[437]. В автобиографии, на которую мы уже ссылались, читаем: «Окончил Институт Монтефиоре в качестве инженера-электрика в 1912 г.». Этот институт существует до сих пор и представляет собой факультет электротехники и компьютерных наук Льежского университета. Понятно, что во времена Томашевского это был чисто электротехнический факультет.
Для наших целей довольно существенно понять, справедливо ли утверждение, что параллельно он изучал (вольнослушателем) в Сорбонне французскую литературу[438]. Мы знаем, что он побывал в Париже летом 1908 года, видимо, еще до начала занятий в Льеже, но, судя по всему, у него просто не оставалось времени, чтобы совмещать занятия в двух серьезных университетах. Поэтому мы склонны верить утверждению дочери: «После отправился в Париж и два года занимался на математическом отделении Сорбонны. При этом усердно изучал французскую историю, живопись, музыку, литературу»[439], – и кажется очень сомнительным утверждение обычно весьма точного словаря, что эти два года он учился в петербургском Политехническом институте[440]. Это существенно для понимания той атмосферы, которая его окружала в городе пребывания. Среди его черновых записей есть небольшой фрагмент, прагматика которого непонятна, но описание очень выразительно: «Я пользуюсь правом, пользуюсь сговором и против своего ожидания – пишу вам письмо. Теперь я здесь – в стране Maeterlink’a, Vaerhaeren’a
К этому добавлялось и то, что сам Томашевский ощущал недостаточность своего литературного образования. «Жизнь моя сложилась так, что с литературой мои знакомства слишком отрывочны» (40. 11. 41 об.; письмо конца 1908, черновик). Поэтому годы, проведенные в Льеже, были для него временем чрезвычайно интенсивных поисков в сфере культуры. Он постоянно читает доставляемые каким-то способом русские журналы и книги (особенно внимательно – «Весы» и альманахи «Шиповника»), осваивает французскую литературу, от Паскаля и Монтеня до современников, использует каждую возможность посетить выставку картин, спектакль или концерт[441]. Однако это все оставалось бы скрытым от чужого глаза, если бы не его обширная переписка с молодым поэтом Александром Александровичем Поповым, который был ровесником Томашевского (и даже умер в том же году, что и он), но еще учился в гимназии в Петербурге[442].
Об их знакомстве на фоне эпохи вспоминал Томашевский в письме от 31 марта – 7 апреля 1910: «В этом месяце <апреле> исполнится 2 ½ года нашего знакомства. <…> Когда мы с вами встретились в первый раз? Не помню точно даты, было это около 1904 г. <…> Итак, это было в Александринском театре на каком-то ученическом спектакле (“Ревизор” или “Дмитрий Самозванец”, не помню). <…> Я не знаю, виделись ли мы позже. Во всяком случае, в эпоху революции этого не было. Но я вспоминаю еще одну встречу. Вы были с братом на дежурстве у Коммиссаржевской. Опять забыл, на что мы дежурили. Тогда мое представление о вас как о пишущем стихи, и притом декадентские стихи, у меня сложилось окончательно, хотя стихов ваших я еще не читал. Говорили мы больше от скуки. Это был период Чулковского скандала, и разговор перешел, кажется, на последних мистических анархистов, почему-то упоминался “Перевал” и проч. Судя по всему этому, это происходило в 1907 г., вероятно – в сентябре. Впрочем, против этой даты можно возразить. Несомненно, что у нас была если не встреча, то в нек<отором> роде сношение по поводу “Балаганчика”. Произошло это в сезон 1906–1907 г. Ваш брат мне сообщил, что вы имеете список с балаганчика <так!>, и я пожелал иметь оный. Кажется, вы не особенно охотно дали его, во всяком случае, я получил такое представление со слов вашего брата. К этому времени относится и документ, по кот<орому> я устанавливаю даты: не найдя конца “Балаганчика” и, главным образом интересуясь музыкой, я написал Мейерхольду, от коего недели через 2 получил документ сл<едующего> содержания: “Милостивый Государь! Музыка к балаганчику принадлежит «Драматическому театру». Могу указать Вам адрес автора – Михаила Алексеевича Кузмина, Суворовский пр. 34, кв. 10. Вот текст последнего куплета Пьеро” (следует текст. Все написано без «ъ»’ов). За сим следует подпись[443]. А в углу имелась след<ующая>таблица[444]:
.S.P.B.
