Африки 18–24 апреля 1955 года. К слову заметим, что в записных книжках Вен. Ерофеева «Дух Бандунга» стоит в одном ряду с «Духом Женевы». А вряд ли надо описывать, что такое у него «Дух Женевы». Нам даже кажется, что «Он дал кругаля через Яву с Суматрой» из «Параболической баллады» вовсе не случайны и апеллируют к тем же политическим реалиям современности.
Но не всегда такой комментарий серьезен. Вознесенский любил и умел ядовито ущипнуть из-за какого-нибудь укрытия. Иногда даже трудно быть уверенным в своей правоте. В том же самом стихотворении «тропик Рака» может быть реальным географическим понятием, но вполне может оказаться, что поэт намекает на роман Генри Миллера[1457]. А звучащий в следующем стихотворении лозунг: «Америку догоним / по мясу с молоком!» скорее всего намекал не только на известные слова Хрущева, приведенные в комментарии, но и парафразировал ехидную частушку:
Мы Америку догнали
По надою молока,
А по мясу не догнали –
Хуй сломался у быка.
А уж в реплике вышеназванного «куля голландского» нельзя не увидеть замысел автора. Напомним, он говорит: «…ишь надругательство, / хула и украшательство». Последнее чрезвычайно выразительное слово он заимствовал у ЦК КПСС и Совета Министров СССР: «…в г. Москве в жилых домах по улице Горького (архитектор Жуков), по Можайскому шоссе (архитектор Чечулин), по Ленинградскому шоссе (архитекторы Готлиб и Хилькевич) и в ряде других домов в угоду показному украшательству применены многочисленные колонны, портики, сложные карнизы и другие дорогостоящие детали, придающие домам архаический вид. В то же время не было уделено должного внимания удобной планировке квартир в этих домах и благоустройству территорий»[1458].
Основные проблемы советской архитектуры и строительства 1954–1955 гг. ныне подробно освещены, и слово «украшательство» при этом звучит постоянно. Не будем этим заниматься специально, скажем только несколько слов о том, что Вознесенский, по всей видимости, проходил серьезное испытание «на разрыв». С одной стороны, он не мог не видеть, что останься он в профессии, ему бы предстояла очень нелегкая судьба: ни райкомы в рококо, ни проекты вытрезвителей прельщать не могли, но и чисто строительные задачи его не волновали. Искомый синтез он пробовал найти в поэзии, особенно в «Мастерах».
Комментатор попробовал использовать политическую ситуацию в стране для дешифровки стихотворения «Футбольное», однако нам его попытка не представилась удачной. Вот суть комментария: «Настойчивое повторение слова “левый” переносило читателя из спортивной плоскости в плоскость литературной и политической борьбы. “Левацкими” назвали те тенденции в политике и в искусстве послесталинской эпохи, которые были направлены против тоталитаризма. “Леваками” в литературе и искусстве называли и молодых авангардистов, модернистов; Вознесенский был именно “левым крайним”» (488). Первое наше возражение относится к хронологии. В 1961 г. Б. Окуджава закончил работу над быстро разошедшейся по пленкам «Песенкой о московском метро», построенной как раз на этой нехитрой аллегории: «…те, что идут, всегда должны / держаться левой стороны». Трудно себе представить, чтобы Вознесенский сразу же повторил ее.
Но есть и еще одно возражение, основанное на смысле стихотворения. По Вознесенскому получается, что его левый крайний забивает гол в свои ворота и покидает поле под молчание зрителей. Причина этого – азарт, потеря ориентировки, неумение дать себе отчет в собственных действиях. На фоне регулярных атак цековского и писательского начальства такая реакция поэта выглядела бы странной[1459].
ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОММЕНТАРИЙ
Здесь, кажется, простора больше всего, начиная с самого первого стихотворения-«паровозика». Оно состоит из трех частей: в первой инвалиды закончившейся войны, во второй – проститутки, в третьей – прислушивающийся Ленин. Здесь трудно не обратить внимания на то, что вторая часть соответствует знаменитому эпизоду в «Двенадцати» Блока. А внимательный читатель Вознесенского может заметить (или ему должен подсказать комментатор), что строфа:
Снег беспокоен.
Снег бестолков.
Под «Метрополем»
Стук каблучков (45), –
это почти дословная автоцитата из стихотворения «Фестиваль молодежи» (2, 315–316). К слову сказать, трудно понять, почему здесь зимний пейзаж. Как хорошо известно, VI Фестиваль молодежи и студентов проходил в Москве с 28 июля по 11 августа 1957 года.
Про «По Суздалю, по Суздалю…» мы писали. Но есть здесь для комментатора и работа, требующая библиотечного времени. Естествен вопрос: какая это критика из толстого журнала видела в Вознесенском «скрытое посконное начало»?
В «Сидишь беременная, бледная…» строки:
За что нас только бабы балуют,
и губы, падая, дают,
и выбегают за шлагбаумы,
и от вагонов отстают?
