У нас есть гипотезы, объясняющие и этот случай, но в данный момент существеннее указать на иное. В кратком предисловии к «Некрополю» Ходасевич утверждал как незыблемый постулат: «Собранные в этой книге воспоминания <…> основаны только на том, чему я сам был свидетелем, на прямых показаниях действующих лиц и на печатных и письменных документах. Сведения, которые мне случалось получать из вторых или третьих рук, мною отстранены»[784]. Как мы видели, память о революции в его статьях эмигрантского периода становится не каким-то абсолютом, а варьируется в зависимости от потребностей данного момента. Конечно, он не искажает факты, но меняет тональность, добавляет современные размышления, акцентирует одни эпизоды и затушевывает, а то и вовсе элиминирует другие.
В п е р в ы е: Regards croisés sur la mémoire de la Révolution russe en exil (1917−2017) / Equipe de recherche MARGE / Maison des langues Université Jean Moulin Lyon 3. Lyon, 2019. P. 161–172. (Âge d’argent et l’émigration russe. Cahier 1).
ЛИДИЯ НОРД И ИНЖЕНЕРЫ ДУШ
Бывают странные, хочется сказать, порывы исследователей, когда вдруг возникает из забвения абсолютно безвестный человек, и выясняется, что про него необходимо знать как можно больше очень и очень многим. И находятся люди, готовые по крупицам восстанавливать биографию, рыться в поисках следов в старых газетах, читать вполне бездарные, но чем-то характерные сочинения. Героиня нашего рассказа – как раз героиня такого порыва.
1 ноября 2003 года в номере 2732 буэнос-айресской газеты «Наша страна» появилось письмо, подписанное москвичкой Татьяной Осиной:
Я занимаюсь восстановлением подлинной биографии русской журналистки и писательницы, которая в период своего пребывания в эмиграции жила и публиковалась под именем «Лидии Норд». Меня интересует все о ней.
В течение долгих лет она сотрудничала с «Нашей Страной», издавшей две ее книги. Я была бы крайне признательна, если бы знавшие ее смогли предоставить мне возможность ознакомиться с ее письмами, включая адреса на конвертах: они помогут мне найти родственников и тех кто знал ее в Великобритании. Письма важны и как источники информации и как немногие подлинные артефакты оставшиеся от нее.
Может быть читатели также смогли порекомендовать мне, с кем из знавших Лидию Норд я могла бы пообщаться? Для меня были бы важны любые сведения и воспоминания. Судя по старым публикациям на страницах «Нашей Страны», Лидия Норд была в хороших отношениях с покойным Б. Ширяевым. У его сына мог сохраниться отцовский архив. Можно ли его найти?
Наш интерес к этой личности был вызван тем, что именно через нее в конце сороковых и начале пятидесятых годов русская эмиграция получала сведения о судьбах советских писателей. В архиве Н.Н. Берберовой сохранились ее весьма интересные недатированные письма, совершенно явно относящиеся именно к этому периоду. Более или менее очевидно, чем был вызван обмен письмами: Берберова в это время была деятельной сотрудницей газеты «Русская мысль», где Норд публиковала статьи о тайной истории советской литературы 1920–1930-х годов, из которых следовало, что она была очевидцем тех событий, которые Берберову волновали, но подоплека которых осталась ей неизвестной[785]. Видимо, поэтому первой половиной 1950 года и следует датировать письмо, которое мы пока процитируем в части, относящейся к биографии его автора:
Теперь напишу о себе. Я не была знаменитой и выдающейся писательницей в СССР. Появление в свет моей первой книги «Встреча» совпало с арестом моего мужа. (К счастью, я успела получить за нее гонорар, также и за принятую к печати повесть). Книга была изъята и запрещена, а рукопись повести уничтожена в редакции.
Когда я вернулась после годового отсутствия с Дальнего Востока, то не хотелось идти на поклон в редакции, я знала, как ко мне отнесутся. Поэтому, нуждаясь в деньгах, я продала третью уже законченную вещь одному из писателей; – он издал ее под своим именем, а мне честно выплатил из гонорара условленную сумму.
Я решила по совету друзей вернуться к газетной работе, которой занималась до соприкосновения с госиздатом <так!>. Поступила в Т.А.С.С. (ленинградское отделение), писала очерки, которые ТАСС рассылал другим газетам. Так дожила до финской войны, когда меня неожиданно (вместо заболевшего сотрудника) командировали на фронт.
Получив за это орден (ими были награждены все побывавшие там литераторы), я почувствовала себя если не стоящей еще вполне на двух ногах, то, по крайней мере, на двух пятках, и, конечно, обнаглела. Написала очерк в «Ленправду» о условиях жизни советских студентов и зацепила некоторых партийных и комсомольских руководителей. Если бы редактор «Лен. правды» не был бы в отпуску, очерк бы не напечатали, но он был на курорте и его замещал человек неглупый и неплохой.
Мои друзья ругали меня, упрекали в неосторожности, а Анцелович, прочитав очерк, вызвал меня в кабинет и, плотно прикрыв дверь, свистящим шепотом спрашивал меня, «почему мне стукнуло в голову сесть самой и посадить его». Когда я вышла от Анцеловича, большинство сотрудников смотрели «сквозь меня».
