6 мая И.Р. Эйгес повторил уже сделанный им в 1922 или 1923 г. доклад «Блок и Полонский». Текст 1923 г. сохранился в архиве Эйгеса. Он представляет собой довольно внушительных размеров машинопись[645], значительно дополненную материалами, часть из которых датирована 1925–1926 годами, что позволяет представить и первоначальную, и новую редакцию этого материала. 12 мая 1927 г. Н.Г. Булычев сделал доклад «Блок как теоретик русского символизма». Этот автор более известен по псевдониму Н. Отверженный как автор книги «Штирнер и Достоевский» (М., 1925) и соавтор А.А. Борового по книге «Миф о Бакунине» (М., 1925). Николай Гордеевич Булычев (1895–после 1937) был видным анархистом, в 1929 г. выслан в Алма-Ату, после различных скитаний получил разрешение вернуться в Москву, однако в 1937 в Алма-Ате тройкой был приговорен к 10 годам лагеря, где его следы теряются. О его литературных интересах кое-что находим в обширных письмах к Боровому. Так, о его близости к ГАХН свидетельствует приглашение на доклад Л.П. Гроссмана, а также утверждение в письме от 25 сентября 1930: «Очень опечален смертью Сакулина. <…> Как-никак, а ведь он рекомендовал меня для научной подготовки в “РАНИОН”, принял мою статью для сборника по ист<ории> рус<ского> символизма и вообще был всегда очень любезен и внимателен»[646]. Приведем к случаю еще два фрагмента его писем Боровому из ссылки, касающихся истории символизма: «Я рад Вашей встрече с Блоком, встрече очень интимной, близкой и дружественной. Мне всегда казалось, что она именно должна быть такой, несмотря на все колоссальное различие Ваших натур. И только чисто внешними случайностями можно объяснить ее запоздалость, ее осенний характер. Письма Блока из-за границы, отдельные отрывки его дневников – голоса прекрасной “мудрой” лиричности, голоса большого гениального сердца, столь созвучные пафосу нашей современности. Жаль, что Вы прочитали Белого только в “Записках мечтателя <так!>”. Его воспоминания о Блоке ценнее, интереснее, сочнее, не говоря уже о полноте, в “Эпопее” (№ 1, 2, 3, 4). Там он – гениальный мастер-мемуарист, здесь – талантливый писатель блестящих черновиков, интереснейших, единственных в своем роде, но все же еще не отделанных, не исправленных набело»[647]. И второй, из письма от 10 марта 1935: «Как-то осенью я получил от областного журнала предложение написать свои воспоминания о Брюсове. <…> не имею никакой реальной возможности выполнить это соблазнительное предложение (я хотел писать о Брюсове как о профессоре литературы; я ведь слушал его лекции в 1 М<осковском> Г<осударственном> Университете и в Литер<атурно>-Худ<ожественном> Институте; вкусовые его оценки, вроде – Бальмонт никогда не был поэтом –, очень любопытны)»[648].
Следующий доклад, сделанный на секции, был опубликован и вошел в число классических работ о символизме – доклад Н.К. Гудзия «Тютчев в русском символизме» (20 мая)[649].
Второе полугодие 1927 и весь 1928 г. прошли под знаком столетия со дня рождения Л.Н. Толстого, почему заседания, посвященные символистским темам, были преимущественно связаны с другими подсекциями и комиссиями, и мы лишь перечислим их. В комиссии (ассоциации) по изучению творчества Блока прозвучали доклады В.В. Гольцева «Блок и Брюсов»[650], Е.Ф. Книпович «Блок и Герцен» и В.Д. Измаильской «Врубель в творчестве Блока» (не опубликованы), в подсекции теоретической поэтики – «Стиль Андрея Белого (в связи с гоголевской традицией)» А.В. Алпатова. 18 и 25 октября, 1 ноября в комиссии художественного перевода обсуждался брюсовский перевод «Фауста». Сперва о нем делал доклад И.К. Линдеман, потом С.М. Соловьев, а в третий день было обсуждение[651].
Собственно в подсекции русской литературы сделали свои доклады (текст первого сохранился) тогдашний аспирант ГАХН, а впоследствии главный советский специалист по литературе начала ХХ века Б.В. Михайловский («О роли лейтмотивов в истории русского символизма»), а также В.Е. Беклемишева – «Леонид Андреев и символизм». Кажется, решительно никому не понравился доклад П.А. Журова «Основной миф С. Клычкова (К вопросу о судьбах русского символизма)». Даже чрезвычайно корректный Н.К. Гудзий после дежурных похвал говорит: «Мифический элемент в творчестве Клычкова является органическим моментом в его миросознавательной системе. Однако, когда речь идет о ранних поэтических опытах Клычкова, можно говорить лишь о некотором вылущивании из литературной стилизации основ мифологического мышления. В переломе к прозе и в успехе Клычкова на этом пути оппонент видит существенное показание. По отношению же к “ранним песням” позволительно спросить, какое право мы имеем утверждать, что во всех его Лелях и Ладах больше органической мифологии, чем у Бальмонта в “Зеленом Вертограде” и даже у Любовь Столицы? В таком случае наряду с Клычковым пришлось бы говорить и об имажинизме Есенина, окрашенном мифологией. Может быть, в ранних стихах Клычкова, значение которых докладчик преувеличивает, мы имеем дело с мышлением, воспитавшимся в силу каких-то литературных традиций»[652]. Этим, как кажется, все положения докладчика рушатся.
