Пожалуй, в наибольшей степени подобная тенденция определилась в еще более принципиальной статье тогда еще относительно нового для «ПН» автора – Андрея Левинсона. Давая общую характеристику мировой культуре сразу трех больших эпох (довоенной, военной и послевоенной), он строит ее именно на анализе тенденций французской культуры: «Так, мы видим сегодня, что едва ли не вся новая по импульсам и целям французская литература довоенного десятилетия была литературой подготовки национальной души к войне. И это не в агрессивном, политическом, практическом отношении, а в смысле организации, закала, нравственной тренировки этой души перед лицом рокового призвания того поколения, которое за одну лишь победу на Марне заплатило судьбе двумя такими жертвами, как Шарль Пеги и Эрнест Псикари. <…> Но вот, на наших глазах, пафос сменился иронией. Пародия, дерзкая игра формами, злобная или добродушная потеха мистификаций вступает в права. <…> Вот “дадаисты”. Циническая или беспечная издевка или гримаса агонии истекшего кровью поколения <…>? <…> Давно ли лозунгом искусства <…> было воплощение механической цивилизации, славословие города-спрута, гиганта из железа и бетона (“урбанизм”, если нужна краткая формула). <…> Творческое воображение, как “пьяный корабль” Рэнбо отчалило от «ветхих набережных Европы». Диву даешься, взирая на эту эмиграцию фантазии! <…> с каким порывом жадной нежности приникают писатели к земле в цвету, к таинству растительной жизни. <…> Кажется, что со времен Жан Жака Руссо не было подобной влюбленности в природу, для выходцев из окопов она – “возвращенный рай”» – и так далее. На этом фоне анализируется и русская литература. Вначале ее состояние описывается почти уничижительно: «Если в Европе начало, у нас, в России, как будто бы конец: конец всему, конец и литературе. <…> У нас на глазах русская литература зарубежная изнемогает в изгнании, вырванная с корнем…», но затем и она предстает, пусть в искаженном виде и запоздало, но все-таки тоже притягивающейся к тем же тенденциям. А в параллель ей снова заходит речь о явлениях французской литературы: «Есть еще такие, кого война словно отрезала от литературы, души, ампутированные раз навсегда; не таков ли – чтобы взять пример памятный и горестный для всякого – Анри Барбюс, ушедший на фронт во всеоружии вдохновенной и всеобъемлющей человечности – вернувшийся не к жизни, а прямо на ораторскую трибуну с пустой душой и суетным пафосом лжепророка» (Левинсон Андрей. Очерки литературной жизни. Чем жива литература? // 26 октября 1921, № 469).
Почти любое явление мировой культуры так или иначе соотносится с камертоном культуры французской, и выявление такой тенденции позволяет говорить, что «ПН» весьма наглядно фиксируют особую роль и значение Франции, ее истории и культуры для русского мышления, вне зависимости от того, где она развивается, – внутри страны или в эмиграции.
В п е р в ы е: Русские писатели в Париже: Взгляд на французскую литературу 1920-1940. Международная научная конференция. Женева, 8–10 декабря 2005 г. М.: Русский путь, 2007. С. 28-42.
ИВЕЛИЧ, СИЗИФ, ГУЛЛИВЕР: ХРОНИКИ СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В ПАРИЖСКИХ ГАЗЕТАХ
Довольно очевидно, что серьезные газеты русского зарубежья были обязаны весьма основательным образом следить за тем, что происходит в советской жизни. И хроника советской литературы в том или ином виде в них также присутствовала, занимая, конечно, достаточно скромное, но почетное место. Со временем она перестала восприниматься как нечто существенное, и даже в тех случаях, когда принадлежала известным писателям, выпадала из поля зрения исследователей. Нам представляется это не вполне справедливым. Хроника очень часто оказывается не менее значима для понимания как структуры газеты, так и литературного мышления авторов, о которых у нас пойдет речь. В заглавии названо три псевдонима, достаточно хорошо известных: Ивелич – Н.Н. Берберова, Сизиф – Г.В. Адамович, Гулливер – псевдоним «с историей». Давайте и начнем с напоминания этой истории.
В газете «Возрождение», выходившей с 1925 года, «Литературная хроника» (без подписи) стала появляться с февраля 1927 года, вскоре после прихода в газету В.Ф. Ходасевича. С 5 января 1928 она изменила название – не «хроника», а «летопись», и стала подписываться «Гулливер». Общепринятым было мнение, что Ходасевич и являлся ее автором. Он говорил об этом сам. Так, 8 декабря 1927 г. в письме к М.В. Вишняку читаем: «Газетная работа требует от меня <…> [е]женедельного чтения советских журналов для составления изводящей меня хроники»[714], а 27 января 1935 г., через семь с лишним лет, в письме к И.Н. Голенищеву-Кутузову: «…воскресенье и понедельник уйдут на проклятого Гулливера и на отдых»[715]. Писали об этом современники и историки. Г. Адамович полагал, что эти заметки следует называть «хроникой Ходасевича»[716]. Г. Мейер, автор основательного (хотя и очень пристрастного по политическим взглядам) очерка «”Возрождение” и белая идея», прямо утверждал, что Ходасевич «также вел отдел литературной (советской) хроники, подписывая ее “Гулливер”»[717].