Так продолжалось до полудня, пока в редакцию не позвонил «сам» Жданов, он справился, кто из сотрудников ТАСС писал очерк, похвалил его и добавил, что улучшение быта студентов давно стоит «на повестке дня» Ленсовета, и в том, что оно не было проведено в жизнь, конечно, виноваты, указанные в статье парт<ийные> руководители.
Анцелович, вызвав меня вторично, впервые поцеловал мне руку, добавив, что «всегда считал меня умницей». Коллеги, окружив, поздравляли меня. На другой день в «Правде» появилась передовица под заглавием «Необходимо улучшить быт студентов», где почти полностью цитировался мой очерк. Через три дня я уже получила «заказ» от Известий на ряд очерков.
Вот как делают карьеру журналисты в С.С.С.Р. (Но таким же образом они и исчезают).
Тогда обо мне вспомнили и редактора «Ленгосиздата». Но так как переиздавать «запрещенную» книгу было «неудобно», то меня запросили, нет ли у меня дубликата повести и не напишу ли я что-либо еще?
Конечно, я отказалась. Вскоре началась вторая война, и я снова попала на фронт. Ранение, плен, Германия. Два года не брала в руки перо. Потом начала писать, но все пришлось уничтожить при приближении советов, при моем бегстве от них. Отрывки, которые помещала «Р.М.», – это главы из книги, я ее скоро закончу. Но что будет дальше? Смогу ли я ее опубликовать – не знаю.
Работаю я ночной сестрой в сумасшедшем доме. Урывками пишу там, но Вы сами можете представить окружающую меня обстановку. Днем надо поспать, а в свободное время сделать что-нибудь по хозяйству. Оставить службу не могу, т.к. муж болеет и не работает больше года.
Недавно, чтобы хоть немного подработать, послала рассказ в «Русское Новое Слово» – скажу по совести, страшно не хотелось этого делать, но пришлось. Ведь «Р.М.» гонорары не платит. На прошлой неделе получила письмо от B.B.C. с просьбой написать им статью. Послала. Им понравилось. Сегодня получила гонорар. Знаю, что у них есть свои сотрудники и, по-видимому, такие заказы я буду получать лишь изредка.
Теперь, приболев, пользуюсь освобождением от работы и пишу до потемнения в глазах и мозгу.
Вот все, что могу рассказать о своей жизни. Еще раз спасибо за Ваше теплое письмо. Всегда рада буду сообщить Вам то, что Вас интересует. Искренно Ваша О. Норд. <…>
Кстати, меня зовут Ольгой Алексеевной. В «Л.» Норд меня перекрестила «Русская Мысль», напечатав первые статьи за подписью «Л.» Норд вместо О.Норд, с тех пор так и пошло. Я не протестовала. К моему глубокому сожалению, я не знаю Вашего имени, отчества.
Ваша О.Н.
O.Nord, 62 Queens Place, Leeds 2, Great Britain.[786]
У нас есть все основания сомневаться в правдивости этих воспоминаний. Дело в том, что в 1958 году в Буэнос-Айресе вышла ее книга «Из блокнота советской журналистки», где автор не избегает рассказов о событиях предвоенных и военных лет, однако воспоминаний ни о Ленинградском отделении ТАСС, ни о пребывании на фронте в финскую войну там нет. Более того: один из очерков посвящен тяжело раненному (и впоследствии скончавшемуся) на той войне человеку, и из его текста следует, что дальше тыловых госпиталей автор допущен не был.
Еще в 2006 году о Лидии Норд написали Б. Равдин и Г. Суперфин, собрав и интерпретировав множество разнообразных фактов из печатных и рукописных источников, и стало ясно, что все, до сих пор известное о ней, надо подвергнуть сомнению. Приведем только краткую сводку достоверных сведений о ее биографии.
Ольга Алексеевна Оленич-Гнененко родилась около 1907 г. Наиболее известен среди ее родственников в качестве литератора Александр Павлович Оленич-Гнененко (1893–1963), переводчик стихотворений Эдгара По и «Алисы в стране чудес». Судя по всему, она действительно обладала некоторыми знакомствами в ленинградском литературном мире, однако о ее собственной литературной и журналистской деятельности в СССР сведений собрать не удалось. Судя по «Указателю заглавий произведений художественной литературы» (М., 1985. Т. 1), названной ей своим произведением повести «Встреча» или вообще не существовало в природе, или она не была доведена до печати. В 1930-е годы ее мужем был Николай Николаевич Курков (1897–1943, погиб в магаданских лагерях), майор, старший преподаватель тактики Артиллерийских Краснознаменных курсов усовершенствования командного состава РККА, расквартированных в Детском Селе. По ее собственным рассказам, была военным корреспондентом в финскую и Отечественную войну, там ранена и попала в немецкий плен. Вероятнее всего, на самом деле во время финской войны она на фронте не была, но каким-то образом оказалась сотрудницей некоторых газет армии Власова. После войны перебралась в Англию, вышла замуж, в начале 1950-х годов работала ночной сиделкой в психиатрической больнице и довольно активно печаталась. Умерла она в Лондоне в 1967 году