.2.III.
.MCMVII.
По этому документу можно установить приблизительно время, когда вы мне дали Балаганчик.
Но перейдем к встрече у Коммиссаржевской ( – а все-таки, как много места занимало это имя в нашей жизни. Нет ни одного воспоминания из периода 1906–1908 г., кот<орое> не приводило меня к нему). Между прочим, мы перешли к вопросу о “сладострастии” в поэзии. Ваш брат высказался отрицательно, но упомянул, что у вас в стихах иногда проскальзывают соответствующие темы, но прибавил, что это еще не серьезно. Вообще – нам приходилось с ним иногда говорить о ваших стихах, и он часто указывал на серьезность многих ваших упражнений» (40. 15. 8 и об.).
Как видим, двух (и даже трех, если считать Анатолия Попова, брата Александра[445]) молодых людей объединяло искусство, причем самое актуальное на тот день. Театр Коммиссаржевской и конкретно блоковский «Балаганчик», дискуссии вокруг «мистического анархизма», письмо Мейерхольду, адрес Кузмина. Конечно, в Петербурге не было нужды в постоянной переписке, но с отъездом Томашевского за границу она установилась и была очень интенсивна. Когда Томашевский должен был вернуться после окончания учебы в Петербург, Попов подсчитал, что получил 198 писем и громадное количество открыток, сам же был менее аккуратен и ограничился всего 118 письмами. При этом письма эти нередко являются настоящими трактатами. Попов был более скуп на слова, а Томашевский покрывал своим очень мелким и далеко не всегда разборчивым почерком страницу за страницей. Все известные на данный момент письма хранятся в архиве Томашевского. То ли Попов вернул те, что сохранились, автору, то ли Томашевский копировал свои послания, но их в архиве довольно много. К тому же начальная часть писем Томашевского, отсутствующая в беловых автографах, обширно представлена в двух черновых тетрадях, и это позволяет нам составить достаточно полное представление о характере переписки и ее изменениях за 4 года.
В 1908–1909 гг. едва ли не половину объема занимают стихи и их разборы. Больше стихов посылает Вир (под этим псевдонимом выступал Попов), строже и подробнее анализирует Томашевский. Попов посылает в Льеж перечни вновь выходящих книг, как приобретенных, так и узнанных по газетам или понаслышке, кое о каких новинках пишет весьма подробно, сообщает свои мнения о выставках и спектаклях, где побывал. Томашевский в эти годы часто пишет своеобразные эссе о современных поэтах, иногда превращая их в лирические фрагменты (особенно там, где речь заходит о Блоке), довольно много в его письмах рассуждений на философские темы и о проблемах эстетики. Начиная со второй половины 1909 года общие рассуждения становятся сравнительно редкими, литература предстает в своей конкретике. Следуют разборы популярных в те дни произведений (например, Л. Андреева) и литературного процесса в общем. Тогда же он посвящает много места разбору переводов с французского языка на русский (чаще всего уделяя внимание Брюсову, стихи и переводы которого ставил не слишком высоко), очеркам о французской литературе, а также делает несколько любопытных анализов неверно, с его точки зрения, понимаемых явлений этой литературы[446]. В 1910 году к этому прибавляются и рассуждения о ритме и других поэтологических категориях. Поначалу они еще связываются с суждениями общего порядка, что мы увидим далее, но постепенно анализы становятся все более конкретными и рассчитанными
Начинается все с очень конкретных, практических для начинающих поэтов вещей. Так, в письме от 8 января 1909 Вир говорит: «Между прочим, хочу вам сделать одно замечание, дать один совет. В 5 письме вы пишете: “Положительно, 4х-стопный ямб – самый родной мне размер. Им я владею с большей легкостью, чем каким-либо иным, и его ясная отчетливость подчиняется многим и разнообразным душевным движениям”. Затем перечисляете ряд стих<отворений>, написанных этим размером, и в заключение высказываете очень нехорошее желание: “Меня так и подмывает отказаться от иных размеров, кроме этого…” Пожалуйста, не вздумайте исполнить вашего желания. Помните, что этим размером пишут все кому не лень. У меня этим размером написано много стих