Продавая Б.И. Николаевскому тетради с вырезками, составляющими комплект «Литературной летописи», Н.Н. Берберова к сделанному Ходасевичем заголовку «Гулливер» приписала: «(Ходасевич)»[718], что не помешало ей в мемуарной книге «Курсив мой» написать о «Летописи»: «Считалось, что ее пишет Ходасевич, но на самом деле писала ее я, подписывала “Гулливер” (по четвергам, в ”Возрождении”) и таким образом тайно сотрудничала в обеих газетах, что, разумеется, открыто делать было совершенно невозможно. Я делала это для Ходасевича, который говорил, что неспособен читать советские журналы, следить за новинками. Это оставалось тайной ото всех, вплоть до 1962 года, когда аспирант Харварда, Филипп Радли, писавший диссертацию о Ходасевиче, сказал мне, что он недавно узнал от кого-то, что Ходасевич под псевдонимом Гулливер регулярно давал в газету “Возрождение” отчеты о советской литературе. Мне пришлось признаться ему, что Гулливер была я, но что Ходасевич, конечно, редактировал мою хронику, прежде чем печатать ее как свою, иногда добавляя что-нибудь и от себя»[719].
Систематизируя различные высказывания исследователей, мемуаристов и даже самих Ходасевича и Берберовой, К.В. Яковлева приходит к выводу, что однозначное решение здесь невозможно, в каждом конкретном случае необходимо искать свои ключи к тексту и смиряться с тем, что для некоторых случаев проблема так и не будет никогда решена. Но надо сказать и о том, что когда в 1924–1925 годах Берберова под псевдонимом Ивелич или под криптонимом И. вела в «Днях» и «Последних новостях» рубрики «Хроника советской литературы» и «Литературная жизнь в России», некоторые из них несут на себе явный отпечаток руки Ходасевича. Впрочем, для нас вопрос авторства, чрезвычайно интересный сам по себе, в данный момент второстепенен. Нас более занимают две особенности: соотношение двух типов критического очерка: хроники и «настоящей» литературно-критической статьи, а также место такого рода хроник в общей структуре газеты.
Оставляя в стороне творчество Ивелича, рассмотрим на ограниченном материале (первое полугодие вполне случайно выбранного 1931 года) деятельность Г.В. Адамовича на четверговой литературной странице «левых» по эмигрантским меркам «Последних новостей» и деятельность В.Ф. Ходасевича и Гулливера на аналогичной странице «правого» «Возрождения».
Характеризуя всю деятельность первого в «Последних новостях», собиратель и тонкий знаток творчества Адамовича О.А. Коростелев писал: «Кроме еженедельного четвергового подвала, который, как правило, был гвоздем литературной страницы, Адамович вел в газете несколько постоянных колонок. Под псевдонимом Пэнгс он каждый понедельник с сентября 1926 г. по апрель 1940 г. публиковал ряд заметок с общим названием “Про все” – своеобразную хронику светской и интеллектуальной жизни. По средам с ноября 1927 г. по август 1939 г. под псевдонимом Сизиф печатал колонку “Отклики”, посвященную преимущественно литературе[720]. Начиная с марта 1936 г. “Отклики” посвящались преимущественно новостям иностранных литератур, для советской же была создана специальная рублика “Литература в СССР”, которую Адамович подписывал инициалами Г.А. С 1933 г. “Последние новости” по пятницам стали давать страницу о кино, Адамович с перерывами публиковался и там, в моменты особой активности печатая до трех кинорецензий в номере»; и несколько далее: «Общее число текстов, опубликованных Адамовичем в “Последних новостях”, приближается к 2400»[721]. Вместе с тем Адамович сам неоднократно жаловался на то, что именно необходимость регулярно писать о советской литературе угнетает его. 23 августа 1928 г. он писал З.Н. Гиппиус: «Вы, вероятно, морщитесь на мою советскую “меледу” в “П<оследних> Н<овостях>”. Что делать! “Наш читатель это любит”, как говорит Кантор»[722]. Однако Гиппиус в несколько более позднем размышлении (письмо от 14 февраля 1931) связывала появление этой «меледы» с общим обликом Адамовича-критика: «Вы – главным образом, в первую голову, прежде и раньше всего – литератор. Вы этого не хотите; но если б вы, не хотя, сознавали, что это в вас доминирует, – было бы лучше <…> Я это поняла, еще когда Мочульский сказал мне, на первой “Зел<еной> Лампе”, что вы “плакали от умиления перед статьей Поплавского в последних “Числах”. Так, мол, талантливо!” <…> Ну да; что кому первое – то для того и решает. <…> У вас – “талантливо”.