Поначалу ещё не верили, ещё посмеивались, читая свежие сенсации, давайте, давайте, журналюги, пугайте нас зелёными человечками…
Чем дальше, тем больше понимали: правда. Искали в Сети, ждали свежих газет, смотрели фотографии дальних миров, планеты, такой далёкой и такой чужой, смотрели, какие там дома строят, каким богам молятся, кого ставят на пьедестал, кому рубят головы. На снимках ничего было не разобрать, как будто смотришь с самолёта, но всё-таки смотрели, разглядывали очертания городов…
А потом мы поняли, что они вооружены.
И вооружены неплохо.
Мы видели полигоны, длинные армейские бараки, вострые носы ракет. Мы видели боевые спутники, болтавшиеся вокруг планеты, как на привязи. Мы видели…
Много что видели.
И чем больше видели, тем больше понимали: когда-нибудь они нападут на нас.
Семнадцатого марта две тысячи сто сорокового года.
Эту дату мы тоже не сможем забыть. Никогда. Дату, когда стартовал «Арес», унёсся в ледяные пучины космоса, чтобы одолеть тех, неведомых, где-то там, в других галактиках.
Семнадцатого сентября трёхтысячного года. Эту дату мы тоже не забудем, дату, когда «Арес» наконец-то достиг цели, системы корабля возвестили нам, что наконец-то можно пробудиться от многовекового сна. Цель оказалась дальше, чем мы думали, много дальше, нам даже показалось – как будто такое могло быть – что она за пределами вселенной.
Семнадцатое мая три тысячи третьего года. Исторический день – когда мы сожгли дотла чужую цивилизацию, оставили от неё дымящиеся руины. Помню, как первый и последний раз опустились на погибшую планету, как снимались – на фоне разрушенных городов, как я нарисовал на стене сожжённого храма знак земли, крест внутри круга, расписался кровью.
Семнадцатого апреля три тысячи девятисотого года. День, когда мы вернулись назад, и системы «Ареса» возвестили нам, что можно просыпаться от векового сна.
Мы приближались к земле, мы слали позывные на землю, земля не отвечала. Когда мы приблизились к родной планете, взорам нашим предстало страшное зрелище.
От нашей цивилизации, некогда великой, остались обожжённые руины. Враги опередили нас, они уже побывали здесь, разрушили наши города, испещрили землю воронками от ядерных взрывов.
Мы ещё не понимали, что случилось. Мы ещё жаждали мести, мы ещё искали в пучинах космоса вражеские корабли.
А потом среди руин я увидел обломки храма, на котором кровью был начертан знак земли.
И понял всё.
2013 г.
Память
– Вы последний? – спросил он.
Я не знал, последний я или нет. Я вообще не знал, кто я. И где я.
Но все, кто здесь был, были впереди меня.
– Похоже, да, – сказал я.
Он устроился за мной. Кто он, не спрашивайте. У него не было лица. У него не было тела. У него вообще ничего не было.
– У меня тоже.
– Давно ждёте? – спросил он.
Я не знал, давно я жду или нет. Я вообще не знал, что я жду. И как я сюда попал. Последнее, что помню: нестерпимая боль душит, давит на грудь, работяга из скорой наполняет шприц, бормочет, что всё будет хорошо, вы, дедуля, ещё поживёте.
А потом не было ничего.
А потом он спросил меня:
– Вы последний?
Очередь продвинулась ещё немного. Кто-то там, впереди, кажется, первый в очереди, шагнул за невидимый порог – и исчез. Нет, не свернул куда-то, не исчез из поля зрения, а исчез вообще.
Совсем.
– Не повезло ему, – сказал тот, кто был со мной.
– Не повезло, – согласился я.
Хотя не понимал: почему.
– В кино не снимался, вот и не повезло.
– П-почему?
– Кто не снимается, тот всё… памяти от него не остаётся.
Я хотел спросить: почему, не спросил.
– Потому что. Так у них заведено.
– У кого, у них?
Мой сосед показал куда-то вверх, в темноту.
– У этих. Там, наверху.
– Вы откуда знаете?
– Ага, весь мир знает, я не знаю. Ты, парень, в лесу, что ли, жил?
Я молчал. Лихорадочно думал, как вернуться назад, понемногу свыкался с мыслью, что никакого назад уже не будет.
– В кино снимался? – спросил мой сосед.
– Один раз… было дело.
– Домашнее видео?
– Обижаете, в фильме. «Звёзды падают».
– Не смотрел. Ну ладно, повезло тебе. А то, кто в домашнем видео снимался, может, и не пройдёт.
Очередь продвинулась ещё немного. Ещё три человека исчезли в небытие, один человек шагнул за невидимую дверь, провалился куда-то в чёрную бездну.
– Вот ему не повезло, так не повезло, – сказал мой сосед.
– А что?
– Похоже, в ужастике в каком-то снялся. Или в триллере. Теперь всю вечность будет с зомби воевать или от вампиров бегать.
Ещё две тени скользнули к невидимой двери, унеслись куда-то в небо, в небо, в сияющую высь.
– Супруги, – пояснил мой сосед, – только и осталось у них видео, что со свадьбы. Ох, повезло, теперь всю вечность миловаться будут… у тебя-то хоть хорошая киношка была?
– Лучше не бывает. Про покорение космоса… хороший такой фильм вышел, мы даже не верили, что окупится.
– А что так?
– А где ты видел, чтобы хорошее окупалось?
Киваю. Очередь продвигается, кто-то возносится в дивные миры, кто-то падает в тёмные бездны.
– А ты как? – спрашиваю я.
