[455]. Там ничего подобного нет. Начнем с того, что Брюсов пишет не о ритме вообще, а о методах изучения стихотворной ритмики. Поэтому очень трудно было требовать и ждать от него «выяснения понятия ритма». Таковое было бы неуместно. Далее, говоря, след<овательно>, только о форме ритма, он заявляет, что рифмы и проч. суть факторы[456]. Надо обладать значительной логической близорукостью, чтобы смешать факторы с содержанием понятия. Сообщи, сколько у тебя по логике в Атестате <так!>.
___________
Кстати, ты указываешь на эту статью Брюсова как на совпадающую с моими исследованиями (ты даже еще хуже для меня пишешь, как будто я только приближался[457] к тому, что Брюсов взял да и написал). На самом деле Брюсов напоминает о детских вещах со специальной целью устыдить Белого, в моих же «исследованиях» имеется основная мысль, очевидно, неизвестная Брюсову – мысль о сравнении действительной ритмики с вероятной, и эта именно мысль позволила мне открыть закон градации цезур (т.е. то, что определяющее значение в стихах данной конструкции имеет не только пиррихий, а сперва первая группа до цезуры, затем вторая и т.д.) и тенденцию Лермонтова к амфибрахическому началу стиха.
Статья Брюсова мне ничего нового не дала. Замечаю я это не для того, чтобы придать лишний вес своим заметкам, а чтобы реабилитировать себя от довольно печального для меня сообщения, что я лишь «приближаюсь к статье Брюсова».
Но не о том вопрос. Ты отмечаешь статью Брюсова о ритмике, а не отметил статей 8-го №, о кот<орых> происходит полемика[458], и к кот<орым>, действительно, мои предыдущие заметки (о стиле и пр.) довольно близко приближаются[459].
Я оставлю эти статьи пока в стороне, меня удивляет более ответ на них Брюсова, на кот<орый> уже отвечал Белый[460]. Отвечу и я, хотя и не в «Аполлоне», а в частном письме к тебе.
Может ли чистая эстетика быть чистой.
___________
Чтобы сговориться с Брюсовым, надо хотя бы гипотетически найти общие пункты. Возьмем за такой пункт слова Брюсова: «От поэтов я прежде всего жду, чтобы они были поэтами»[461]. Выбрать этот пункт побуждает то, что Брюсов считает его основным тезисом своей статьи. Иначе говоря – нам дороже всего само искусство, кот<орое>, как говорит Брюсов, «автономно: у него свой метод и свои задачи»[462]. Точно.
К этому прибавим другой пункт. Нам дорого, чтобы искусство развивалось, а не почивало на лаврах «десяти тысячелетий»[463], как это подсчитал Брюсов. Именно к этому десятку желательно прибавить еще не одно тысячелетие.
Этот пункт, надеюсь, будет тоже по вкусу символисту. Правда, Брюсов говорит о чем-то уже достигнутом: «Символизм есть метод искусства, осознанный в той школе»[464]. На это да позволено будет возразить, что, в сущности, никакого осознания не было. Мне нет нужды повторять слова разных символистов. Достаточно того, что Mallarmé все видел в suggestion, ныне всеми символистами покинутый, что Мореас заявил, что символизм отличается тем, что никогда идею не сознает чистой – всегда облеченной в аналогии и чувственную форму, что Матерлинк видит в символизме возрождение мистики и романтизма, что Реми де Гурмон находит его формой идеализму и т.д. Ясно, что никакого определенного метода искусства символизм своим именем не объединил, и это не я первый открываю, и Брюсову это должно было бы быть небезызвестным. В символизме раздался протестующий возглас против старых школ, этим протестом он жил, и едва его стали признавать, как он перестал существовать, постепенно сливаясь с парнасизмом, классицизмом и пр.[465] Понятно, я говорю о «символизме» не с точки зрения Иванова, а о историческом символизме Брюсова. Символизм был «манерой», а до метода ему далеко. Впрочем, Брюсов и не указал – что это за таинственный метод, очевидно, стесняясь повторять слова Мореаса или кого-нибудь другого. Но оставим это – вопрос идет не о том.
Ясно, что и символизму нечего покоиться на вымерших поэтах, а сила его в устремленности.
Итак, мы приходим к тому, что искусство или символизм (автономный и т.д., имеющий свои задачи и проч.) должен двигаться вперед. Спрашивается – где взять двигателя.
Брюсов привел ряд примеров, коими он хочет доказать то, что этот двигатель – в самом искусстве. Оставим в стороне примеры ружья и молотка. Изощряться можно и на них, но аналогия между искусством и молотком мала[466]. Осмелюсь взять примеры из самого искусства и из иных областей человеческого духа. Архитектура – искусство автономное и т.д. Но двигателем является потребность в постройках, потребность практического порядка. Математика – наука автономная, – но двигателем и здесь является потребность в измерениях и индустриальные нужды. И т.д. Одним словом, мы видим, как совершенно автономные явления духа не отказываются от того, чтобы их двигателем был практический интерес и ближайшие цели лежали не в них, а в том, что ими создано будет. И молоток – продукт металлургического завода, а рассчитан отнюдь не для металлургических задач (впрочем, бывают разные молотки).
Может ли искусство обойтись без побочного двигателя. 10 тысячелетий показывают, что не всегда. Нередко религия являлась двигающей силой искусства. Живопись и пение часто служили двигателями. Достаточно вспомнить примитивы и историю контрапункта. Искусство и тогда оставалось искусством, но из него именно «пили ликер». И это не знаменовало «упадка».
И что это за потребность, лежащая в самой сфере искусства, которая сумела бы двинуть искусство дальше. Эстетическая потребность может быть с успехом удовлетворена произведениями тысячелетий. Даже исключительные любители «символизма» <не> сумеют потратить все свое время на чтение символистов, слушание символистской музыки и смотрение символистских картин.
Откуда же цель потребность <так!> нового и нового. Брюсов здесь предлагает аналогию с кулинарной книгой[467]. Но в кулинарии развивающей силой является не столько потребность, сколько изменяющиеся кулинарные силы человека, матерьял и проч. Да и вообще хотелось бы, чтобы искусство развивалось несколько быстрее кулинарного искусства.
Робер де Суза объясняет это естественным исканием «новизны»[468]. Объяснение хитрое – как passé-partout, годится для всего. Но эта «потребность новизны» должна требование нового предупредить отвращением к старому. А вот на деле нам дорого и старое искусство (и не только «забытое», как то еще объясняет Суза), а все же хочется нового, и в новом чего-то ищут.
Да впрочем, оставим это препирательство, а подойдем к вопросу прямо. В современном живом символизме есть устремление к будущему. Меж тем символизм дает нам только (уж допустим) метод, а никак не содержание. Метод, как ни вертись, – ничего динамического искусству не придаст, никаких задач он не ставит. Переход от метода к методу понятно определяет не сам метод, а потребности содержания.
Очевидно, что эту динамическую силу надо привить искусству извне (я, понятно, говорю все об «историческом» понятии искусства: как таковое есть в настоящее время и было «10 тысячелетий тому назад»).
А вот здесь-то и является этот момент: тот, кому дорого развитие «автономного искусства», должен только желать, чтобы искусство оживилось посторонними интересами духа. Чистое искусство, когда оно живет, не может быть чистым. Так человек (подобно Брюсову, беру банальную аналогию), чтобы жить, должен лидироваться каким-либо посторонним, практическим интересом.
А кто же будет спорить, что интересы, указанные В. Ивановым и Блоком, не являются достаточно динамическими, чтобы привести в движение колесницу символизма (если они не являются самим «чистым искусством», что весьма возможно. Достаточно вспомнить, что покойный Толстой, достаточно далекий символизму, как ни раздумывал об искусстве, а пришел к тому, что оно – передача религиозных переживаний человека[469]).
Ничто не мешает математикам находить новые функции и новые интегралы, но зачем им отмахиваться от задач, поставленных индустрией, лишь на том основании, что индустрия не есть математика.
Никто не мешает певчим Крылова петь[470], но зачем преследовать их, если они поют в церкви, призванные к тому обрядово-религиозной потребностью.
Искусство останется чистым искусством, служа нуждам духа, кот<орые> оно одно может утолить, как певчие, поющие в церкви или на похоронах, остаются все же только певчими.
Брюсов весьма остроумно создает особый класс, так сказать, профессию теургов – отличную от профессии поэтов. Он забывает, что теурги – это певчие во храме.
___________
Я писал это как будто бы для ответа самому Брюсову, поэтому делаю некот<орые> добавления к подобному ответу ad hominem. Я не согласен ни с Брюсовым, ни с Белым, хотя ко второму ближе. Я (ради несогласия с Белым) не буду отказываться от моей заметки о стиле, где я указываю на определяющее место искусства в гносеологии будущего. Нет. Но искусство всегда останется только искусством, а не «новой жизнью». Белый ищет какую-то цель, определяющую искусство, но ведь это – область гаданий. Эвклид не мог догадываться об аналитической геометрии Декарта, и не наше дело «догадываться» об искусстве будущего. Дело в том, что искусство, несмотря на 10 тысячелетий, еще очень хилый младенец (да это и понятно. Вероятно, человек первые 10 тысячелетий после появления первого размышления был весьма слабым логиком – если бы условия жизни не заставляли его еще больше рассуждать), и его надо вести на помочах. Привнесение внешних интересов необходимо не потому, что искусство в них выльется в грядущее, а потому, что иначе оно просто не пойдет вперед (40. 18. 6 об.–8 об.).