Последние доклады, о которых у нас имеются сведения, относятся к 1929 году. В начале года – обстоятельные, но еще очень уязвимые работы аспирантов – Б.В. Михайловского «Из наблюдений над стилем русского символизма (грамматические категории и стиль)» и А.А. Штейнберг «Журнал ”Весы” в оценке журнальной критики», а 22 ноября доклад известного нам лишь книгой «Пушкинские уголки Псковской губернии» (М., 1924), на которую краеведы до сих пор ссылаются как на надежный источник, Ф.А. Васильева-Ушкуйника «Федор Сологуб в работе над “Мелким бесом”»[653].
Наконец, самый последний связанный с символизмом вечер, о котором что-либо известно, состоялся 22 декабря 1929. Он назывался «Народная поэзия, средневековая поэзия, поэзия ашугов, новая армянская поэзия в переводах Брюсова, Шервинского, Вячеслава Иванова», где чтение переводов сопровождалось докладом И.М. Брюсовой «Валерий Брюсов над поэзией Армении». Опубликовавшая эти сведения Т.Ф. Нешумова цитирует реплику Д.С. Усова: доклад «дает историю работы В.Я. Брюсова в литературно-биографическом окружении. Однако интересно было бы углубить вопрос о соотношении элементов работы: служебного дословного перевода, фонетической транскрипции и метрической разметки. Встает вопрос о принципе художественного перевода с неизвестного переводчику языка, поскольку лингвистические познания в армянском были у одного В.Я. Брюсова и поддерживали его интегрирующую работу – для большинства же остальных переводчиков слагаемые были все же меньше суммы. Принцип этот интересно сопоставить с работой Жуковского, Ходасевича, Людв. Фильда. Необходимо далее учесть суждения армянских филологов о “Поэзии Армении” в ее законченном виде. <…> И.М. Брюсова отмечает, что восстановить работу В.Я. Брюсова в том плане, как это указано Д.С. Усовым, – осуществимая и заманчивая задача»[654].
1930 год уже практически пуст. С начала 1929 года ГАХН начинают всячески преследовать, к середине 1930-го она фактически ликвидирована. Но в период, так сказать, «посмертного существования» в составе ГАИС из работ подсекции был сложен сборник «Русский символизм», в настоящее время хранящийся в ОР РГБ, публикация материалов из которого уже началась и, мы надеемся, будет продолжена. Помимо этого вполне заслуживают внимания и другие доклады, сохранившиеся в различных архивах.
В п е р в ы е: Русская литература и философия: Пути взаимодействия. М.: Водолей, 2018. С. 461–475.
БОРИС ПАСТЕРНАК И ГАХН
Деятельность Государственной (до 1925 г. Российской) Академии художественных наук в последнее двадцатилетие стала предметом внимательного изучения[655]. В совсем недавно вышедшем двухтомнике[656] и на сайте http://dbs.rub.de/gachn/index.php?pg=17&r0=2&l=ru (дата обращения: 19.05.2017) можно найти массу материалов, относящихся к деятельности этого учреждения. Однако далеко не все существенное для истории русской культуры попало в поле зрения авторов. Так, составитель раздела «Литература и художественная форма» в упомянутом двухтомнике А.Н. Дмитриев начал предисловие к разделу так: «Публикуемые в этом разделе материалы отражают деятельность Комиссии по изучению проблемы художественной формы Философского отделения ГАХН»[657]. Между тем уже в октябре 1921 года была образована Литературная секция под председательством М.О. Гершензона, первоначально составившаяся из комиссий: 1) по изучению русской критики; 2) по изучению Достоевского; 3) по изучению теоретической и исторической поэтики и методологии литературы; 4) по описанию архивных материалов[658]. 3 декабря 1923 г. структура секции была реформирована, она стала состоять из трех подсекций: 1) теоретической поэтики; 2) истории литературы; 3) фольклора. В июне 1924 г. появилась также подсекция критики и литературоведения (с начала 1925 г. прекратившая существование), а в 1924/1925 академическом году возникла подсекция западной литературы и комиссия художественного перевода[659], к секции примкнула Ассоциация по изучению творчества Александра Блока[660]