Реализм и номинализм в русской философии языка — страница 28 из 115

модели: это отнюдь не система, а систематика. Познание важнее знания, а потому созидается система научных абстракций, символов и значений, строится символический мир как средство защиты от ужасов жизни: «бытие для себя».

Множественность мировоззренческих позиций определяет для Э множественность функций: отношение важнее самого объекта. Истина оказывается не отношением мысли к действительности (поскольку Э исповедует возможность, а не действительность), а способ ориентации личности в изменяющихся ситуациях: истина предпочитается правде жизни. Бытие понимается как цепь неограниченных и непредвиденных актов сознания, отсюда драма сознания, абсурд или отчужденность личностей. «Наука кует цепи человеку», отсюда выступление против всяческих норм, признание безличности научного знания и «утилизация науки» в прикладных целях; важны не научные знания, а только личные мнения. Э отказывается от строго научного анализа сущности и существования человека, уповает на мистические силы и энергии (философия как религиозная антропология). Здесь также нет никакой системы, ее заменяет «открывающая систематика», т.е. не модель даже, а постоянно обновляющийся набор мнений. Подлинный человек находится в постоянной борьбе: он должен взять на себя ответственность и связанный с нею риск, не оправдывать свои действия ничем внешним, поскольку он лично имеет право выбора, и выбор его – он сам.

Для П не может быть объективной истины (панлогизм), и только союз науки и религии в состоянии постичь этот мир: знание вещи следует сопрягать с верой в абстрактные символы типа счастье, любовь, мораль и под. История человечества понимается как односторонний процесс развития личностного начала человека, понимаемого как его сущность. В полном соответствии с христианской эсхатологией личность понимается как микрокосм. Союз науки и веры признается и здесь, но только в том смысле, что к познанию подключаются эмоции и воля, творческая активность человека реализуется в реальном предметном мире, представая как целостное и ценностное его восприятие:

«познание всегда есть творческое овладение предметом и возвышение над ним» (Бердяев).

В принципе, П не отрицает возможности применения и научных методов (сциентизм), в том числе и к изучению человека, хотя

«сциентизм есть ложная и ограниченная философия» (Бердяев).

Мифологическое мышление никакое рациональное познание заменить не может, потому что миф дает знание целостное и цельное. Поэтому в изменениях П отрицает различные стадии и степени, говоря о скачке как диалектически данном результате всякого изменения. Самая важная категория для П – свобода, творческая активность человека определяется активностью личного сознания, богатством фантазии и воображения, несущих в себе позитивно окрашенные цели и замыслы: персонализм – это бытие духа во внешнем мире, а вовсе не духовная активность конкретной личности.

Для И категория свобода столь же важна, хотя и без преувеличений, свойственных персоналисту. Гносеология как теория истины должна ответить на вопрос, «как возможно, чтобы общее понятие имело отношение сразу к бесконечному множеству предметов», для чего необходимо исследовать и структуру предметов (поскольку они способны иметь общее) и систему понятий, «поскольку оно есть выражение общего» (Лосский 1919: 216 – 217). Идеал-реалист формулирует задачу интуитивизма как процесс совмещения структуры вещи с системой понятий об этой вещи, содержание с его формой, отраженной в сознании. Знание предстает синтезом сознания и познания.

«Истина есть объективный образ предмета, а ложь есть субъективный образ предмета».

Мир построен иерархически, и тогда система оказывается не организацией элементов, а упорядочиванием их; вообще

«наш опыт есть созерцание системности, упорядоченности мира, т.е. нечто противоположное логическому атомизму»,

свойственному феноменологу (там же: 136). В принципе всякая система возможна лишь там, где есть отношение между элементами, предстающими как члены отношения, но ясно, что «отношения принадлежат к области идеального бытия» (Лосский 1917: 20 – 22), и потому знание имеет только символический характер.

8. Результат сравнения

В принципе, можно было бы указать и другие различия (и сходства) между обозначенными направлениями идеализма в начале нашего века. Например, останавливает внимание различие в отношении к проявлениям личности. Персонализм однозначно исходит из я, а интуитивизмиз мыглубоко укорененная форма бытиямы“» – Франк 1915: 379). Но такие подробности уже неважны для наших целей.

Онтологические проявления интерсубъективизма вообще нас не интересуют, поскольку мы сосредоточились на проблеме познания в сознании. В дальнейшем мы воспользуемся этими сопоставлениями, признавая, что все термины и определения экзистенциализма связаны с первородным ему феноменологизмом, а таковые же у персоналистов заимствованы ими из интуитивистских теорий. Только феноменологизм и интуитивизм оказываются тут на первом плане как самостоятельные направления мысли, иногда вступавшие в конкуренцию, но все-таки не совпадавшие в основных своих постулатах.

