Необходимость разграничения лексемы как лингвистической единицы и слова как философской категории давала Лосеву возможность конкретного анализа, например, метафоры. Вот один пример.
«Мы говорим, например, человек идет. Идет означает здесь, по-видимому, просто шагает. Но когда мы говорим весна идет, то уже ни о каком шагании не возникает никакого представления, а речь идет здесь скорее о наступлении, в данном случае времени года. В таком выражении, как жизнь идет, уже нет никаких представлений ни о шагании, ни о наступлении, а скорее о прохождении. Мы здесь говорим, что жизнь проходит, что она временная, неустойчивая и вот-вот кончится. В таком выражении, как в Москве сейчас идет фестиваль молодежи, этой мысли о временности или об окончании вовсе не имеется, а имеется указание просто на известного рода общественный процесс. Таким образом, слово идет может указывать и на начало события, и на его процесс, и на его приближающееся окончание. В таком выражении, как костюм идет к лицу, уже вовсе не мыслится никаких процессов времени, а мыслится определенного рода эстетическое соотношение. И чем же определяется такое огромное различие в значении одного и того же слова? Исключительно только контекстом» (Лосев 1991: 256).
Проблема вариантов и инварианта находится целиком в ведении метафизики, а не лингвистики.
Обсуждает Лосев и проблемы стиля, например, – метонимические сочетания слов в стилистическом их ракурсе:
«Честная брада и скобленое рыло одинаково суть реальности; только одно – хорошая реальность, а другое – дурная» (Лосев 1990: 453).
Высокий и низкий стиль при обозначении бритого лица показывает единственный денотат, но различные десигнаты.
12. Герменевтика смысла
Диссертация и книга А.Μ. Камчатнова (1998) – один из существенных симптомов прорыва в новую область исследования традиционных источников; в известном смысле она дает ответ на вызов истории, опираясь на русскую философию слова. Рассмотрим точку зрения А.Μ. Камчатнова, основанную на критически осмысленных трудах А.Ф. Лосева.
С одной стороны, перед нами – развитие традиций отечественной палеославистики (это факты и материал работы), но с углублением в семантическую структуру средневекового текста на всех его уровнях.
Автор основательно обновляет представление о категории «смысл», в данном случае как бы «сверху», от философии, от «нового русского реализма». Вполне оправданное недоверие к коммуникативному аспекту теории смысла приводит автора к созданию совершенно нового уровня описания: «философия имени как онтологическая теория смысла». Эта теория включает в себя все содержательные формы слова и соотносится как с логическим понятием, так и со значением слова:
«язык есть язык самих вещей, самого бытия».
Согласно этой точке зрения, смысл явлен в синтагме, т.е. актуализируется в дискурсе (это узус), а значение – в парадигме (это норма).
«Слово и его смысл – не функция, а аргумент»,
потому что смысл существует до формы, предшествует ей, смысл оформляется. Представитель петербургской филологии не станет спорить с таким утверждением, равно как и с убеждением автора в том, что смысл – категория всеобщая. Поэтому-то определение смысла и дается апофатически, методом «русского силлогизма» – утверждением в отрицании несущественных предикатов. Поскольку смысл – основная категория герменевтики, как ее понимает автор, смысл не редуцируется к другим категориям и не выводится из других категорий ни семантического, ни семиотического, ни ментального плана. Правда, в изложении автора несколько размыты границы между понятием и значением, поскольку и то и другое в отношении к смыслу (их роду) – одинаково виды, и потому их взаимное различие нерелевантно. Думается, что понятие как одна из содержательных форм слова, наряду с образом и символом, никогда не соотносится со значением слова, которое, согласно общепринятой точке зрения, есть отношение знака к идее, т.е. составляет только часть понятия в виде его содержания.
Исходя из сказанного о смысле, А.Μ. Камчатнов особое внимание уделяет категории «текст». Он говорит о тексте в его ноэматическом смысле (textus – с-плетенье) и настаивает на необходимости реконструкции авторского текста, прежде чем приступить к смысловому его анализу. Это справедливо, ведь в исследовании смысла мы идем от оригинального целого (смысл содержится в целом) к его частям (к слову). Между прочим, это важный аспект современного текстологического анализа, и автор справедливо высказывается в отношении, например, работ Д.С. Лихачева, который принципиально выступает против реконструкции средневекового текста.
