-экзистенциальные в русле неогумбольдтианства (язык определяет мир человека, национальные языки несводимы друг к другу, что ограничивает познавательные возможности человека и отражается во всей логике мышления отдельных наций).
«Язык – родной дом бытия» (Хайдеггер);
шеллингианская идея как вершина классической немецкой философии; философская герменевтика (Гадамер 1988) возвращает гегелевскую диалектику, и т.п.
3. Культурно-антропологические направления (в русле идей Гердера 1977).
4. Религиозно-философские течения (основанные на истолковании божественного Слова).
Внимательный читатель отметит, что изложение русской философии ведется здесь на фоне немецкой, именно немецкая философия стала направляющей силой для русского ума, богатого собственными представлениями о Сущем. В конфронтации с немецкой философией и кристаллизовалась русская философия.
Остальные национальные философии оставлены в стороне, отчасти как принципиально чуждые русской мысли. Так, американская философия слишком «вещественна»; квалифицированный разбор ее представлен в не утратившей информационной силы книге (Hill 1961). О современных взглядах американских философствующих лингвистов можно судить по спорным трудам Ноама Хомского. Защищая свой вариант универсальной грамматики «общечеловеческого языка», Хомский возвращает нас к Декарту и его дуализму; не среда, а биологическая наследственность определяет развитие сознания человека, в том числе его способности получать знания. В отличие от французского философа, который говорил о врожденных идеях, Хомский толкует о врожденных способностях знать эти идеи (Хомский 1996: 182). Это как-то примиряет с путаным дуализмом автора, обогащенным гегелевской диалектикой («лягушка не видит дохлой мухи – только в движении» (там же: 178)).
Мы, полагает Хомский, просто постигаем мир на всё большем уровне абстракции в ratio. Все формы культуры
«отражают нашу глубинную природу <…> уходят в самую суть человеческой природы» (там же: 171).
Таким образом, признается, что человек «параллелен» миру на генном уровне и уже с рождения всё знает.
«В случае языка существует особая способность, являющаяся одним из основных элементов человеческого разума. Она действительно почти мгновенно, предопределенным способом, причем одинаково у всех представителей данного вида, образует в результате богатую и сложную систему знаний – конкретный язык» (там же: 175).
Последователи Хомского разбрелись по свету в поисках «глубинных корней» мироздания, человека и его языка, утверждая даже биологическое «единство людей», восходящее к сокрушению Вавилонской башни, которая рассыпала все языки по форме, сохранив в их основе «общую ментальную грамматику»:
«все языки имеют слова для обозначения воды или ноги – ибо все люди нуждаются в употреблении воды и ног» (Pinker 1994: 32);
связь знака с вещью выдавала бы в авторе концептуалиста, но он уточняет:
«слово обозначает идеи, а не вещи» (там же: 106).
Аргументы обычные:
«Многие творческие деятели утверждают, что в момент вдохновения они мыслили не с помощью слов, но в ментальном воображении» (там же: 70)
– верно, синтетически образно. Более того,
«человек не думает по-английски, по-китайски… Они думают языком мысли» (там же: 81).
И имя, и слово есть «квинтэссенциальный символ» (там же: 151), а концепт автор понимает то как идею, то как категорию, то как понятие, то как образы (у детей, когда они еще не вошли в «мышление мыслями»). Поразительно открытие, согласно которому
«единицы, называемые фонемами, четко соответствуют буквам в алфавите»
и вообще
«мы артикулируем фонемы» (там же: 161).
Автор убежден, что каждый концепт связан с определенным нейроном (там же: 77) и, кроме того, существуют «грамматические гены» (там же: 321),
«and who knows what unrepeatable amalgam of genes creates the linguistic genius?» (там же: 329)
– вопрошает Пинкер, имея в виду Хомского. Chomskyan Revolution (там же: 232) он именует «ментальной грамматикой» и приступает к определению признаков Универсального Народа (Universal People) (там же: 413 – 414). Любопытная тоже вещь, если вглядеться…
Понятно, что, накушавшись такого блюда, согласишься с крайними утверждениями современного скептика (Фейерабенд 1986), провозгласившего: допустимо всё (anything goes),
«все теории на что-нибудь сгодятся»,
поскольку
«в науке важна не истина, а способности»,
и теория зависит не только от фактов (которые к тому же сформулированы прежней идеологией), но и от традиции (чем же они различаются? – В.К.), с развитием терминов происходит «отвердение теории», и каждый волен по-своему распорядиться и теорией, и терминами, поскольку наука вообще – это метод, хотя, признаться,
«научного метода просто не существует».
