<овая> Русь» ни в одном из этих случаев себе не позволила, нанося разным проходимцам, так или иначе пристраивающимся «к Пушкину» заслуженные пощечины.
Мне, думаю, не приходится просить Вас тайну этой нашей переписки. Если бы в коммиссии, принявшей мои заметки для Х выпуска «П<ушкина> и его совр<еменников>», возник вопрос о причинах их непоявления, то Вам, конечно, достаточно будет указать просто на желание автора взять их обратно по своим личным соображениям.
Желаю успеха Вашему делу и прошу Вас верить моей всегдашней готовности к Вашим услугам.
Н. Лернер
12 января 09.
Модзалевский написал следующее письмо уже в примирительном тоне:
Милостивый Государь Николай Осипович,
После того, как я отправил Вам свое последнее письмо, я видался с А.А. Шахматовым и спросил его, что такое имеете Вы в виду, говоря, что Отделение отказало Вам в выдаче книг. На это А.А. сказал мне, что он уже писал Вам по сему поводу объяснение, но просил меня сообщить Вам еще раз, что в просьбе Вашей не отказано, т.к. он не докладывал о ней вовсе, отложив разговор о ней на время, и именно потому, чтобы не получить отказа: ибо предыдущий раз, когда он говорил о Вашей аналогичной просьбе, раздались голоса против ее удовлетворения, причем указывалось на то, что «Труды и дни» все еще не закончены, несмотря на неоднократные к Вам просьбы, и что Отделению нет никакого повода быть по отношению к Вам предупредительным, раз Вы так невнимательны к нему. А.А. говорит, что тогда ему едва-едва удалось убедить Отделение исполнить Вашу просьбу, и что поэтому на сей раз был бы непременно отказ, т.к. опять начались бы разговоры на ту же тему (тогда А.А. чуть не клялся за Вас в том, что книга выйдет «на днях»). Поэтому-то А.А. и отложил просьбу Вашу до следующего раза, получив Ваши обещания закончить работу в самом ближайшем времени.
Ваше письмо получил и искренно огорчен, убедившись, что Вы основали Ваше решение на сплетне (Вы пишете: «до меня дошло…»). Могу дать Вам слово, что то, что до Вас дошло, – ложь. Вы пишете: «Лучше было мне самому взять мои статьи, чем дожидаться получения их обратно, что наверно случилось бы…» Даю Вам опять-таки слово, что о статьях Ваших я говорил в том же заседании, в кот<ором> шел разговор о новом составе редакции, и никаких возражений сделано не было никем.
Оно и понятно, потому что связи между сотрудничеством в «П<ушкине> и его совр<еменниках>» и участием в Коммиссии нет никакой. Это было бы очень грустно, если бы в нем могли участвовать только те, кто имеет счастие или несчастие работать в собрании сочинений.
Итак, спор наш ни к чему не привел: каждый остался при своем убеждении и каждый из нас только себя считает правым.
В Коммиссии, конечно, ничего о причинах, побудивших Вас взять статьи свои обратно, я, по Вашему желанию, говорить не буду. Жалею только и всегда жалеть буду, что у нас на Руси, какое бы хорошее само по себе дело ни началось, оно всегда испортится из-за причин, к существу дела никакого отношения не имеющих…
Буду надеяться, что Вы скоро окончите «Труды и дни».
Всегда готовый к Вашим услугам
Б. Модзалевский.
14 янв. 1909[412].
Этим первая часть инцидента оказалась фактически законченной, что подтвердил и Лернер отправленной 16 января открыткой: «Что в Академии создалась по разным причинам (NB: ак<адемик> Истрин) неблагоприятная для меня атмосфера, это несомненно (быть может только, что я неверно усматриваю проявления этого несочувствия мне в таких пустяках, где его вовсе не следует видеть). Буду рад, если моя книга хоть немного смягчит это настроение. Авось явится возможность выпустить и 3-е издание. Признаю некоторую долю и моей вины: медлительность моя всем надоела».
Медлительность здесь – конечно, в издании «Трудов и дней Пушкина». А упоминание академика Василия Михайловича Истрина (1865–1937) требует некоторого пояснения. 28 августа 1901 года Лернер, служивший тогда в Тифлисе, спрашивал В.Я. Брюсова: «Получили ли Вы № “Нового Обозрения” с моей заметкой о мерзавце профессоре Истрине и о прочем? Она-то и была в ред<акции> “Рус<ского> Архива” и познакомила нас с Вами». В тифлисской газете «Новое обозрение» (1901. 21 августа, № 5795. С. 1–2) Лернер поместил отзыв о сборнике «Пушкинские дни в Одессе» (Одесса, 1900), где едва ли не половину текста посвятил статье еще не академика Истрина «Пушкин и русская литература» с характеристиками вроде: «…поражающая своей нелогичностью и общей нескладностью», «сплошно[й] курьез», «кичливое самомнение» и т.д. Эту заметку он первоначально отправил П.А. Бартеневу в «Русский Архив», но там напечатали рецензию Брюсова, который был достаточно критичен по отношению к ряду статей, но о работе Истрина не сказал ни слова.
