ФЕНОМЕНОЛОГИЯ КАК СТРОГАЯ НАУКА: СТРУКТУРАЛИЗМ
Так называемая структуралистская школа, весьма модная в наше время, отличается от феноменологическо-экзистенциалистской школы, господствовавшей в течение двенадцати лет, но унаследовала ее стиль, ее претенциозность и невежество.
1. Осадок структурализма
Практическим выходом феноменологии в научное знание является прежде всего структурализм; на авторитетных представителях этого научного направления середины XX века рассмотрим результаты, которых такая наука добилась.
Феноменологически выстроенные труды по частным вопросам гуманитарной науки быстро стареют. Стареют именно потому, что в них схематически рассмотрены преходящие явления и сконструированные феномены; они не даны как заданная цель, но заданы как «приточная» причина, хотя и выдается за цель (пресловутая телеологичность феноменологии). Схематизм кантовского происхождения строится на диалектических триадах и внутренне соотнесен с содержательными признаками различения. Обычно это парадигменные связи на метафорической основе – экспликация системы на символическом, а вовсе не на понятийном уровне; экспликация системы «вещей», отраженных через слово.
Например, перечитывая объемные труды P.O. Якобсона или Ю.Μ. Лотмана, ясно видишь, насколько опасна зависимость исследователя от избранного философского направления, в данном случае от феноменологии Гуссерля. Теоретически это пустые тома. Процедура описания лингвистического объекта – и ничего более. При отсутствии собственной лингвистической теории – конструирование предмета. Механику же такого конструирования мы сами хорошо усвоили (она стала техническим приемом), и можем без труда производить такие же по содержанию и качеству тексты, исполняя эту механическую работу. «Строгая» процедура логического исследования уже открытого интуитивно омертвляет предмет, превращая его в объект, полностью зависимый от воли субъекта. «Строгость» исследования задается самим методом, с помощью которого можно бесконечно углубляться в «эмический уровень» описания, примерно так, как заметил некогда Лосский (1911: 202):
«Комплексы дифференцированных элементов, образовавшиеся из суждения, в свою очередь, становятся элементами новых более сложных суждений. Всякий такой комплекс, как прошедший из своего рода сгущения суждений, может быть опять разложен на суждения»
и т.п., и т.д. Постоянное порождение всё новых суждений, а на их основе – всё новых уровней описания, не избавляет от необходимости соотносить эмический уровень с эмпирическим, но это, как правило, невозможно сделать, поскольку эмпирический уровень исследования заимствован из другой системы координат, получен из других «школ», имел совершенно иные цели.
Особенно опасно это в исследовании языка, поскольку язык в его содержательных формах неразрывно связан с другими «вершинами семантического треугольника»:
«Язык, лишь только он обособляется в самостоятельную силу, тотчас же, конечно, становится фразой» (Маркс, Энгельс 1956: III, 44).
Язык становится средством информации, заменяя вещь.
2. Антиномии познания: Якобсон
Е. Голенштейн в работе «Das Erbe Hegels», написанной совместно с Р. Якобсоном и X. Гадамером (Jakobson, Gadamer, Holenstein 1984: 22) полагал, что P.O. Якобсон – гегельянец, «продолжатель русского гегельянства», поскольку он отметил где-то: «Я – русский филолог», – а философствование русского типа – гегельянство (ссылка на славянофилов). Добавление «а история русского духа есть область эстетики» переводит стрелку на Шеллинга, также «типично русского философа». Логика немецкого историка предельно проста, тем более, что из этих рассуждений вытекает мысль, что «направляющим лозунгом» всей деятельности Якобсона, наивысшим результатом такой деятельности был структурализм, а с ним так или иначе связаны Holismus, диалектич. Interdependenz, реализм, динамика, иерархический принцип, телеология, логика развития, скачкообразное преобразование, универсализм, интерсубъективность (коллективизм) и историчность. Со стороны эстетики ко всем этим ведущим терминам относятся: к структурализму и холизму еще атомизм в диалектике формы и т.п. Подтянуть Якобсона к Гегелю необходимо, поскольку в данном случае речь шла о гегелевской премии.
