<отворений> – он красив, гибок, удобен, этого отрицать нельзя, но нужно уметь брать другие размеры. Бальмонт тем и замечателен, что в многочисленных своих стихотв<орениях> он редко употреблял 4х-стопный ямб…. И я ему удивлялся…. То же и В. Иванов… А у Брюсова уже этого нет. Он этот размер любит… А вы возьмите современных рифмоплетов, напр<имер>, Рославлева, Новицкого, возьмите большинство молодых бездарностей, пишущих так называемые “эротические” и “городские” стихи, и вы везде увидите и услышите 4х-стопный ямб…. Так что не советую вам увлекаться этим размером и стараться исполнить свое желание. Вот мой совет» (38. 42. 1). Как видим, рассуждение вполне дилетантское, нисколько не обличающее глубокого понимания связи размера и семантики. Конечно, и Томашевский в ответе, датированном 23 января (известен нам по черновику), еще далек от тонкости суждений, преобладает неуместная оценочность, которая будет элиминирована из его размышлений очень скоро, но все же некоторые перспективы уже заметны, прежде всего потому, что, не зная стиховедческих статей Белого, Томашевский прочитал его недавние стихи и понял, что старший поэт вносит в звучание традиционного четырехстопного ямба совсем иные ритмические вариации.
Вот этот ответ:
«Вы развиваете сперва мысль Пушкина:
Четырехстопный ямб мне надоел
Им пишет всякий? Мальчикам в забаву
Пора его оставит<ь>
…возвратиться все ж я не хочу
К четырехстопным ямбами – мере низкой.
Но ведь не следует забывать, что Пушкин не знал узорности размера. Для него размер был проторенной дорожкой, по которой легко идти. Теперь же размер играет иную роль. В настоящее время мы видим пересмотр всех размеров. То, как теперь пишут, – не похоже на прежние метры. С прежней точки зрения 4х-стопный ямб дискредитирован. С новой точки зрения его предстоит реабилитировать. И в нем есть что реабилитировать. Это я, напр<имер>, увидел, когда встретился с этим 4х-стопным метром в последнем № Весов. Уж кажется на что затасканный размер, а там он запел совершенно иначе. Выписываю на случай, если у вас нет под рукою (т.к. это отрывки, то не ищите смысла)
И открывается над нами[447].
Нет, наша задача – не распылиться на тысячи размеров (это не заслуга, а особенность Бальмонта. Нельзя это смешивать), а идти твердо одной дорогой. Если она звучит одним метром, то разве от этого хуже? Да и затем – если заслуга открыть новый размер, то еще большая заслуга открыть такой засаленный размер, как этот “низкий” метр» (40.11. 47 об.).
Теперь понятие ритма все прочнее входит в арсенал Томашевского. Здесь на него повлиял рассказ Попова о докладе Андрея Белого в «Обществе ревнителей художественного слова» 18 февраля 1910 года[448]. Сообщенное другом его не вдохновило, и 14 марта он отвечал ему: «Я не успел еще приступить к самому письму, как получил ваш отчет о реферате А. Белого. Надо сказать, я ожидал больше нового, т.к. вопросы статической пеонизации для меня в этих пределах известны. Интересны только исторические таблицы. Но хорошо то, что Андр. Белый дал средство изучить динамическую пеонизацию – или вернее – движения пиррихия. Но замечу – изображения на плоскости должны ограничиваться двумя измерениями, а т.к. из них одно измерение (сверху вниз) отдано порядку стиха, то для качеств стиха остается только одно. След<овательно> – возможно изобразить ритмику только в одном отношении. Поэтому чертежи Белого кроме движения пиррихия ничего более дать не могут. А достаточно ли это для ритмики?» (40. 12. 1 и об.).
А затем начинаются события, которые имеют самое непосредственное отношение к интересующему нас вопросу, хотя для внешнего наблюдателя они представляются весьма разнородными. Но Томашевскому они были важны в равной степени. В конце апреля появляется книга Белого «Символизм», где были опубликованы его стиховедческие статьи, о которых Томашевский имел самое предварительное мнение, поскольку вряд ли он мог полностью доверять изложению Попова, далеко не компетентного в специальных стиховедческих вопросах. В восьмом номере (май-июнь) журнала «Аполлон», за которым и Попов и Томашевский следили, печатаются знаменитые статьи Вяч. Иванова «Заветы символизма» и Блока «О современном состоянии русского символизма». В следующем (июль-август) номере «Аполлона» В.Я. Брюсов печатает статью «О “речи рабской”, в защиту поэзии», где полемизирует с Ивановым и Блоком, а в № 11 (октябрь-ноябрь) – появляется его же статья «Об одном вопросе ритма». Именно она и фигурирует как предмет анализа и полемики в письмах к Попову, именно на нее Томашевский ссылается в первом письме к Брюсову[449] как на источник своих сведений о концепциях и самого Брюсова, и Андрея Белого, а в итоговой статье «Валерий Брюсов как стиховед» подчеркивает: «…в эмбриональной форме основы стиховедения Брюсова были высказаны им как раз по поводу книги Андрея Белого, как корректив к его построениям»[450].