Черта, очень характерная для психологии Лернера: он полагает, что Истрин читал его рецензию в провинциальной газете и восемь лет помнит о ней, все время желая отомстить ее автору, причем отомстить вненаучными средствами (еще раз он заранее обвинял Истрина в том, что тот будет возражать против присуждения ему академической стипендии).
На этом, казалось бы, рассказ можно и завершить, но к концу 1909 года Лернера и Модзалевского судьба опять свела на узкой дорожке, проложенной между разными газетами. 24 декабря Лернер писал:
Милостивый Государь Борис Львович! <…>
Г-жа Волкенштейн сообщила мне, что Вы дали ей сведения, на основании которых она поместила в «Утре России» заметку, где обнаружение неизвестных стат<ей> П<ушки>на в «Лит<ературной> Газ<ете>» приписано Вам. «Новое Время» правильно поняло эту заметку; перепечатали ее многие другие газеты, столичные и провинциальные, и, уже опуская мое имя (совершенно логично), приписывают мою статью Вам. «П<ушкин> и его совр<еменники>» читают 1 ½ человека, а газеты – широкая публика.
Не понимаю, чем Вы руководствовались, сообщая репортеру сведения обо мне без моего позволения на то, и очень прошу Вас впредь этого не делать.
Не думайте, что я хочу «поднять историю», хотя имею полное право (даже, если хотите, обязанность по отношению к самому себе) это сделать. Поверьте, что среди людей, посвященных в дело, это произвело впечатление весьма невыгодное для Вас.
Обращаюсь к Вашему чувству справедливости. Скажите по совести, корректно ли Вы поступили. Результат получился, как видите, неприятный для Вас самого. Не все ведь читают «Нов<ое> Время», и я легко могу прослыть по Вашей милости среди неосведомленных людей вором[413]. Думаю, что на моем месте Вы бы тоже жаловались и, быть может, даже очень громко. Г-жа Волкенштейн сказала мне, что доставила Вам вырезки из газет, в которых напечатала это неприятное не только для меня, но, хочу верить, и для Вас известие. Когда я у Вас был, они уже были у Вас, но Вы мне о них ничего не сказали: понимаю теперь, что Вам было просто совестно. Скажите, приятно бы было Вам, читая эту заметку, сознавать себя виновником незаслуженно причиненной мне обиды. Вы знаете по опыту, что каковы бы ни были наши отношения, я всегда с уважением и осторожностью отношусь к Вашей литературной деятельности, отдавая Вам должное. Позвольте же и мне требовать от Вас того же.
Если бы Вы признали, что я прав, Вы доставили бы мне этим полное нравственное удовлетворение, и тогда мне легко было бы предать забвению это досадное происшествие, над которым я во всяком случае ставлю крест.
Всем служить готовый Н. Лернер
Речь здесь идет о том, что для лучшего сериального издания, посвященного Пушкину и его эпохе, Лернер подготовил публикацию, ставшую в истории пушкинистики, как теперь выражаются, знаковой. Он атрибутировал Пушкину 7 анонимных заметок из «Литературной газеты» и в двенадцатом выпуске «Пушкина и его современников» за 1909 год напечатал большую статью (37 страниц журнального текста) «Новооткрытые страницы Пушкина». Еще до выхода выпуска в свет три петербургские газеты поместили известие об этой сенсации[414]. Как видим, Лернер провел свое расследование и узнал, что первоначальная заметка в «Утре России» принадлежала журналистке Ольге Акимовне Волькенштейн (1871–1942)[415] и основывалась на беседе с редактором «Пушкина и его современников» Модзалевским. Не будучи специалисткой, она приписала честь открытия авторства самому Модзалевскому. Лернер же посчитал, что ее намеренно ввел в заблуждение сам Модзалевский, хотя к моменту написания процитированного письма тот уже напечатал письмо в редакцию газеты «Новое время»: «М.г. В № 12125 “Нового Времени” в отделе “Среди газет и журналов” помещено известие о том, что в XII выпуске академического издания “Пушкин и его современники” мною опубликовываются заметки, вполне убедительно приписываемые Пушкину; сообщение это неверно: честь открытия некоторых любопытных статей Пушкина, появившихся в “Литературной Газете” Дельвига, но не включавшихся до настоящего времени ни в одно издание сочинений поэта, принадлежит не мне, а Н.О. Лернеру»[416]. И вовсе не случайно на полученном письме Лернера Модзалевский пометил: «Ответил на этот вздор 26.XII».
К сожалению, ответ Модзалевского в архиве Лернера не сохранился, но мы знаем письмо Лернера к нему от 27 декабря:
Милостивый Государь Борис Львович!
Возвращаю Вам конверт с вырезками. Жалею, что мне не удалось убедить Вас в справедливости моей жалобы. Дело не в увеличенной печени моей (думаю, что Ваша еще раздутее), а в реальной неприятности, мне причиненной. Вы сами пишете о «путанице» и вините в ней г-жу В<олькенштейн>. Чем же виновата моя бедная печень? «Открытием» своим я вовсе не мечтаю стяжать славу Христофора Колумба, но мне досадно, что именно оно послужило косвенным поводом к заподозрению не Вас, а