– Что как?
– Ты куда попадёшь?
– Ой, парень, у меня фифти-фифти. Снял я один фильмец, ну такой, любительский… Ничего фильмец получился, рыцари, драконы, феи… А потом припёрло, деньги нужны были… попёрся в дрянную киношку… триллер какой-то там… вспоминать тошно. Не дай бог туда попаду.
– А что сделать нужно, чтобы не попасть?
– А уже ничего, что сделано, то сделано… раньше, на земле надо было думать. Я чуял, что что-то такое здесь будет… А дальше чуялки дело-то не пошло.
Молчим. Ещё один человек подходит к двери, падает в бездну.
– Не повезло.
Мне повезёт. Меня ждут звёзды, и «Скиталец тьмы», который держит курс на Фомальгаут, меня ждут дальние миры и звёздные империи…
– Удачи, – кивнул сосед.
Спохватываюсь, что подошла моя очередь, шагаю к двери, вспоминаю, на что нажимал при старте «Скитальца», и как нужно было поклониться обитателям далёких миров.
Холодеет душа.
Некстати вспомнил, что как-то по молодости снимался в рекламе туалетной бумаги.
2013 г.
И люди, и не люди
– Ждёшь кого-то?
Смотришь на меня огромными глазами, зябко кутаешься в халатик. Опускаю занавеску.
– Нет. Никого.
Я тебе не скажу, что я жду сегодня убийцу. Незачем тебе это знать, родная. Мало ли кто там околачивается возле дома, мы его на порог не пустим.
Закрываю двери, киваю часовому у входа, он замирает навытяжку, смотрит на меня преданными глазами. Лихорадочно соображаю, может, он и есть убийца, прячущий за пазухой нож.
Не знаю.
Знаю одно: этой ночью кто-то придёт убить меня.
– Ты кого ждёшь? Прийти кто-то должен, да?
Смотришь на меня, маленькая, нетерпеливая, настойчивая, как ребёнок, кажется, вот-вот начнёшь дёргать меня за рукав.
– Нет, нет, никто не придёт.
Ты поджала губки, нахохлилась, успокоилась, молчишь. Должно быть, тоже устала. Хорошо, хоть отдохну от твоего бесконечного щебетания…
А его на порог мы не пустим.
Того, кто придёт убить меня.
Господин секретарь, на вас готовится покушение.
Даже не вздрагиваю. Уже давно привык к этому мерзкому словечку, уже не холодеет спина, как раньше, по молодости, когда только принимал присягу: клянусь перед лицом всей планеты верой и правдой служить человечеству, когда целовал знамя Объединённого Государства, путал слова в присяге, министры подсказывали мне…
Вот тогда ещё боялся покушений. Вот тогда ещё вздрагивал, когда начальник охраны объявлял мне: господин секретарь, на вас… всякий раз думал, убьют меня или нет. Приводил в порядок дела…
Теперь уже не то.
– И когда?
– Сегодня ночью.
– Вот оно как… кого подозреваете?
– П-пока неизвестно.
– Плохо работаете. Можете хотя бы сказать, из приближённых кто-то, или извне?
Начальник охраны мотает головой: мол, не знаю. Тут же рапортует:
– Мы сделаем всё, чтобы предотвратить угрозу.
– Я в этом не сомневаюсь. И всё-таки…
– Ты чего, Аль?
Ты молчишь. Так непривычно, сидишь за столом и молчишь, я уже и забыл, что такое тишина, когда я не слушаю тебя вполуха, не киваю неустанно, да-да-да, не отбиваюсь от бесконечных, ну что ты молчишь, что ты меня не слышишь, а, тебе плевать, что я говорю, а, ты меня не любишь…
– Аль?
Смотришь на меня. Холодно, пристально. Молчишь.
– Случилось чего-то?
– Нет.
Киваю, нет так нет. Тем лучше. Устала. Выдохлась. Передохну в тишине. Хотя сейчас тишина очень некстати, когда вздрагиваю от каждого шороха, лихорадочно соображаю, кто этой ночью придёт убить меня.
Кто бы ни пришёл, я его не пущу.
Не бойся, родная.
Я его не пущу.
– Кто хоть придёт-то?
Начальник охраны бледнеет, это что-то новенькое, никогда не видел его в таком состоянии.
– Слишком мало данных. И слишком разрозненные.
– Ну хоть человек? – посмеиваюсь.
– Н-нет.
– Как нет? Собака, что ли, бомбой начинённая? Или таракан с поясом шахида?
– Опасность… класса Це.
– Вы мне загадками не говорите, я ваши а-бэ-цэ не понимаю… сидит кошка на крыльце. Откуда?
Начальник охраны показывает в окно, вверх, в ледяное звёздное небо.
Ёкает сердце.
– Вы уверены?
– Нет сомнений. Оттуда.
– Вторжение на Землю?
– Похоже на то.
На языке вертится много вопросов. Очень много, слишком много, чтобы выбрать хоть какой-нибудь и задать. И слишком много мыслей. Доигрались. Дождались. Допрыгались. Дожили. Дометали. Досмотрели в космос. Дооткрывали звёзды и галактики. Дозадумыввлись, одиноки ли мы во вселенной. До…
А ты не бойся, родная.
Кто бы ни пришёл, мы не пустим его сюда, он не войдёт на наш порог, он не откроет двери, он не нарушит наш покой. Все дневные тревоги, все нерешённые вопросы большого мира остались там, там, за дверью, все эти: господин секретарь, без вашей подписи недействительно… Это будет завтра, это будет при свете дня, ночь принадлежит нам.