К тому времени он уже провел анализ ритма поэмы Лермонтова «Демон» и начал работу над «Евгением Онегиным» (в середине января он сообщает Попову, что она близится к концу)[451] и явно нуждался в новейших работах по ритму. Об этом свидетельствует его письмо от 29 декабря 1910 года: «По поводу ритмики: ты когда-то обещал прислать мне замечания В. Иванова о стихе “Цыган” да, очевидно, забыл. Напоминаю»; после этого проведена черта, отделяющая продолжение от начала, а далее следует: «A propos: имеется ли у тебя “Символизм” Белого[452]. Если да, то правильно ли его характеризует Брюсов в статье, о кот<орой> мы уже имели разговор. Что пишет Пяст (или кто-то другой) об этой книге. Приведи, пожалуйста, все то, что касается ритмики в последней статье. Это мне очень важно. Кстати, м<ожет>б<ыть>, о Брюсове и ритмике я еще напишу, т.к. в его статье имеются пункты, с кот<орыми> я согласиться не могу, а есть также и то, что требует развития» (40.18.41 и об.)[453].
Но основные представления о ритме у него уже сложились, и он передает их Попову в письме от 17–18 ноября 1910 г. К сожалению, мы не знаем, в чем именно и каким образом Попов упрекал Томашевского.
Теперь о ритме. Начнем с того, что в априорную интуицию – время, входит не только аморфное представление о преходимости, но и представление об измеряемости времени, иначе мы можем сравнивать 2 интервала времени и говорить, что они равны (напр., 1 час, истекший вчера, равен часу, истекшему сегодня). В то время как бесформенное, просто протяженное время есть лишь форма восприятия и поэтому сопровождает всякое восприятие, второе – измеримость, возникла из другого источника. Именно – физиологическая жизнь человека, да и не только жизнь, но и много других явлений заставила признавать одноценными многие циклы движений (напр<имер>, биение сердца, дыханье, размах ноги при ходьбе, многие движения на работе и т.д.). Что такое цикл движений – вещь, не нуждающаяся в определении. Когда эти циклы достаточно однородны, то является мысль об их «правильности», «регулярности», или, иначе говоря, является понятие «ритмики», т.е. правильных чередований однородных явлений. Впоследствии (т.е. не через «несколько лет») понятие ритмики абстрагирует от качества движений и переносится на саму категорию времени. Чистый ритм есть деление времени на равные интервалы. Почти идеальный ритм – есть тиканье часов. Таково чистое понятие о ритме. Но ритм не теряет и первоначального значения и применяется ко всякому циклическому явлению, распределенному в правильных интервалах не столько физического, сколько психологического времени. В этом смысле говорят о ритме музыки, и говорят о ритме в 3 такта, т.е. когда основной цикл подразделяется на 3 подчиненных. Нет необходимости, чтобы цикл движения был ведь абсолютно идентичен, нет, достаточно если в нем наше восприятие находит чередование какого-нибудь одного качества (обычно именуемого ударением).
Не всякое движение также ритмично, ибо есть движения, в кот<орых> наше восприятие этого возвращающегося качества не встречает. Такое движение будет аморфным.
Далее, говорят о ритме стиха. И со строгой точки зрения здесь речь должна идти лишь о форме основных интервалов, воспринимаемых нами, и их подразделениях (ибо всякое ритмическое движение обычно сопровождается вторым ритмом, как мы это видим в физике, где, напр<имер>, всякий звук имеет обертона, и где, напр<имер>, спектральный анализ дает лишь обертона основного, недоступного нам колебания эфира).
Но от этого строгого понимания ритма отступают, заключая в вопрос о ритме не только количественные, но и качественные стороны ритмических явлений. Напр<имер>, в стихах, где основным интервалом или циклом является стих, можно в понятие о ритме ввести именно то качество, кот<орое> заставляет наше восприятие выделять этот цикл, – т.е. рифму, далее цезуру[454], наконец стопу.
Таким образом, вопрос о ритме ясен. Почему это мифическое слово? Только потому, что ты не нашел объяснения? Soit. Но почему ритм одиозен, над этим я долго ломал голову и в конце концов не нашел никакого объяснения. Прошу ответить – в чем состоит одиозность ритма? (10. 19. 2 и об.).
И затем, менее, чем через неделю, следует вторая часть «послания о ритме», наиболее развернутая и наиболее для нас, как кажется, интересная.
Далее – ты в 63 письме сказал: «он (Брюсов) говорит, что в понятие ”ритма” входят рифма и т.д.». Я недавно получил «Аполлон» и имел возможность прочесть статью Брюсова