Гораздо точнее позиции Якобсона (они менялись в течение его жизни) описаны в антиномиях «русской идеологической традиции» (там же: 28):
| Тезисы | Антитезисы |
|---|---|
| структурализм | атомизм |
| Holismus | aholismus |
| диалектика | формализм |
| реализм | Fiktionalismus |
| динамика | статика |
| иерархический ряд | редукционизм |
| телеология | механистическое объяснение |
| логика развития (номогенезис) | случайность (дарвинизм) |
| скачкообразное преобразование | непрерывные градуальные варианты |
| всеобщность универсализма | индивидуализм |
| коллективизм | (интерсубъективизм) |
| исторически ориентированная | эгоцентрически ориентированная |
| философски ориентированная | позитивистски ориентированная |
| эстетика | наука (пошлость) |
У каждого тезиса свой антитезис, и потому невозможно ожидать последовательности в конкретном проявлении той или иной исследовательской программы. Чаще всего отмена антитезиса становится исходной точкой в развитии собственной позиции. Например, структуралистские наклонности не мешают поиску мельчайших элементов звуковой системы в виде дифференциальных признаков, напротив – наталкивают на это. Точно так же Якобсон, полагает Голенштейн, синтезировал антиномии «динамика / статика» и «универсальное / индивидуальное», они даны (в разные периоды творчества Якобсона!) как «коррелирующие феномены». Стабильность языковых систем основывается на равновесии между антиномиями, а скачкообразное изменение системы, напротив, обусловлено внутренней тенденцией самой системы к отклонению от нормы. Занимаясь контрастивной грамматикой, Якобсон изучал индивидуальные особенности языков; противоположность между универсальным и индивидуальным снимается при постулировании инварианта на основе вариантов. Телеологические толкования также не отменяют механистических (т.е. законов развития языка, установленных младограмматиками), но ограничивают их действие.
В соответствии с русской «идеологией познания», утверждает Голенштейн, Якобсон всегда интересовался «развивающимися системами», причем развитие их всегда связывал с влиянием «прогрессивных идей в искусстве» (от Пикассо до Корбюзье; о русских авангардистах не говорится). Русская идеологическая традиция – «опережающее заимствование»: теории, усваиваемые русскими мыслителями на благословенном Западе, получают у них якобы некоторое опережение в развитии (Überhöhung). Две последние оговорки Голенштейна весьма любопытны своей логикой.
Русские мыслители постоянно опережают своих западных современников, но тем не менее заимствуют у последних. Что именно они заимствуют, как ни форму представления, уже и без того им известного? (Ср. замечание о том, что Запад оформляет открытое на Руси.) «Бесформенность» русского сознания и русская «философия образа» (тоже расхожие утверждения) выступают здесь как бы открытием того, что западноевропейское рацио оформляет в понятие, выдавая за последнее слово науки.
Вторая оговорка не менее интересна. Русские гуманитарии в научных проблемах отталкиваются от новаторских форм в искусстве; следовательно, понятийный момент познания также следует за образным, представляя собою всего лишь оформление образа в понятие (терминологически). Если вспомнить, что формализм авангарда рождался как реакция на символизм, можно сказать, что «развивающаяся система», которая интересна Якобсону, это момент образ-ования новых форм концепта в кристаллизующих их понятиях, но вне символических систем, в отталкивании от устаревших символов. Я прекрасно помню восторг в разноцветных очах Якобсона, когда он говорил о Хлебникове – величайший поэт (художник слова), потому что он открыл новые формы «безъязычия». Но это вовсе не гегельянство, это – лейбницианский момент в «развитии новой системы» концептуального становления в образе. Хлебников вернул цельному и автономному слову первозданность его словесного образа, а «формалисты» пытались истолковать его открытие на понятийном уровне. И то и другое происходило в Петербурге-Петрограде, куда Якобсон приезжал не раз слушать лекции и общаться с коллегами.
Остатки московского гегельянства в пражский период творчества Якобсона уже перекрыты феноменологизмом. Якобсону принадлежит формула, согласно которой романтизм компаративистов – тезис, позитивизм младограмматиков – антитезис, а структурализм – синтезис; пражский структурализм есть синтез младограмматиков (тезис) и Соссюра (якобы антитезис) (Jakobson 1971: II, 515, 595, 713).
Прописка Якобсона по департаменту гегельянства проведена по косвенным признакам: учился в Московском университете (не только), сотрудничал с Николаем Трубецким («типично русский ученый и гегельянец» (там же: 36)), положительно отзывался о грамматических идеях славянофилов (в грамматике Константина Аксакова впервые показаны маркированные и «нулевые» грамматические формы), а также переформулировал типично гегельянские термины вроде «органический» и «живой» (язык) на «онтологически нейтральные» «системный» и «динамический». И переформулирование уже известных понятий (замена термином), и редукция «от вещи» – типичные приемы феноменолога, равно как и замена каузальных связей в предмете телеологическими в идее (в по-ятии предмета); телеологизм есть «логика развития языка», описанная задним числом, т.е. как обращенная каузальность.