Серия авторитетная, хотя и не безупречная. В двух томах – 992 страницы, 773 номера стихотворений и поэм, есть раздел других редакций и вариантов, примечания и все прочее, что положено в такого рода изданиях. Авторитетный исследователь, любящий и понимающий творчество Вознесенского, дал этому изданию такую оценку: «У меня на стеллажах десятки прижизненных изданий поэта, в том числе два собрания его сочинений. Тем не менее пользоваться отныне я буду по преимуществу этим двухтомником – и наиболее выверенным текстологически, и прокомментированным с той тщательностью, какую дает не только добросовестность, но еще и страстная любовь к поэзии»[1437].
Мы не ставим своей задачей оценивать работу комментатора, которая была очень непростой[1438]. Нас интересуют основания работы будущих текстологов и комментаторов с актуальным поэтическим материалом, являющимся, кажется, очевидным и не нуждающимся в истолковании. Поэзия Андрея Вознесенского дает основания усомниться в таком отношении к повседневности.
Несколько слов pro domo sua. Автор этих строк примерно пять лет (с пятнадцати до двадцати) был буквально заворожен стихами Вознесенского, да и до сих пор помнит значительную их часть наизусть. В эти годы мы были ближайшими друзьями с Юрием Михайловичем, Юрой Прозоровым (1951–2018), а на первом курсе писали работу на одну и ту же тему – «Рифма Андрея Вознесенского».
У обоих ушло время восхищения этим поэтом, но интерес к текстологии и комментированию остался[1439]. Здесь он будет проявлен на примере творчества поэта, в последние годы нам равно чуждого.
Предметом основного внимания в статье станут первые четыре сборника его стихов, вышедшие в 1960–1964 годах. Из остальных будут заимствованы лишь отдельные примеры.
ТЕКСТОЛОГИЯ
Текстологическая преамбула к двухтомнику начинается словами: «Поэтическое наследие Вознесенского огромно: даже итоговое восьмитомное собрание (СС8), подготовленное при участии поэта, содержит далеко не все известные тексты. В то же время, пока нет возможности детально работать с архивом поэта, что делает любые текстологические выводы ненадежными» (473). Но при этом собрание, выходившее в 2000–2009 гг., понимается действительно как итоговое: «Произведения, вошедшие в СС8, публикуются и датируются по этому изданию (за исключением специально оговоренных случаев <…>)» (473). Далее следует изложение причин, по которым CC8 может оказываться источником ненадежным. «Тем не менее, именно это издание взято нами за основу, как отражающее последнюю авторскую волю» (475).
Не следует думать, что казус Вознесенского уникален. История текстологии знает немало подобных примеров и их решений. Последний, кажется, сложный случай – поэтическое наследие Андрея Белого, представленное в той же серии двухтомником под редакцией А.В. Лаврова и Дж. Малмстада. Как известно, Белый несколько раз пробовал создать свой канон, но полностью исполнил задуманное лишь в машинописном двухтомнике «Зовы времен». Однако и первые текстологи, издавшие его стихи, и Лавров с Малмстадом отказались следовать его прямым указаниям, а печатали книги стихов по их первым изданиям. Как кажется, и в случае Вознесенского стоило идти по схожему пути – с вариациями, естественно. А пока что мы сталкиваемся с необъяснимыми (или, по крайней мере, необъясненными) решениями.
Начнем с мелочи.
Для графики стиха в ХХ веке очень существенно, как поэт начинает строчки – всегда с прописной буквы или с той, которая положена по орфографическим правилам, то есть то с прописной, то со строчной[1440]. В двух первых своих книгах, вышедших практически одновременно, Вознесенский соблюдает норму классической русской поэзии – всегда прописная. В «Треугольной груше» и «Антимирах» правила смешиваются, иногда даже внутри стихотворения. Так, скажем, в «Секвойе Ленина» первая половина выполняет первую норму, вторая – вторую. В СС8 этого стихотворения просто нет, и в двухтомнике проблем тоже нет, – как в «Треугольной груше» и «Антимирах». А в «Лобной балладе» от «Треугольной груши» до «Ахиллесова сердца» там, где в центре Петр (начало до строки: «Мальчик мой государь великий…» и последняя строфа) – там буквы прописные, а где «Анхен» – не только буквы строчные, но и знаков препинания практически нет. В СС8 реплика казненной «Анхен» оставлена, как в оригинале, а вот «его» потеряла прописные, обозначающие начала строк. Не нам обсуждать, почему в «итоговом издании» произошла такая перемена, но мы обязаны сказать, что это разрушило один из элементов оригинального замысла поэта, который к визуальному представлению своих стихов относился весьма трепетно.
Замысел разрушается и при сохранении первой нормы в стихах, не вошедших в СС8 и потому печатающихся по «Мозаике» или «Параболам». Вместо продуманного единообразия получается совершенный произвол – и произвол не поэта, а редактора.
