залась «несозвучной»), брала на дом корректуру, чтобы поддержать здоровье мужа. И в то время никто из нынешних «маститых литераторов» не поддержал их ни материально, ни морально.
Когда поэт Н. Заболоцкий выступил в Союзе писателей с резкой речью в защиту Вагинова и указал на его бедственное положение, там спохватились, но было поздно: Вагинов умирал от истощения и моральной депрессии.
Тынянов, от начала и до конца своей жизни (при советской власти) держался и жил скромнее многих других литераторов. Он много работал, собрал исторические документы, но опубликовал мало книг. «Ровно столько, чтобы мне хватило на жизнь», – говорил он.
Последнее время Каверин стал обгонять его (их жены – родные сестры) и получил более широкую известность. Он был политически «шире и гибче» Тынянова. Кроме того, его книга «Два капитана» явилась по существу первой занимательной книгой для юношества. В доме у Кавериных я не бывала, встречалась с ним изредка у Тынянова, а больше в редакциях или в «Доме писателей». Перед войной он стал тучнеть, и вид всегда у него был довольный и веселый.
С М. Форманом <так!> я близко знакома не была, но печальную его историю знаю. Он был обвинен в литературных и политических уклонах, а также в «нечутком отношении к молодым, пролетарским талантам» и смещен, а затем за связь с «антисоветскими элементами» арестован. Его, как и Замятина, погубил доносами <М.В.> Борисоглебский. Знали ли Вы его?
В 1939-40 гг., когда из тюрем стали появляться выпущенные на свободу, то плохая слава как о доносчиках пошла о М. Слонимском и особенно о Тихонове.
Слонимский всегда был ярым сторонником Сталина и большим подхалимом. Особенно я убедилась в этом, побывав на финской войне.
«Тихоня-Тихонов» долго носил маску, но он сыграл гнуснейшую роль и период «чисток», за это и был награжден орденом Ленина. Я лично слышала от Тынянова и других, что Тихонов предал талантливого писателя Сергея Адамовича Колбасьева (автора книги «Поворот все вдруг»): – он донес, что Колбасьев был близок с Гумилевым, занимается антисоветской деятельностью и имеет переписку с заграницей. Колбасьева расстреляли. Оказалось, Тихонов доносил и на Сологуба, Клюева, Ахматову, Мандельштама и др. Представляете, дорогая, какая гнусная атмосфера царит в советской писательской среде? Зависть, стремление быть первым, погоня за орденами, – все это приводит к службе в Н.К.В.Д.
Федина я знаю и люблю его как писателя и как человека. Пишет он очень мало, вернее, мало публикует. Его, как и В. Лидина, Сталин недолюбливает.
Я тоже не знала, что Н. Чуковский стал уже дедушкой; очевидно, это произошло в послевоенные годы. Знаю о неладах в их семье. По-моему, он был несчастлив в браке. Кроме того, уже происходили непрерывные ссоры с отцом (из-за тяжелого характера К. Ч<уковского>). Перед войной они окончательно разошлись, и Коля, забрав семью и мать, переселился на отдельную квартиру. Последнее время он почти не работал и превратился в комок нервов.
О том, что Над<ежда> Алек<сеевна Пешкова> является агентом НКВД (так же, как Слонимский, Борисоглебский, Тихонов, Влад. Ставский и ряд др.), сообщил литераторам, бывшим вместе с ним в ссылке, прежний прокурор Лен. Области Леопольд Карлович Аверкиев (позже, до самого ареста, он был начальником информационного отдела Московского Н.К.В.Д.).
Над. Алекс. вошла в семью Толстых, очевидно, по зданию Н.К.В.Д. С этой целью она предпринимала все, чтобы обворожить молодую жену Толстого. Разумеется, она ходит поныне в «кремлевских дамах», еще больше, чем при живом муже и свекре.
Перед войной ей отвели быв<ший> особняк английского посольства в Москве. Она жила там с детьми на широкую ногу и не боялась поддерживать сомнительные в политическом отношении знакомства, и при этом очень часто появлялась в Кремле, на приемах и запросто, пользуясь постоянным пропуском.
Судите сами, не странно ли?
Знаете ли Вы о том, что на процессах 1937-38 гг. она выступила как свидетельница? Об этом писалось в советских газетах. Правда, ее показания не были опубликованы в «отчетах процессов», лишь сообщалось, что «суд допросил Н.А. Пешкову при закрытых дверях».
Как она вела себя во время пребывания в Париже? Разыгрывала убитую горем вдову или нет? Кстати, она получила пожизненную пенсию, превышающую пенсию Е.П. Пешковой (?!). И на детей получила отдельно.
Если бы я сейчас смогла бы перелететь к Вам, то рассказала о многих и много полнее и глубже. Относительно судьбы сестер Наппельбаум я боюсь писать, не уверена в том, что моя информация будет верна. Поэтому я проверю мои сведения у одних моих знакомых (они тоже в Англии), которые жили по соседству с Форманами, и потом напишу Вам[809].
На этом письме Берберова сверху написала: «Ольга Норд (одна из жен генерала Тухачевского). This material is not accurate, and Nord is gossipy and unreliable. N.B.».
Соединены две публикации, в п е р в ы е: Toronto Slavic Quarterly. 2010. № 34. Р. 203– 217, в интернете: http://www.utoronto.ca/tsq/34/tsq34_bogomolov.pdf, и: Из заметок по истории русской зарубежной истории и журналистики // Кафедра критики – своим юбилярам: Сборник в честь В.Г. Воздвиженского, Л.Ш. Вильчек, В.И. Новикова. М., 2008.
