Купец галантный –
куль голландский.
Так вот, я четко произнес „х… голландский“. Зал онемел. Любой профессионал продолжал бы как ни в чем не бывало. Но я растерялся от эффекта. И поправился: „Извините, то есть куль…“ Рев, стон восхищенного зала не давал мне читать минут пять. Потом я продолжал чтение и триумфально сел на место. Лики моих коллег были невозмутимы, как будто ничего не произошло» (СС8. Т. 5. С. 270).
Даже если мы воспримем эту историю как выдуманную, это не избавит нас от необходимости обдумать такой вариант строки, тем более, что в русском языке получившееся сознательно или бессознательно у поэта выражение укоренено с давних пор. См. у Р. Якобсона: «…удесятеряет действенность термина немыслимый эпитет – голландский или моржовый, притянутый русским ругателем к имени предмета, не имеющего ни к моржам, ни к Голландии никакого отношения»[1444].
В чем-то схож с данным и случай с последней (в двух первых публикациях) и предпоследней (в остальных) строфой поэмы. И в «Литературной газете», и в «Мозаике» она читалась:
И завтра ночью тряскою
В 0.45
Я еду в Братскую,
Чтоб их осуществлять…
В «Параболе» текст остался тем же, слегка было исправлено его орфографическое оформление. В «Треугольную грушу» поэма не вошла, в «Антимирах» же были несколько изменены две строки: «Я еду Братскую / Осуществлять». Похоже, поэт поначалу полагал, что существует некий населенный пункт «Братская» (скажем, станция), куда надо ехать для строительства ГЭС, но довольно скоро понял, что есть город Братск и объект его интереса Братская ГЭС.
Но СС8 предложило нам еще одну проблему, которую не так просто решить. Там первая из занимающих нас строк читается: «И завтра ночью блядскою». Составитель двухтомника поверил этому тексту и сделал его основным. Кажется, это решение неверно.
Во-первых, такой эпитет носит явно пежоративный характер, что никак не вяжется с предшествующими строками, оптимистичными и автохарактеризующими. Четыре строфы – развитие темы: «…я, / Вознесенский, / воздвигну их!» (76). Ее обрыв обидным словом, лежащим, по мнению власть имущих, за пределами литературного языка, ничем, как кажется, не оправдывается. Мало того, настроенность поэта на поиск богатой рифмы, уходящей вглубь строки, должна была ему подсказать, что ранний вариант дает четыре полных совпадения согласных звуков (т, р, с, к, не считая йота), тогда как второй – лишь два (б, к плюс оттенок «с» в звуке «ц»). На месте Г.И. Трубникова мы бы оставили вариант «Антимиров» и «Ахиллесова сердца».
Обнаружив отказ от обследования первой публикации, мы решили проверить, как обстоит дело в других случаях. Увы, так же. Скажем, «В.Б.» (59) в «Юности», где было впервые напечатано[1445], именовалось «Виктору Бокову»; там же опубликованное «Читая на стройке…» этого названия лишено, его нет и в комментарии («Меня пугают формализмом…», 63). «По Суздалю, по Суздалю…» (47) в «Литературной газете» так и называлось – «Суздаль»[1446]. Мало того, в этой публикации не было последней строфы. В «Тбилисских базарах» (86) ст. 7 читался: «Девчонки, как бубны», а не «торговки»[1447], а ст. 12: «Так пей задарма» (потом это «так» утратилось). В там же напечатанном «В горах» (87–88) ни в основном тексте, ни в «Других редакциях и вариантах», ни в комментариях двухтомника нет второго четверостишия:
Здесь скажется, как скачется,
По лезвию вершины.
Стихи того же качества,
Что свист автомашины!
Стихотворение «Земля» (С. 96–97) у поэта не задалось, он единственный раз включил его – в «Параболу», но перед этим напечатал в «Литературной газете»[1448]. Публикация отмечена, но не сверена с окончательным текстом, а это вовсе не бесполезно для понимания того, от чего Вознесенский отделывался. Положим, разница в первом стихе: «любили» («Лит. газета») или «любим» (книга) скорее всего относится к разряду опечаток. Но вот почему следующие 6 строк были радикально переписаны – уже важно отметить. И дальнейшие многочисленные расхождения тоже. Мы не будем этого делать, чтобы не привлекать внимание к откровенно слабым стихам. Но было бы неверно не сказать, что в том же номере газеты были опубликованы еще два стихотворения Вознесенского, из которых одно в сильно искаженном виде (без заглавия «Россия» и без двух четверостиший[1449]) попало в раздел «Стихотворения, не включенные в книги» (2, 317), а второе просто пропало. Причем речь не о какой-то проходной мелочи: слова «Будь лирическим наступлением! / Преступление отступать!» кто только ни цитировал в 60-е, вплоть до самого Вознесенского, поставившего их эпиграфом к журнальной публикации «Треугольной груши».
