Героическая интуиция Гегеля права в стремлении своем замереть в мыслительном созерцании смысла…
1. Диалектика
Синкретизм «символ-концепт» взламывает Георг В.Ф. Гегель (1770 – 1831), в превращенной форме Понятия представляя концептум как противопоставленный символу. Диалектика образа, заданная текстами Ареопагитик, приводит, в конце концов, к осмысленному образу, т.е. к символу (Sinnbild).
«После того как кантовская, лишь инстинктивно найденная, еще мертвая, еще не постигнутая в понятии тройственность (Triplicitat) была возведена в свое абсолютное значение» (Гегель 1992: 26),
стало абсолютно ясным, что троичное способно расстраиваться, что диалектика снятия противоположностей предрешает наличие третьего «лишнего», ибо
«равное себе самому раздваивается» (там же: 90):
на образ и символ или на понятие и концепт. Столкновение образа и осмысленного образа, произведенное Кантом, породило Понятие как абсолют, выделяя при этом символ – как результат нового разделения сущностных форм. Всякое движение мысли от явления к сущности есть мышление в символических формах; символ и есть – совпадение сущности и явления друг в друге.
Диалектика Гегеля достаточно хорошо известна; изложим основные положения метода, основываясь на главных трудах философа (прежде всего на «Феноменологии духа»).
«Суть дела исчерпывается не своей целью, а своим осуществлением, и не результат есть действительное целое»,
поскольку
«результат только потому тождествен началу, что начало есть цель» (там же: 2 и 11).
«Точно так же различие есть скорее граница существа дела» (там же: 2),
но только
«неодноименное притягивается» (там же: 85),
тогда как
«одноименное<…> разлагается на противоположность» (там же: 86)
и тем отталкивается; поэтому
«надо мыслить чистую смену, или противоположение внутри себя от себя самого, т.е. противоречие» (там же: 88).
«Истинной формой, в которой существует истина, может быть лишь научная система ее» (там же: 3),
поскольку и
«знание действительно и может быть изложено только как наука или как система, поскольку и истинное действительно только как система» (там же: 12),
хотя при этом каждая
«наука должна организоваться только собственной жизнью понятия» (там же: 28).
«Истинное есть ценное. Но целое есть только сущность, завершающаяся через свое развитие» (там же: 10).
«Начало, принцип или абсолютное <…> есть только всеобщее» (там же: 10).
«Философия должна остерегаться желания быть назидательной» (там же: 5),
поскольку
«разум есть целесообразное действовавание» (там же: 11 ),
а
«известное вообще – от того, что оно известно, еще не познано»:
анализировать – значит «снять форму» известности, а это и есть деятельность разложения с помощью рассудка (там же: 16) и его понятий.
Необходимо высказаться и против эмпиризма («они собирают в своей области кучу материала…» (там же: 7)), и против «одноцветного формализма», доходящего до схематизма («наивность пустоты в познании» (там же: 8)), провозглашающего, что форма равна сущности (там же: 21), и против догматизма, риторики или номиналистического увлечения терминами; Гегель и против романтиков типа Шеллинга, иногда отрицающих важность рассудка и форм рассудочного понятийного мышления. Больше всего – и справедливо – его возмущает скептицизм, «неспокойное мышление скептицизма» (там же: 116); здесь полное согласие с Кантом, утверждавшим, что скептицизм – это порождение безнадзорной диалектики.
«Явление есть возникновение и исчезновение, которые сами не возникают и не исчезают, а есть в себе и составляют действительность и движение жизни истины» (там же: 24 – 25),
«но это движение и есть то, что называется силой<…> но сила есть также целое» (там же: 73),
а средний термин игры сил
«называется поэтому явлением (Erscheinung)» (там же: 77);
при этом явление
«не есть мир чувственного знания и воспринимания как мир сущий, а мир, который установлен как мир снятый или поистине как внутренний»,
определяемый своими собственными законами (там же: 79); в отличие от этого
«сущность есть бесконечность как снятость всех различий, чистое движение вокруг оси…» (там же: 95).
Эти высказывания возвращают нас к проблеме содержательных форм слова, которые суть явления собственной сущности – концепта как снятости всех различий, как чистое движение вокруг оси…
Отсюда уже вытекает, что и
«метод есть не что иное, как всё сооружение в целом, воздвигнутое в его чистой существенности» (там же: 25);
что метод и предмет определяются друг другом:
«предмет по существу есть то же, что и движение; движение есть развертывание и различение моментов, предмет – нахождение их в совокупности» (там же: 60),
«предмет есть истинное и всеобщее» (там же: 63),
«есть противоположное себе самому» (там же: 68).
Μ.К. Мамардашвили идет дальше, утверждая, что у Гегеля
«метод отождествляется с теорией»,
что
«метод и есть теория познания, другой теории познания для Гегеля не существует» (Мамардашвили 1968: 135 – 136).