Несколько заметнее композиционная особенность. В двухтомнике две первые книги, «Мозаика» и «Парабола», печатаются отдельно, хотя редактор и приводит слова самого поэта: «Собственно говоря, это была одна книга, только в Москве она вышла изуродованная цензурой, а во Владимире – почти нетронутая» (482). В CC8 они соединены в раздел «Мозаика – Парабола», что дало возможность убрать из текста начала 2000-х такие стихи, как «Ленин на трибуне 18-го года», «Год 1959», «Репортаж с открытия ГЭС», «Загорская лавра» и тому подобные, а также кое-что добавить. В «Новой библиотеке поэта» они оставлены, и здесь редактор, пожалуй, прав, хотя и непоследователен.
Оставим в стороне сравнительно простые случаи, вызванные, вероятно, невнимательностью. Так, в стихотворении «По Суздалю, по Суздалю…» не отмечена смена эпитета: в «Мозаике» было – «Я в городе бидонном, / гудящем, молодом», а стало «морозном, молодом» (47). В «Елке» читаем в двухтомнике: «Что хочется, чем колется / Ей следующий год?» (48), а в «Мозаике» – «Ее следующий год?» Видимо, редактор посчитал это опечаткой (исправленной уже в «Параболе»), но стоило такой случай оговорить, тем более, что он давал бы любопытный ритмический вариант. В примечании к «Балладе 41-го года» некорректно сформулировано: «…добавлена последняя строфа» (477). Она изначально была и в «Мозаике», и в «Параболе», а потом была снята.
«Последняя электричка» начинается строками:
Мальчики с финками, девочки с фиксами.
Две контролерши заснувшими сфинксами (51).
Но ни в первой публикации[1441], ни в «Параболе» этих строк нет, они появились только в «Мозаике» в несколько преображенном виде:
Мальчики с финками, девочки с «фиксами».
Две проводницы дремотными сфинксами…
Ни в «Треугольную грушу», ни в «Антимиры» стихотворение включено не было, а в «Ахиллесовом сердце» появилось с этим двустишием, потеряв только кавычки у слова «фиксами». В двухтомник оно перешло из СС8. В этом же стихотворении не учтен вариант 19-го стиха первой публикации: «Стоишь – глаза пустые».
Сложный случай представляет собой текст лучшей, на наш взгляд, поэмы Вознесенского – «Мастера». Она перепечатывалась в разных его книгах много раз, текст варьировался неоднократно. Варианты в общем достаточно адекватно переданы в различных разделах, но есть по крайней мере три вопроса, из которых один мелкий, а два – серьезных. Мелкий относится к началу. В СС8 первые 2 строчки третьей строфы читаем: «Сам, / Микельанджело…» Во всех изданиях, которые мы проверили, – по-другому: «Вам, / Микельанджело…» Видимо, редактор посчитал первый вариант опечаткой. Но это, повторим, при опоре на собрание сочинений требует особой внимательности.
Второй случай удобно начать с упоминания, что первая публикация поэмы[1442] как источник текста не учтена: в ней не было второго посвящения; храм должен был быть не семиглавым, а восьми- (так было и в первой главке, и в седьмой: «Была в восемь глав она, / Как храм-восьмиглав»); в пятой главке не было голландского купца (стр. 9–12), а в реплике «ярыжки-кочерыжки» было еще 4 строки (после «Задумали они»):
Честному люду
Мечта их – зло.
Гуляют люто
И пьют зело…»[1443];
наконец, в эпилоге после строки «Ангарской плотины» (она не вошла в основной текст двухтомника и печатается в числе «других редакций и вариантов») вместо одного слова: «Здорово!..» следует двустишие:
Видимо-невидимо,
Выстроено,
выдумано!
Этот отказ от источника непонятен и никак не объяснен. Не объяснен и отказ от очень важного для будущего исследователя творчества Вознесенского раннего варианта «Мастеров», также напечатанного в «Литературной газете» (1958, 30 сентября) под заглавием «Василий Блаженный». Это четвертая главка поэмы, без последней строфы, начинающаяся с третьей, за нею идет вторая, а первая завершает фрагмент. Помимо важных смысловых обертонов, которые непременно надо будет учитывать, эта публикация окончательно разрушает уверенность в дате «1959», стоящей под текстом. И до того было практически невероятным, чтобы напечатанная 10 января 1959 года поэма была в этом году и написана. Теперь мы окончательно в этом убеждаемся.
Есть в «Мастерах» и еще одна текстологическая загадка. Уже упомянутый нами голландский купец из пятой главки обладает историей, поведанной самим поэтом. Приведем ее в сокращении.
«Во время съемок в Политехническом мы читали всю неделю примерно одинаковый состав стихотворений. “Андрюша, разряди обстановку”, – просила одна слушательница.
Я уверенно вышел и начал читать из „Мастеров“: