[609]. Когда в определенном возрасте возникают некоторые потребности – а они не вредят никому – не возбраняется их удовлетворять в самых широких масштабах. Существуют даже общества, покровительствующие этой свободе нравов. И народ благоденствует.
И в этом-то государстве происходят приключения доброго короля Pausole (или, как его именует народ – bon Roi Paupeul[610] – точь-в-точь, как переименуют доброго bon vivant’a – S. M. R. Léopold II[611]).
Такова утопия парижанина. Она уже не взывает к преступлению, она не требует жертв – по выражению Pausole’я в государстве Tryphême проливается кровь только курочек = молодых девиц[612]. Правда, она требует излишеств, парадоксальных отправлений потребностей, ежеминутных copulations, но все это сдобрено тем чувством, кое именуется юмором, иронией.
Но не напрасно ирония так часто совпадает с пессимизмом (что мы видели на примере Laforgue’a[613]). Повторяю – ирония есть скрытый, латентный ужас. Мы знаем юмор пьяницы, напившегося от горя, мы знаем юмор «прожигателей жизни», кричащих: «carpe diem», т.к. им очень страшно, что этот dies неуловим, что все течет, и течение наносит утлый их корабль на мель. Иногда – появляется страшная мысль, но ее всегда можно удушить ироническими, двусмысленно-парадоксальными фразами. Не потому ли во всей французской литературе не найти ни одной мысли, но везде имеется «остроумие» – ловкость слов, избегающих мысль.
Не прельстимся же и мы этим королевством Трифемским. И ему, как и королевству Островов, грозит землетрясение, тщательно забываемое на зеленых лужайках, где совершают оргию молодые девушки и 40 солдат[614]. И эти крики радости и удовольствия, несомненно когда-нибудь не меняя тембра – зазвучат тем ужасом, каким звучали голоса мессинских веселых обитателей[615].
В п е р в ы е: Динамическая поэтика / Поэтическая динамика: Сборник статей к юбилею Дины Махмудовны Магомедовой. М.: ИМЛИ РАН, 2019. С. 302–309. Печатается с большими добавлениями.
ДРУГОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Занятия подсекции истории русской литературы ГАХН
1925–1929
Прежде всего – почему «другое»?
В только что вышедшем двухтомнике «Искусство как язык – языки искусства» написанный Микелой Вендитти раздел «Философские основания литературоведения в ГАХН» включает главку «Новое литературоведение: философия художественного образа», где классифицируются опубликованные работы Литературной секции ГАХН: «теоретические очерки о предмете и методе литературоведения», «исследования, посвященные прозе», «работы, посвященные определению поэтического языка и понятия “образ”», плюс книга Г.О. Винокура «Критика поэтического текста»[616].
Нам бы хотелось показать, что этим набором тем литературоведческие занятия ГАХН не исчерпываются. Мало того, нам представляется, что здесь названо находившееся в явно количественном меньшинстве. Да, в синхронно опубликованных трудах Академии доклады имеющихся здесь в виду отделов представлены не слишком обширно, но сохранившиеся отчеты и протоколы заседаний показывают, что Литературная секция вела постоянную работу в области изучения истории литературы и литературы современной, учитывая теоретические достижения, но далеко ими не ограничиваясь. Мы бы сказали, что разыскания в сфере новых эстетических представлений в этой деятельности отступали на второй план, тогда как на первый выдвигались традиции сугубо русского полудомашнего философствования, использовавшие предание, свободное суждение, диалог, где идеология возникала на пересечении вновь обнародуемых фактов, старинных убеждений и даже предубеждений, личного общения и многих общих факторов. Во всяком случае нельзя не заметить, что среди выступавших и обсуждавших сообщения была давняя соратница А.Л. Волынского как философа Л.Я. Гуревич, «мистический анархист» Г.И. Чулков, издатель сборника «Философские течения русской поэзии» П.П. Перцов, племянник Вл. Соловьева, только что написавший книгу о нем С.М. Соловьев-младший. Философская составляющая заседаний еще должна быть выявлена и вербализована.
В очерке ранней истории еще даже не ГАХН, а РАХН читаем: «Литературная секция организовалась в конце 1921 г. Организационное заседание секции состоялось 26 октября. В этом заседании был намечен схематический план деятельности секции. <…> Основной задачей секции является научное изучение литературы во всей полноте ее разнообразных течений, школ, направлений, индивидуальных авторов. Весь объем мировой поэзии во всех ее проявлениях и видах признан желательным объектом для разработки в секции»[617]. В первоначальный состав секции вошли весьма почтенные члены, от Брюсова и Гершензона до Луначарского[618].
К сожалению, у нас не слишком много информации о занятиях секции в начальный период ее деятельности – с 1922 до первого семестра 1925 года. Но с осени 1925 и до середины 1929 года в нашем распоряжении оказывается достаточно значимое количество материалов – печатные отчеты в «Бюллетенях ГАХН» и/или протоколы заседаний, а также некоторое количество полных версий докладов.