«Для мышления предмет движется не в представлениях или образах, а в понятиях<…> но понятие есть в то же время нечто сущее» (Гегель 1992: 107):
«если мы назовем понятием движение знания, а предметом – знание как покоящееся единство, или „я“, то мы увидим, что не только для нас, но для самого знания предмет соответствует понятию» (там же: 93).
Таков этот выход на объективно существующее Понятие, которое в устах Гегеля подменяет собою концепт. Возвращение в концептум предполагает конструирование концептуса-понятия как ближайшей к нему содержательной формы.
2. Сознание, познание, знание
В познании и накоплении знания участвуют сознание и опыт. Сознание – это рассудок, а самосознание – разум (там же: 124), т.е. достоверность сознания;
«сознание наблюдает<…> разум <…>познает вещи, превращает их чувственность в понятия…» (там же: 130 – 131).
Дух в своем развитии проходит следующие моменты: сознание – самосознание – разум – дух (там же: 364). Всё вместе (одномоментность такого движения) и есть по-знание. Заметна, между прочим, зависимость от предшественников, но с включением четвертого субъекта:
1) Духа как воплощения концептуального поля; ср. у Канта рассудок;
2) способности суждения – разум, а у Шеллинга чувство – рассудок – разум.
Соответствующее движение можно обозначить не через функции или «инструменты» познания, а по его результатам: знание – сознание – осознание, все вместе образующие познание. В иных терминах это значит, что в процессе познания важнейшую роль играет язык – носитель всех связей и отношений, представленных в диалектическом процессе познания, а на уровне значения слова непосредственно воплощающий именно принцип познания (S).
«Язык как действительность отчуждения» (там же: 272)
провозглашает и Гегель, в отличие от Канта осознавший, что, не в пример чистой мысли, даже подвергнутой критике,
«язык, как мы видим, правдивее; в нем мы сами непосредственно опровергаем свое мнение (Meinung)» (там же: 53).
Сказанным определяется, по Гегелю, и последовательность форм научного познания.
Сначала эмпирически представленное описание –
«поверхностное извлечение из единичности и столь же поверхностная форма всеобщности <…> это описание вещей еще не имеет движения в самом предмете; движение это, напротив, только в самом описании» (там же: 131),
поскольку
«единичный облик <…> в качестве мнимого бытия нельзя выразить в словах» (там же: 171),
знаменующих не единичное, но всеобщее (как и понятие отражает не единичное, но особенное).
Затем следует указание признаков – различение существенного и несущественного:
«из чувственного рассеяния подымается понятие» (там же: 132);
на основе найденных признаков происходит нахождение законов, а
«закон по существу есть в виде понятия» (там же: 134),
данного с известным допущением вероятности. После этого необходимы проверочные эксперименты разного рода, поскольку выведенные законы следует верифицировать:
«материя<…> не есть сущая вещь, а есть бытие как всеобщее бытие или [бытие] в модусе понятия» (там же: 137).
Всё исходит из концептума с тем, чтобы в нашем сознании предстать в виде концептуса – так можно было бы истолковать неизбежно синкретичное у Гегеля представление о Понятии. «Тождество вещи и разума» (там же: 183) в таком случае предстает как совмещение материального и идеального по причине устранения среднего – слова. Употребляя выражения типа «многозначность этого значения» (там же: 169), Гегель показывает небрежность в отношении к слову.
Истолкования Гегеля в этом аспекте его философствования также неудовлетворительны. Так, В.Ф. Асмус (1984) выявляет у Гегеля три момента всякого логически реального: рассудок – диалектика – разум. Рефлективное мышление посредством рассудка (абстрактная логика) – первая форма логического, и это равно тому, что вещи суть в бытии. В соответствии с Гегелем автор заявляет, что сущности рождают понятия, но и предмет в то же время соответствует понятию. Это справедливо, поскольку верно расхождение между вещью и знаком в одном случае, и между словом и предметом – в другом. Диалектическая, или отрицательно-разумная логика равна способности суждения по Канту, но только разум в положительно-разумной логике отношений (спекулятивная логика) способен дать достоверное знание как реальность сознания. Приводя слова Гегеля «особенное как середина, связующая крайности всеобщего и единичного», В.Ф. Асмус выходит на уровень понятия (особенное) в ущерб всеобщему – слову. Здесь лежит потенциально возможное в будущем (теперь уже начавшемся) философствовании, обращенном именно к всеобщему: к объекту, а не к предмету, к абсолютному, т.е. к концепту, который одновременно и форма, и содержание сущего.
