новым Годом! От души желаю всего, что можно, – и радуюсь, что Канзасская республика считает нужным командировать Вас в Европу. Но когда? В какие сроки? Спасибо за письмо (или даже за письма) и стихи. Первое («предплечье») хорошо действительно, и с непривычной для Вас «тяжестью», что я лично, в стихах и люблю, Второе мне меньше по сердцу, но это оценка личная и, значит, не существенная. А о «Юкотане» <так!> в «Нов<ом> Ж<урнале>» написали прелестно, – и это уж бесспорно[1278] .
Рейзини я ничего больше об «Опытах» не писал. К чему? По-моему, все это – суета, из которой реального ничего не будет. Я в Париже до 15 января. Пожалуйста, напишите. Бедного Чиннова, по-моему, обижают в Мюнхене (там была Червинская), но Вы ему об этом не пишите, т. к. он хотя это и чувствует сам, но как всегда и все люди, думает, вероятно, что заблуждается[1279]. Я должен быть в Венеции 28 июня – 4 июля, где будет толстовский фестиваль[1280]. Не пошлет ли Вас туда Канзас? Если возможно, я пришлю Вам сведения. Это нечто довольно пышное, но без Алекс<андры> Львовны, т. к. будут люди «оттуда»[1281]. Шлю всякие чувства, самые искренние.
Ваш Г.А.
83
14/II-1960
30, Danison Road
Victoria Park
Manchester.
Дорогой Юрий Павлович,
Во-первых, позвольте заявить претензию в обиду: я читал в полу-дурацком изложении Трубецкого о Вашей брошюре, посвященной стихам Чиннова. Почему Вы мне этот труд не прислали и даже не известили о нем?[1282]
Во-вторых, спасибо за письмо. Перевод Bradley – ничего, сносен[1283]. Но, полагаю, это не мои стихи, а его, – как, впрочем, и всегда в переводе.
Почему Одоевцевой не следует знать, что важный какой-то квакер одобрил Ваш проект об акмеизме? Я ей, конечно, этой тайны не разболтаю, но не понимаю; почему это тайна. Квакеры – люди почтенные и «приятные во всех отношениях»[1284]: Желаю Вам с ними успеха
Относительно Ульянова-Вишняка: это, в сущности, обычная эмигрантская «склока». Но прав Вишняк[1285]. Вы пишете, что У<льянов> лично мил, но пишет он черт знает что и даже черт знает как (т. е. по блеску дурного тона). Не могу забыть его «земного поклона Маковскому» не так давно в «Н<овом> Р<усском> С<лове>»[1286] и прочих прелестей. Теперь Вишняк напал на Гуля, который мне пишет с намеком, что я должен его защитить. Но об Азефе я мало знаю и ни в какие полемики о нем пуститься не могу[1287].
От Чиннова я получил на днях большое и очень милое письмо. Как я Вам уже говорил, я между строк его чувствую, что ему живется не легко. Но по крайней мере литературно он теперь в почете, – хотя это и отрицает. Хочет издать книгу стихов. Это хорошо, и книга, наверно, будет хорошая. Надо будет и Вам, и мне о нем написать[1288].
Ну, вот – а все остальное тоже между строками. Простите, что не могу послать Вам моего «Маклакова»[1289]. У меня было всего несколько своих экземпляров, и они уже разошлись. Да Вам он и не очень интересен, хотя кое-что там написано не совсем отсутствовавшим автором, т. е. не совсем равнодушно и механически. Но только кое-что.
Пожалуйста, пишите мне. И обо всем: и о глубоких мыслях, и о сплетнях. Володя Варшавский в каждом письме объясняет мне, какая его жена – «дусик». Она и правда очень милая[1290].
Ваш Г. Адамович.
84
17 апреля 1960
Manchester.
Дорогой Юрий Павлович,
Отвечаю на письмо, которое Вы послали «вдогонку».
Программа обширная – по ней и о ней можно говорить без конца.
Ваш план о собрании парижских поэтов – не понимаю и, признаюсь, не одобряю. Кроме позора и чепухи ничего не выйдет. Все перессорились, все выдохлись, или почти, – не стоит для этого добиваться магнетофонного <так!> бессмертия. Во всяком случае, я от председательствования отказываюсь. Да и вообще, раз об акмеизме, не лучше ли ограничиться прошлым, историей?[1291]
Фот? Физ? – кто это. Я знаю Физа, но он к поэзии отношения не имеет. Верно, это тот, о кот<ором> Вы упоминаете: он действительно связан с Христ<ианским> Движением[1292].
Вдова Оцупа: претенциозная экс-«звезда экрана», ничего ни в чем, по-моему, не понимает. Если что-нибудь лично об Оцупе, может, и годится. Но не иначе[1293].
Вообще, дорогой друг Юрий Павлович, я несколько опасаюсь Вашего энтузиазма и доверия. Например, – что Вы знаете о редакц<ионной> работе в «Аполлоне»? Знаю, что редактора все сотрудники считали дураком. Насчет этого мог бы кое-что рассказать.
А Маковский будет врать, что он всем руководил и даже «открыл» Анненского. Одоевцева тоже будет врать: о том, какие тайны ей поверял Гумилев. И так далее…
Бог в помощь, но «надежды славы и добра»[1294] у меня мало. Не забудьте Артура Лурье: для всего, касающегося Ахматовой, это – лучший источник[1295]. И едва ли будет врать. Терапиано об акмеистах не знает ровно ничего[1296].
Простите за холодный душ. Но не ждите в Париже откровений. Надеюсь там быть, как писал, в начале июня. Вот если приедете на юг Франции, поговорим обо всем, – и об акмеизме. Буду искренно рад с Вами там погулять, – как когда-то со Штейгером, переходя с поэзии на его любовные неудачи и надежды – ночью.
Ваш Г.А.
В Париже Вам стоило бы поговорить с Гингером: умный и без самолюбования. Отчасти Пиотровский (с самолюбованием). Еще – Мамченко (беспомощный логически, но с «чем-то»)[1297].
85
1 мая 1960.
<Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович,
Всегда письма мои к Вам начинаются с «простите!». А теперь надо бы повторить это много раз. Я только что – или почти – вернулся в Манчестер, а в Париже было не до писем, по разным причинам, большей частью глупым.
1) Изучение Акмеизма. Кого бы еще можно привлечь? Вы пишете о «намеках» в поэзии Ахматовой. Там намек на Артура Лурье, живущего в Нью-Йорке. Знаете ли Вы его? Это человек, который мог бы быть Вам очень полезен: умный, многое должен помнить. Он был ближайшим другом Ахматовой, несколько лет, и вообще знал все и всех того времени. Он – музыкант, но всегда был с поэтами. Еще стоило бы привлечь Юрия Анненкова (в литературе – Темирязев), тоже близкого ко всем и всему[1298]. Он живет в Париже, не помню его адреса, но узнать это легко. Больше никого не нахожу. Одоевцева, конечно, пригодится, но Цеха она не помнит. У нее все – через Гумилева и сквозь него. Не думаю, чтобы все было верно, но все-таки она нужна будет.
2) Я буду в Париже приблизительно с начала июня до 25-го, не позже, если поеду в Венецию… А ехать туда я, по-видимому, должен. Кто это – Викери? Я какого-то Викери встречал в Оксфорде?[1299] Конечно, самое простое – записывать сразу на магнетофон, если он у Вас будет. Вы говорите, что хотели бы записывать лично, но ведь это как было бы долго! Меня пугает, что сеанс – «часов 7»! Не ошиблись ли Вы? Ведь можно и одуреть к концу, если 7 часов!