Переходя к «Параболе», отметим, что в «Торгуют арбузами» не приведен вариант второй строки (в книжном издании – «Все дышит волей без границ», а в двухтомнике – «пахнуло волей без границ») (78), в «Госте у костра» ст. 8 (по двухтомнику; в «Параболе он – ст. 9) читается не «Хлопочет над ухой», а «Хохочет над ухой», четвертая строфа начинается с «И», а не с «А» (81–82), а в «Оде сплетникам» ст. 7 начинается с «У», тогда как в «Параболе» – с «О», ст. 26 читается: «Шептал, что ты опять дуришь», в то время как в «Параболе» – «…как ты опять дуришь» (84). В стихотворении «Тайгой» (91) отмечено первоначальное чтение ст. 22: «Отражаясь, нагая», но не отмечено изменение ст. 24, где первоначально было: «Лепестки нагибая», а не «Только кверху ногами». В «Балладе работы» ст. 28 начинался с «Он», а не с «Но», а в ст. 30 менялось число: в «Параболах»: «…в страшной пучине», в двухтомнике – «в страшных пучинах» (92).
«40 лирических отступлений из поэмы “Треугольная груша”» (1962) – книга сложная сразу по многим причинам. И это, конечно, ведет к ряду спорных мест в текстологии, что начинается буквально с первого стиха. В СС8 и в двухтомнике строка выглядит так: «Автопортрет мой, реторта неона, апостол» и продолжается еще двумя: «небесных ворот – / аэропорт!» (97). Но в первом издании книги, которое было отпечатано в необычном формате и потому могло вмещать очень длинные строки, строка выглядела иначе: «Автопортрет мой, реторта неона, апостол небесных ворот», а дальше рифмующееся слово: «Аэропорт!» Кажется, именно такое расположение и должно быть признано единственно верным, что подтверждают «Антимиры» 1964 года и «Ахиллесово сердце»[1450].
Во втором «Монологе битников» (в двухтомнике он без заглавия и начинается строчкой: «Бегите – в себя, на Гаити, в костелы, в клозеты, в Египты…») перед заключительными восемью стихами опущено двустишие: «От женщин рольс-рольсы родятся… / Радиация!», и это нигде не отмечено (113). В «Вынужденном отступлении» изменение ст. 41 отмечено, а вот ст. 40 – нет (было «А там, в заморских казематах», стало «Впотьмах в подземных казематах» (117). В «Мотогонках по вертикальной стене» фамилия тренирующего замдиректора была Сингичан, а стала Сингичанц (118–119).
«Пожар в Архитектурном институте» в последней строфе упоминает: «Милиции полно» (126), тогда как в «40 отступлениях…» было «Вздыхающих полно». В «Грузинских березах» последний стих третьей строфы читается в двухтомнике: «До ночи / лежу» (132), а в книге 1962 года – «И до ночи лежу», что явственно меняет ритм. Аналогично происходит в части «Все» стихотворения «Рок-н-ролл»: было «миссисипский мессия», стало – «миссисипийский» (134). А в «Секвойе Ленина» вдруг появились два стиха: после ст. 21 обнаруживаем невозможное для советской цензуры (поскольку тут имеется в виду Ленин): «”Секвойя?! Вурдалаку лысому?” / Пакует саквояж полиция» (135).
В первом же стихотворении следующей книги «Антимиры» попадается смешная опечатка: вместо вполне реальных для рыбака мотоботов в тексте возникают «мотороботы», небывалые машины («Монолог рыбака»). Тут все очевидно, а вот в «Нидской биостанции» последняя строка четвертой строфы сомнительна. В «Антимирах» мы читаем: «…чуткою и жемчужной, / дышащею кольчужкой», а в двухтомнике – «кольчужной» (151). В стихотворении «Пел Твардовский в ночной Флоренции…» в «Антимирах» строка 29 читается: «Терзает война, как нож», в двухтомнике – «Терзает война и ложь» (166). В «Охоте на зайца» «завгар, оппонент милиции» легко превратился в «лейтенанта милиции» (174). И в том же стихотворении переходы от стиха к прозе нуждаются не только в выделении курсивом (как раз этого в первых публикациях не было), но и в продуманном размещении на листе, чего в двухтомнике нет. То же самое относится и к последним строкам «Потерянной баллады».
Вместе с тем первые публикации стихотворений из этого сборника не дают такого богатого улова, как в «Мозаике» и «Параболе». Да, есть упущения (скажем, в «Поэт в Париже», оно же «Маяковский в Париже» или в стихотворении «Итальянский гараж», где потерялись 2 последние строки, относительные мелочи во «Флорентийских факелах» и т.д.), но они не подрывают основ.
Но эта сравнительно спокойная ситуация с текстологией «Антимиров» буквально взрывается тем, что напечатано под названием «Лонжюмо». Как известно, эта поэма в свое время наделала много шума по ряду причин. Прежде всего, она исполнила функцию оберега для Вознесенского и отчасти для его друзей и соратников-шестидесятников в противостоянии с партийной верхушкой. Сейчас в примечаниях читаем о первых ее публикациях: «Зн.<амя>. 1963. № 11. С. 45–69; Правда. 1963. 13 октября. № 286. С. 6»[1451]. По справедливости же на первом месте должна стоять главная газета Советского Союза «Правда», поместившая поэму (не полностью) за месяц до журнала. Это было сигналом благоволения властей, очищения от прежних грехов и отчасти индульгенции.