Не мы первые обращаемся к этим материалам, однако полного или даже частичного обзора повестки заседаний Литературной секции не существует. Да и здесь мы не в состоянии его сделать, потому обращаемся лишь к части заседаний подсекции русской литературы, наиболее активной из нам известных.
Всего к осени 1925 года Литературная секция состояла из 7 подразделений. Помимо подсекции русской литературы были аналогичные образования – всеобщей литературы, теоретической поэтики, фольклорная, художественного перевода и комиссия по изучению Достоевского. Время от времени проявлялась Архивная комиссия, многие заседания устраивались при содействии Ассоциации по изучению творчества Александра Блока, которая формально в ГАХН не входила, однако рассматривалась как активный союзник[619]. Деятельность всех подсекций заслуживает внимания. Скажем, осень 1925 года в подсекции всеобщей литературы открывалась даже тематически весьма нетривиальными докладами Б.А. Грифцова о сюрреализме, Н.Н. Лямина о П. Клоделе, Б.В. Горнунга о Г. Аполлинере. Подсекция теоретической поэтики помимо собственно эстетических проблем очень активно занималась проблемами стиховедения, причем среди докладчиков были не только пользовавшиеся не лучшей репутацией М.П. Малишевский и А.Н. Артюшков, но и Б.И. Ярхо, М.П. Штокмар, Л.И. Тимофеев, С.В. Шервинский, С.М. Бонди. С работой фольклорной подсекции можно более или менее подробно познакомиться по известным сборникам «Художественный фольклор» – и так далее.
Здесь мы хотели бы сделать обзор деятельности подсекции русской литературы, которая в 1925 году «постави[ла] своим главным заданием изучение раннего символизма»[620], и не упускала это задание из виду до самого окончания своей работы. Заседания были весьма разнообразными, их посещало много народу, до 40 человек. К сожалению, не всегда подписи в явочном листе можно разобрать, поэтому полного списка интересующихся ранним русским символизмом в Москве второй половины 1920-х годов мы составить, к сожалению, не можем.
Первым, 9 октября 1925 года выступал С.Н. Дурылин (вообще чрезвычайно активный на заседаниях различных отделов и секций ГАХН) с докладом «Александр Добролюбов: К истории раннего символизма». В настоящее время опубликован и сам этот доклад, и тезисы Дурылина к нему, и материалы обсуждения[621], почему более мы о нем не станем говорить.
4 декабря Нина Волькенау прочитала доклад, по видимости несколько отклоняющийся от основной темы, но тем не менее в нее вписавшийся, на тему «Лирика Михаила Кузмина». Доклад был приурочен к 50-летнему дню рождения писателя (на самом деле, как известно, он родился в 1872 г., но предпочитал дату тремя годами позже) и к исполнившемуся осенью 1925 г. 20-летию литературной деятельности М.А. Кузмина. Подробное изложение самого доклада и его обсуждения также опубликовано (по тексту рукой Д.С. Усова, отложившемуся в архиве Радловых в РНБ)[622].
Второй семестр был целиком символистским. Лишь дважды это единство нарушалось – докладами И.К. Линдемана «Остроумие Пушкина» и И.Л. Поливанова (сына известного Льва Ивановича) «Лирика смерти у Фета».
Начался 1926 год двумя докладами П.П. Перцова: «Ранний русский символизм» (15 января) и «Московский символизм 90-х гг. (по письмам В.Я. Брюсова и личным воспоминаниям)» (29 января)[623]. Судя по протоколам, доклады вызвали большой интерес слушателей, многие из которых полемизировали с Перцовым. И то сказать, среди его оппонентов были свидетели эпохи: В.Ф. Саводник, Г.И. Чулков, Ю.Н. Верховский. Текст неожиданного доклада С.Н. Дурылина «Бодлер в русском символизме» (19 февраля) недавно опубликован, а материалы, относящиеся к его обсуждению, были напечатаны нами, так что не скажем о нем ничего более[624]. Ю.Н. Верховский прочитал доклад «К истории раннего символизма. Архив Ивана Коневского» (5 марта), о котором трудно что бы то ни было сказать, поскольку из приложенных тезисов почти невозможно понять, какие именно документы были в распоряжении докладчика и каким образом он их осмыслял. Поскольку фонд И. Коневского в РГАЛИ основывается на документах, переданных туда именно Верховским, можно предположить, что в качестве доклада было рассказано нечто подобное внутренней описи архивных материалов, ныне находящихся в составе общей его описи. На 26 марта пришлось сразу два доклада: А.А. Ильинский-Блюменау «Валерий Брюсов и Лялечкин (из цикла “Poetae minores русского символизма”)», и Н.С. Ашукин – «Из дневников В.Я. Брюсова за годы 1895, 1896, 1897». Первый был основан на письмах Ивана Лялечкина к Брюсову, что вызвало справедливое замечание И.Н. Розанова: «Доклад мало освещает отношение