«Проблема знания может ставиться двояко. – Или мы исходим из самого сосредоточия бытия, данного нам в нашем „сознании“, и стремимся из этого средоточия разрешить проблему знания и бытия; или же мы исходим из противостояния познающего инобытию, себя же помещаем – неизвестно где. Во втором случае и получается установка интуитивизма, последовательно развитая Н.О. Лосским. В первом же случае может проявиться склонность отожествить наше сознание с нашим индивидуальным сознанием, или, вернее, самознанием, что и приводит к феноменалистической установке, как она, например, выразилась в некоторых тенденциях кантианства. Нам здесь существенны не исторические формы интуитивизма, а – существо и диалектика их основных идей» (Карсавин 1992: 91).

В привычных для нас терминах обозначим это коренное различие между кантианством и лейбницианством как различие между логицизмом и психологизмом: первый обращен к ratio, а второй есть ЛОГОС.

9. Современные представления

Оценить современные точки зрения на проблему еще предстоит. Накопилось много версий, однако заметно, что все они кружатся в замкнутом пространстве семантического треугольника. О чем бы ни говорил современный философ языка, он ввергает нас в омут нерасчлененной троичности, и вся задача как его, так и его читателя состоит в умении представить компоненты этого синкретизма аналитически. В известном смысле, это процесс совмещения дедукции с индукцией: схема готова, но эмпирические факты необходимо под нее подогнать.

Так, говоря о «трехмерном пространстве языка» и трех его парадигмах, сегодня утверждают троичность «рядов» сущего:

· чисто материальные ряды – вещи (из них вытекает «идея прогресса») –

· чисто концептуальные ряды – слова (из них последовательно вытекают идеи числа, божества и т.п.) –

· чистый концепт в сочетании с материей – «концептуализированные области», которые порождают культурные парадигмы, или эпистемы как наиболее общие идеи (Степанов, Проскурин 1993).

Это естественно. В XX веке завершилось постижение компонентов семантического «треугольника» и окончательно осознана функциональная сущность концептуального «квадрата». Теоретические разработки теперь ведутся одновременно с различных позиций, увеличивая число возможных точек зрения на объект. Они предстают сразу все и одномоментно. Например, Ю.С. Степанов, соглашаясь с тем, что направление исследования от языка задано «самим языком в его внутреннем устройстве» (Степанов 1994: 7), осуждает позицию от слова (реализм) за то, что согласно такой точке зрения воображаемый мир идей признается равноценным миру реальному, что якобы призывает к переустройству реального мира по идеальным принципам. Как совместить с этим принцип деятельностного сознания, неясно. Сам Ю.С. Степанов склонен вернуться к номинализму Аристотеля, к различию мира и универсума, введенному Лейбницем (там же: 13). Это определенно позиция нео-номинализма: отношение идеи и слова к вещи, данное «референционно» (там же: 15); в процессе деятельности мы либо преобразуем семантику, идя от идеи, либо вербально конструируем слово. Через образ-концепт автор хочет увидеть «мерцание имени», но при этом на первое место ставит коммуникативный аспект языка (в соответствии с традицией московской филологической школы: идти от предложения к слову, поскольку только «суждение структурирует действительность» (там же: 15). Но в основных своих трудах (Степанов 1985) он предстает как неоконцептуалист, его характеризует явная устремленность от знания (линия слово-вещь) к идее как цели (он говорит о телеологичности знака и идеи). Таким образом, здесь явное совмещение двух позиций. Сторонники такой точки зрения по мировоззрению – неоконцептуалисты (особенно отечественные романисты), а по методу – неономиналисты (влияние англоязычной философской школы).

Как видно из анализа развиваемой здесь идеи, неономиналисты и особенно неоконцептуалисты призывают к возвращению в концепт (типичная для московской традиции шеллингианская позиция «растворения мифа») и потому в узко лингвистических исследованиях сосредоточены на поисках этимона, принимая этимон за концепт (новый концепт оказывается равным старому, исходному). В результате для них знак остается неизменным, как и вещь. Эта антиисторическая позиция определяет полное невнимание к изменениям внешней формы, которая в таком случае признается абсолютной. См. толкования концепта «место» или этимологические разыскания в чередовании *merg- / *morg-, в которых не учитываются исторические преобразования внешней формы (например, закон Зупицы о чередовании g/z), так что, например,