Как ты бежала за вагонами,
глядела в полосы оконные…
Стучат почтовые, курьерские,
хабаровские, люберецкие… (61) –
это парафраз хорошо известных текстов. Один – прозаический: «Похоронила она все воспоминания о своем прошедшем с ним в ту ужасную темную ночь, когда он приехал из армии и не заехал к тетушкам.
До этой ночи, пока она надеялась на то, что он заедет, она не только не тяготилась ребенком, которого носила под сердцем, но часто удивленно умилялась на его мягкие, а иногда порывистые движения в себе. Но с этой ночи все стало другое. <…>
Тетушки ждали Нехлюдова, просили его заехать, но он телеграфировал, что не может, потому что должен быть в Петербурге к сроку. Когда Катюша узнала это, она решила пойти не станцию, чтобы увидать его. Поезд проходил ночью, в 2 часа. <…>
Выбежав на платформу, Катюша тотчас же в окне вагона первого класса увидала его. <…> Как только она узнала его, она стукнула в окно зазябшей рукой. Но в это самое время ударил третий звонок, и поезд медленно тронулся, сначала назад, а потом один за другим стали подвигаться вперед толчками сдвигаемые вагоны. <…> В это время дернулся и тот вагон, у которого она стояла, и пошел. Она пошла за ним, смотря в окно. <…> Поезд прибавил хода. Она шла быстрым шагом, не отставая, но поезд все прибавлял и прибавлял хода <…> Катюша отстала, но все бежала по мокрым доскам платформы; потом платформа кончилась, и она насилу удержалась, чтобы не упасть, сбегая по ступенькам на землю. Она бежала, но вагон первого класса был далеко впереди. Мимо нее бежали уже вагоны второго класса, потом еще быстрее побежали вагоны третьего класса, но она все-таки бежала. < …> “Он в освещенном вагоне, на бархатном кресле сидит, шутит, пьет, а я вот здесь, в грязи, в темноте, под дождем и ветром – стою и плачу”, – подумала Катюша, остановилась и, закинув голову назад и схватившись за нее руками, зарыдала. < … > “Пройдет поезд – под вагон, и кончено”, – думала между тем Катюша. <…> Измученная, мокрая, грязная, она вернулась домой <…> С этой страшной ночи она перестала верить в добро»[1460]. Второй текст – стихотворный, из самых знаменитых в русской поэзии, причем сам автор увязывал его с эпизодом из «Воскресения»:
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели .
Вставали сонные за стеклами
И обводили·ровным взглядом
Платформу, сад с кустами блеклыми,
Ее, жандарма с нею рядом <…>
Так мчалась юность бесполезная,
В пустых мечтах изнемогая …
Тоска дорожная, железная
Свистела, сердце разрывая…[1461]
Указание на источники должно сделать их участие в истолковании смысла стихотворения обязательным.
В поэме «Бой» (которую, очевидно, сам автор признал неудачной, раз не перепечатывал с «Мозаики» до восьмитомника) нельзя пропустить уподобления «черта» не кому-нибудь, а Христу: «Он – сын человечий» (67), «Альфу времени и омегу / Пой!» (69).
В «Мастерах» (гл. I) следовало бы отметить перефразировку известной фольклорной присказки про кол и мочало, а в третьей главе – еще одну переделку фразеологизма: «Не мечите бисером / изразцы». Во второй главке по поводу строки «Их было смелых – семеро» стоит сказать, что это вполне может быть отсылкой к названию знаменитого фильма. А «Пламя гнева» – название романа Э. Выгодской (в 1936 он вышел под названием «История Эдварда Деккера», а в 1949 она создала новый вариант «Пламя гнева»). Летом 1956 года появилось и еще одно «Пламя гнева» – фильм, снятый в Киеве о событиях на Украине в XVII веке.
В комментарии к «Оде сплетникам» (84–85) предельно хладнокровно сказано: «Ошанин Лев Иванович (1912–1997) – советский поэт» (483). Текст стихотворения неоднократно менялся, поэтому сегодняшний читатель лишь с очень большим трудом может понять, что в «Параболе» этой фамилии вовсе не было, а в «Антимирах» вместо нее стояло «…у писателя». И, стало быть, для оглашения фамилии понадобилось 18 лет. Почему – ведь вроде бы ни в чем дурном Ошанин не обвиняется. Но для Вознесенского здесь таился особый сюжет. Л. Ошанин был, вероятно, первым, написавшим о стихах Вознесенского, и написавшим с теплотой: «Особенно хочется поддержать А. Вознесенского потому, что он не боится серьезных и острых тем, на которые всегда писать труднее, решает эти темы без всякой риторики, правдиво»[1462]. Но затем настали другие времена. «С “Гойей” началась моя судьба как поэта. Первая ругательная статья “Разговор с поэтом Андреем Вознесенским” в “Комсомолке” громила “Гойю”. Следом появились статьи испугавшего всех Грибачева и испуганного Ошанина» (