Таким образом в исследовании сходится как бы две линии: смысл целого (текст) и значение его частей (слов), что совершенно верно методологически и основательно подтверждено успехами современного естествознания. Волновая и корпускулярная теории света эффективны как раз в момент их совмещения в общем векторе исследования. Непрерывность текста и дискретность слов в их взаимном сопряжении создают силовое поле содержания, в котором одинаково ясно вырисовываются сущностные характеристики как «икса» текста, так и «игрека» слова. Методологически это весьма сложная задача, поскольку исследователю приходится работать в «зазоре» между эмпирией позитивизма и интуициями ratio, а при работе с конкретным материалом требует чрезвычайной искусности и тщательности исполнения.
На помощь тут приходит прежде всего известное соотношение между знаком – идеей – вещью (в философском смысле) – семантический треугольник, как масштаб всех возможных операций со словом в тексте. Он позволяет и уточнить понятие смысла. В частности,
«смысл вещи есть ее сущность»,
и в исследовательской процедуре уясняется диалектическая сущность предмета (по А.Ф. Лосеву), вырабатываются новые научные понятия и термины. В частности, последовательность движения от сущности к имени представлена как законченный цикл: сущность (апофатический «икс») и далее ее инобытие, явленное: не-сущее – эйдос – (явленность сущности как внутренней формы в отношении к слову и его пониманию – ноэма) – момент становления пневма (энергия сущности с прорывом в миф) и результат – символ как единичность (это co-бытие в жизни сущности) и, наконец, предел становления – имя. Термины в большинстве своем заимствованы у Лосева (некоторые восходят к Гуссерлю), но в общем их легко «перевести» на лингвистические понятия. Например, сущность можно описать как концептум, эйдос как образ (идею), а понятие располагается между ноэмой и пневмой. Последовательность движения от сущности к имени (т.е. к слову) удобнее всё же именовать энтелехией.
Такова теория автора и ее понятийный аппарат. Они призваны обосновать лингвистическую герменевтику как науку. Автор верно ищет способы осмысления идеи-эйдоса древнерусского текста через СЛОВО, т.е. обратно тому, что делал древнерусский книжник, составляя или переводя текст (выражал идею в слове). Речь всё время идет об отвлеченных (символических) сущностях, никак не увязанных с вещью, и потому вещью нельзя верифицировать слово в его идее. Строго говоря, сопрягая идею со словом, А.Μ. Камчатнов конструирует вещь в co-бытии, т.е. «самое живое» в онтологии – это и есть феноменологическая диалектика, как ее создавал А.Ф. Лосев.
Традиционно герменевтика – это совокупность знаний и приемов, заставляющих знаки раскрыть свой смысл. Но герменевтика безрезультатна, взятая сама по себе, без посредства семиотики, которая, в свою очередь, обязана показать, где именно находятся знаки и почему это именно знаки. Совпадение же герменевтики и семиотики есть возвращение к идеалам средневековой науки, в которой эти дисциплины не были разведены по предмету. Это возвращение на методологически новых основаниях, потому что наш автор, в отличие от средневековых схоластов, ищет не только подобия, но и различия в смысле, а самый смысл видит не через вещь (позиция номиналиста), а через слово (позиция философского реализма).
Современная научная герменевтика (на Западе) многолика, но в ее основе всегда лежат либо психологические, либо логические отношения субъекта к знаку. Они ориентированы на вещь, желают видеть в знаке полный эквивалент вещи (французская эпистемология) или структурное подобие вещи (немецкая феноменология). Они ищут либо значимость (первые), либо значение (вторые), но не смысл (смыслом занимаются английские позитивисты). Все они одинаково хотят истолковать априорные категории разума, исходя из их явленности в мире вещей: это «герменевтическая логика» Теодора Липпса, «объективная герменевтика» Карла Поппера, герменевтическая философия Ханса Гадамера, символистское фантазирование Поля Рикёра и т.п. В отличие от всех них А.Μ. Камчатнов строит лингвистическую герменевтику как теорию и метод постижения сущностей, стоящих за культурным знаком, и притом как процесс развития в осмыслении этого знака.
«Онтологическая теория смысла покоится на вещи и ее имени»,
и это очень важное утверждение, здесь перед нами уже вовсе не традиционный философский реализм, который покоится на вещи и ее идее (неслучайна, в частности, полемика с «мистическим реалистом» С.Н. Булгаковым, весьма обстоятельная и конструктивная). Вообще герменевтика А.Μ. Камчатнова в ее философском аспекте воспринимается как обращенный на смысл (идею, понятие и пр.) концептуализм, на что указывает и сам автор: это онтология идеи, а не вещи