«Изобретатели мифа положили начало культуре, в то время как рационалисты и ученые только изменяли ее, причем не всегда в лучшую сторону» (там же: 516).
Знаменательно, что русские ученые, и прежде всего представители естественнонаучного знания, например физики, напротив, в истолковании сущего склонны ссылаться не на физиологические особенности человеческого индивидуума, а на его потаенно духовную сущность (Моисеев 1998; Налимов 1979; 1993; Раушенбах 1990), а Л.В. Лесков, ссылаясь на русских реалистов, возвращается к учению о мэоне как трансцендентном феномене, производящем все смыслы в отражении Абсолюта:
«Понимаемое в этой традиции Ничто, или мэон, означает изначальное бытие в его неподвижной глубине и первооснове»,
«Абсолют – это высший на уровне современных научных знаний принцип, вносящий в мир упорядоченность»,
«не исключено, что в универсуме существует некий семантический, или смыслосодержащий, центр. Для номинации этого центра воспользуемся термином мэон, который ввел еще Платон» и т.д. (Лесков 2006: 57, 51, 59).
В наших понятиях это – концепт (Колесов 2002: 73 – 74, 272 сл.).
10. Результаты
Различные позиции определяются точкой отсчета.
· Позиция от СЛОВА: Аристотель положил в основу экспликации своих категорий речь (не язык! форма суждения как отраженная предложением), Кант – формы суждений (не из речи, а прямо из мысли), у него другой уровень всё той же формы (что опровергает Булгаков, например).
· Позиция от ПОНЯТИЯ (идеи) есть концептуализм, и в практике, например, современной французской философии получается странная вещь: категории сгущаются из понятий независимо от слов и вещей.
· Позиция от ВЕЩИ: Гегель строил понятия не из формы суждения (не из предложений), а из всей сферы мышления вообще со стороны ее предметного содержания (т.е. денотатно, что естественно, поскольку он осуществляет движение мысли от понятия к символу).
Таким образом, каждый из них, в сущности, в основу своей классификации категорий положил тот элемент семантического треугольника, который был для него нерелевантен. Следовательно, при изучении вопроса следует обращать внимание и на нерелевантный элемент отношения (оппозиции). Именно этот факт и стал причиной того, что Гегель «забыл» о вещи (устремлен в понятие), а Кант утверждал непознаваемость Ding am sich. Именно поэтому Аристотель так равнодушен к слову (логика как логос). Отсюда же и та точка зрения, к которой я прихожу в конце концов: стереоскопическое видение всех трех в едином есть истина логоса.
На каждом этапе возникают свои сложности. Например, сегодня все позиции определяются отношением к вещи:
· позитивист понимает явление именно как конкретную вещь, поэтому ей и соответствует имя как общее на фоне особенного – понятия («гносеологический образ»);
· реалист воспринимает вещь как отдельное, для него это предмет, которому соответствует не имя, а знамя (символ в узком смысле термина) – общее на фоне особенного, т.е. логоса;
· феноменологист воспринимает вещь как объект, которому соответствует знак на фоне особенного – концепта.
Концептуалист, уравнивая язык с вещью («слово как вещь»), неизбежно подходит к подменам в цепочке: язык → речь → дискурс → текст → письменный тест (письмо) → буква (своего рода возвращение к схоластике буквализма). Диалектический феноменологизм подсказывает решение – выход из тупика: общее идеи – особенное знака – конкретное вещи… При наличии творческих личностей человечество в целом слабеет в своем слове.
Большинство людей теперь отлучено от творчества. Познавательный эрос человека ослаблен, он всё больше становится потребителем готового знания: через известные вещи он нисходит к нужным словам, принимая их за истинные идеи. Лишенный творческого импульса по линии S (отношение знака к представлению идеи), он утрачивает созерцательные возможности качественного восприятия свойств и признаков, в конечном счете метафоры, преобразующей мир в новых отношениях, и вянет под рукою творческого деятеля. Напрямую связав идею со словом, он исходит из вещи как из Благодати, данной Богом, судьбой или начальством, которой вполне достаточно для животного благоденствия в ожидании небесной награды. Готовая информация, навязываемая извне, подавляет, в коммуникативном усилии происходит подмена мышления мыслью, εργον вытесняет ενεργεια, в размноженных бесчисленных текстах замирает не только личное ощущение, но и вся продуктивная сила энтелехии – порождения и обновления содержательных форм концепта в изменчивых красках