ЧТО ВИДНО СКВОЗЬ ЖЕЛЕЗНЫЙ ЗАНАВЕС: КАК УЗНАВАЛИ В ЭМИГРАЦИИ О СУДЬБАХ СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
7 июля 1946 года Борис Иванович Николаевский писал Глебу Петровичу Струве: «Пришли вести о Бабеле: по-видимому, он погиб. Мы имели точные сведения, что в конце <19>43 – начале <19>44 г. он был в лагере под Рыбинском, где были сравнительно сносные условия и где Бабель редактировал лагерную газету. Там же сидел Олеша, которого в начале <19>44 г. выпустили, и он жил в Рыбинске, т<ак> ск<азать>, на положении вольнокомандца. Говорили, что скоро должен получить облегчение участи и Бабель. Вместо этого в конце <19>44 г. его увезли куда-то по распоряжению НКВД, и с тех пор нет никаких сведений. Эренбург говорил своим литературным американским знакомым, что Бабеля, надо считать, нет в живых[810]. В Москве в НКВД на все справки отвечают, что ничего не знают. Я уже написал для “С<оциалистического> В<естника>” о нем, но вынул из этого номера: жду еще одной информации. Пильняк умер в ссылке, – после 5 лет лагеря. Подробностей мало. Слышали ли Вы, что Иван Катаев где-то в Германии? Он якобы был у “власовцев” (в широком значении этого слова). Много сведений о внутренней жизни литературного мира: об антисемитских заявлениях Шолохова, о паникерстве Леонова, подробности о смещении Фадеева, о расстреле ?)[811] Гехта и пр. Если у Вас имеется к<акая>-л<ибо> информация, присылайте для “С<оциалистического> В<естника>”. Очень ищем»[812].
Репутация Николаевского как историка и собирателя самых разнообразных фактов из области русской истории и культуры вне сомнений. Его архив, до сих пор не исчерпанный, представляет собою ценнейшее собрание материалов по самым разнообразным вопросам. И вот такой осторожный и тщательный историк сообщает своему собеседнику информацию, в которой нет практически ни слова правды: Бабель был расстрелян еще в 1940 году, Борис Пильняк – 21 апреля 1938 года, Иван Катаев – 19 августа 1937, зато Семен Гехт, по счастью, «всего лишь» был в 1944 г. приговорен к 8 годам лагеря, освободился в 1952-м и умер «в своей постели» 10 июня 1963 г.[813]
В 1946 году информации о Бабеле в журнале «Социалистический вестник» не появлялось. Но это зато три года спустя появилась публикация под прозрачным криптонимом Б. Н-ский, которую процитируем довольно полно:
СУДЬБА И.С. БАБЕЛЯ[814]
В списке писателей, выдвинувшихся за первый, «героический» период большевистской революции, одно из первых заметных мест занимает, несомненно, И.С. Бабель. Его «Конармия» оправдала свое название и совершила поистине кавалерийский пробег по полям и жнивам как русской, так и западной литературы <…> [Э]та книга создала автору прочную репутацию и острого наблюдателя, и большого, тонкого художника. Теперь – на расстоянии – едва ли можно сомневаться в том, что в художественной литературе «Конармия» была и остается лучшим из всего, что написано из эпохи гражданской войны…[815]
Но уже тогда <…> стало ясно, что большой писательский успех Бабеля среди широких кругов читательской аудитории далеко не согласован с политической оценкой его книги коммунистическими идеологами. В то время много разговоров вызвало грубое нападение на Бабеля со стороны Буденного, который в книге Бабеля увидел попытку подорвать военно-политическую легенду, слагавшуюся вокруг Первой Конной. По форме этот литературный налет бравого командарма не мог не вызывать улыбку, – но сведущие люди знали, что за Буденным стоит Сталин, который в прошлом был тесно связан с Конармией. А Сталин и тогда, в 1925–1926 г.г. не располагал к улыбкам. Книгой Бабеля он был определенно недоволен, и со своей точки зрения был прав <…>
[Т]олько естественно, что уже с того времени Бабель был взят под самый пристальный надзор, – и как писатель, и как человек. Это не способствовало его творческим успехам. <…> Количество напечатанного Бабелем после «Конармии» весьма невелико, – но самого Бабеля долго не трогали, а лишь ходили вокруг да около него. Даже в мрачные времена «ежовщины», когда было переарестовано много людей, лично связанных с Бабелем, он не был подвергнут этим испытаниям. Его время пришло не при Ежове, а при Берии…
Свою деятельность наркома Внутренних Дел Лаврентий Берия начал попыткой разыгрывать новый вариант «диктатуры сердца». Ежова не просто убрали с Лубянки, – из него пытались сделать козла отпущения, возложив на него лично ответственность за всю «ежовщину». Его самого арестовали и обвинили не только во «вредительских» арестах и расправах с ни в чем неповинными людьми, но и «пришили» ему самому дело в организации заговора против Политбюро и Сталина лично. Старый прием, рекомендованный еще Маккиавели на примере Римиро д’Орко, правителя Романьи, которому Цезарь Борджиа дал неограниченные полномочия для проведения кровавой чистки в этой провинции, – а затем его самого отправив на плаху