Последовательность же операций в научном исследовании, указанной самим Гегелем, лежит в основе любого научного метода, хотя каждый из них по-своему выделяет их репрезентативность и подчеркивает важность отдельных операций. Типологически общность методов в данном – прикладном – значении определяется вовсе не самим предметом, а содержательными формами слова (как мы его ни назовем: имя у философов, термин у естественников и т.п.). Описание и указание признаков происходит в содержательном поле образа и связано с во-ображением; нахождение закономерных связей и отношений, объективирующих объект на основе исследуемого предмета, происходит в содержательном поле понятия; самое глубокое постижение сущности осуществляется на уровне символа (как в осознании его сущего, так и в формах его фиксации) – это заключительный аспект постижения истины, как его описал Гегель: телеология и инстинкт разума (Гегель 1992: 139). Инстинкт разума явно соотносится с символом, тогда как «телеология» возвращает нас в концепт.
3. Символичность понятия
Представляется несомненным, что сущностное содержание философии Гегеля русские идеалисты постигли глубоко и предельно верно. Они конгениально соучаствовали в движении мысли Гегеля, и поэтому можно довериться их интуициям. Несколько замечаний по этому поводу в связи с нашей темой.
«Мысль о единстве мышления и бытия, понятия и предмета, образует исходную точку философии Гегеля; ее своеобразие состоит в том, что это единство она мыслит снова в форме знания или понятия» (Франк 1915: 502).
Таким образом, позиция Гегеля рассматривается как позиция реалиста, который диалектически перевертывает субъект-объектные отношения: данное у него есть слово (поэтому о слове он молчит, хотя
«ясность дается лишь словом» (Ильин 1918: I, 15),
а проблема у него – понятие, т.е. одна из содержательных форм слова; но вместе с тем понятие явлено в знании, т.е. уже не в какой-либо сущности, а в отношении: снятие противоположности между словом и вещью в Понятии отчуждает понятие от слова, которое и предстает как концепт.
«Идеальное есть средоточие абсолютной реальности»,
– так формулирует эту мысль И.А. Ильин (там же: I, 67).
Слово же у Гегеля адекватно смыслу:
«Словесный термин стоит у Гегеля всегда в органической связи с тем смысловым содержанием, которое этим термином закрепляется и передается. Гегель не только имеет в виду нечто, адекватно соответствующее термину; он как бы мысленно созерцает некоторое реальное бытие, событие или отношение, которое обозначено этим словом; он точно выговаривает то самое, что видит в предмете его зрячая мысль»,
поскольку
«акт облечения в слово доступен только тому, кто пережил содержание непосредственно» (там же: I, 3).
Если нам будет позволено истолковать это место, мы увидим еще раз, что за словом-знаком Ильин у Гегеля видит слово-смысл, связывающий напрямую с бытием вещи, – это позиция концептуалиста, которой поддается Гегель, как только он из сферы субстанций (мысль и вещь) переходит в сферу отношений (между словом и предметом).
«Самозабвенное погружение в Гегеля» позволяет И.А. Ильину открыть сокровенный смысл творений этого автора:
«Кроме этого смысла ничего нет; есть только он один; в нем обнаруживается изменение; еще изменение; еще изменение; смысл, подобно растению или животному, оставаясь всё тем же смыслом, меняется и в изменении своем обнаруживает известную закономерность. Всё это совершается в понятии, объективном, сверхвременном; не в душе, мыслящей о понятии, а в самом понятии, в самом смысле. Наука рассказывает в точных и адекватных словах о том, как меняется понятие; и в этом все» (там же: I, 57 – 58).
За понятием, вознесенным в Понятие, Ильин различает туманные очертания конкретного (concrescere – возникать через сращение) (там же: I, 3), т.е. сращение образа и образного смысла – собственно образа и символа, различные грани которых в качестве формы и содержания формируют понятие.
«Характерной чертой всякого „образа“ является цельное и неразрывное взаимопроникновение между его формою и содержанием. Если разуметь под формою тот „элемент“, в котором раскрывается и осуществляется известная сила, а под содержанием ту силу, которая осуществляет и раскрывает себя в этом элементе, – то в каждом образовании формою будет иррациональная стихия, а содержанием – спекулятивное понятие. Если же под формою разуметь тот закономерный строй, который зиждет внутреннее и внешнее единство „образа“, а под содержанием ту материю, которую этот закон сковывает в единство, – то в каждом образовании формою будет спекулятивное Понятие, а содержанием – иррационально чувственная стихия. Однако правильнее не применять терминов „форма“ и „содержание“ к чувственному элементу: истинным содержанием и истинною формою „образов“ является сила Понятия, а чувственный элемент остается лишь средством выражения, или „средою“, медиумом, – способом „являться“, а не способом „быть“. Сила Понятия приносит свое содержание и раскрывает его в действительном „образе“» (там же: I, 261).
Совершенно точно сформулирован конечный результат:
«Тайна Гегелевой философии лежит глубже ее поверхностной и общеизвестной видимости: последнее слово ее есть не „понятие“, а „организм“»,
т.е. концепт, растущий энергией собственной силы, поскольку такое понятие (на самом деле – Понятие) «живет по закону своей внутренней целесообразности» (там же: II, 322, 324).