· Бытие – есть истина, предмет логики в онтологии;
· Лицо – есть добро, предмет этики в телеологии;
· Дух – есть красота, предмет эстетики в космологии.
«Нужно пройти все ступени этих противопоставлений, чтобы осуществить идентитет субъекта и объекта»,
что и
«представляет собою бесконечную задачу, или идею; точнее – три бесконечные задачи, три идеи: истины, добра и красоты. Бесконечная задача идентитета должна быть поставлена так, чтобы не быть невозможной, неразрешимой или бессмысленной» (там же: 262).
Вышеславцев не говорит о символе и образе, но неявно они присутствуют в троичном разбиении концептов «блага» (добро и красота в отличие от истины). В терминологически правильном значении он использует только слово понятие, предполагая за ним концепт, имея в виду концепт. «Анализ первопринципов» есть «превращение смеси понятий в систему понятий» (там же: 289), каждый первопринцип-концепт явлен обязательно в «системе понятий»; например, в концепте «свобода», по Фихте,
«предчувствуется целая система понятий: свобода выбора, свобода воли, свобода действий в материальном мире, свобода от аффектов, свобода политическая, идеал свободы, царство свободы <…> все эти понятия связаны друг с другом, они требуют друг друга, переходят друг в друга, но, может быть, и противоречат друг другу. Задача философской этики определить их взаимоотношение» (там же: 289).
Однако для Фихте это соотношение – смесь понятий, тогда как Вышеславцев строит «систему понятий» на основе слова (словесных формул). Неявным образом присутствует и «слово», изъясняющее связь идеи и вещи в символическом их единстве.
Но система на словесном уровне есть система парадигматическая, система на уровне идеи синтагматична, она может развертываться в последовательности усиления качества, например: томление – тоска – влечение – осознание – воля – [свобода].
«Свобода есть не только воздействие на мир объектов, но непременно сознательное воздействие, она не только делает нечто, но и знает, что делает; без сознательного выбора, без воли, порождающей из себя действие – нет свободы» (там же: 301).
«Свобода как осознанная независимость»
– лозунг Фихте и основание его этики.
Таким же образом рассматриваются другие концепты: богатство, личность, совесть и пр. Например, «личность» как концепт предполагает множество индивидуумов (индивидуум – неделимое, предел деления), что
«предполагает раздробленность, разделенность духа на множество духов, подобно тому, как и атом выражает раздробленность материи на множество последних элементов <…> Индивидуум существует, конечно, в системе индивидуумов, как и атом – в системе атомов, но это простой анализ понятия, Нет я без ты» (там же: 377).
Кроме синтагматической, имеется и парадигматическая система, которая формируется соотношением онтологического бытия – телеологического лица – космологического духа; в данном случае, очевидно, соответствует описанному Флоренским соотношению личина – лицо – лик.
Позиция Фихте, а следовательно и Вышеславцева, определяется концептами духовного плана, которые по существу суть символы, а не понятия, хотя и толкуются как общие понятия. Богатство как досуг, свобода как воля, совесть как добрая воля, личность как лик, цель как идеал, природа как причинность и пр. – одно вместо другого и есть диалектическое напряжение символических форм в силовом поле концепта; символы, данные как концепты, изъясняются понятием. Это переход от Канта к Гегелю – у Фихте, и чистой воды гегельянство у Вышеславцева.
В «Этике преображенного эроса» Вышеславцев уточняет свою гносеологическую позицию. Он говорит о том, что
«значение начинается с дифференциации субъективного и объективного» (Вышеславцев 1994: 251),
т.е. с их расхождения; что существует три типа противоположностей и противоречий (там же: 234 – 236) на пути преодоления такой трехступенчатости (лук и лира как символы этого (там же: 244 сл.)); что вообще
«тройственная схема неизбежна – она определяется сущностью человека и его иерархическим положением в бытии; человек видит то, что онтологически и аксиологически ниже его, видит бытие физико-химическое, органическое и психическое; видит бытие ему соравное, идеально духовное бытие других я, бытие ценностей и принципов; и, наконец, чувствует, переживает и своеобразно мыслит (диалектически) нечто возвышающееся над ним» (там же: 129).
Тем и определяется тройственность ритмов преображения смыслов: гармония полярности – ритм становления – направление к ценностям (там же: 237 – 238). Поразительно, насколько точно, хотя и не в тех терминах, описывается энтелехия концепта; интуитивно понимая смысл движения, Вышеславцев знает, о чем говорит. Толкуя о Законе и Благодати, о ценности и святости, о правде и истине (весьма характерные оппозиции!), Вышеславцев касается проблемы во-ображения, которое понимает в этимологическом смысле слова, поскольку и
«последняя основа всех вещей есть таинственная глубина и глубокая тайна» (там же: 132).
«Воображение – сила, рождающая образы вещей»,
это есть
«созерцание прообраза» (там же: 59, 61);
«во-образить значит воплотить» – «и только тогда мы имеем правду образа и мифа и символа»,
отражающих «высшую ценность, которая есть святость», идеальное бытие, ибо
«то, что воплощается, преображает действительность и становится реальностью, даже эмпирической» (там же: 59).
Таким образом,
«Логос принимает чувственный образ»
в слове, и
«никогда образ не есть только средство, а всегда вместе с тем и цель» (там же: 64).
В отличие от образа, символ по роли своей финален, поскольку символ пытается
«схватить цель, указать линию будущего развития» (там же: 65),
и
«новый осмысляющий символ рождается из трансцендентного» (там же: 231) (из концепта).
С сочувствием цитируя Иоанна Дамаскина:
«Всякий образ есть откровение и показание скрытого»,
Вышеславцев утверждает, что
«поток образов, приводимых в движение любовью, может истекать только от реального существа – от космоса, от Бога, от человека» (там же: 71).
Идею образа он рассматривает в связи с исихазмом, образ неизобразимого представляя как Абсолют.
«Важно только понять, что воображение обгоняет мысль и познание в изображении неизобразимого. Еще возможен образ, символ, миф, – там, где понятие отказывает» (там же: 74).
«Сфера творческого гения есть сфера открытия и откровения» (там же: 84),
т.е. обнажения концепта в образе, поскольку
«образ как средство выражения желанного и искомого»
предваряет всякое оформление идеи в понятие (там же: 107).
Именно таким путем и можно постичь Абсолютное, поскольку
«предположение Абсолютного неустранимо. Оно очевидно, хотя непознаваемо и недоказуемо <…> Только в Абсолютном идея и реальность, essentia и existentia совпадают» (там же: 134, 137).
Гегельянство Вышеславцева проявляется и в особом внимании к диалектике движения, и в понимании формы «по Аристотелю». По Аристотелю,
«низшая категория бытия служит материей для высшей, которая является ее формой» (там же: 111).
Материя сохраняется всегда, но – «в новой форме»;
«материя противится форме, идее, искажает и омрачает ее» (там же: 104).
«Антитезис содержит в себе тезис, как форма содержит материю» (там же: 103).
Эти и другие высказывания на ту же тему характерны для понимания московскими гегельянцами категории «форма». Идея есть форма вещи.
4. Александр Александрович Мейер(1874 – 1939)
А.А. Мейер также сторонник русского реализма, но в отличие от двух предшествующих не эмигрировал и потому попал на Соловки (в 1929 г.).
Известные московские философы осторожны в своих высказываниях и тем затрудняют историка, когда он пытается определить основную линию московского философствования. К тому же в большинстве своем такие философы – люди русские или близки по воззрениям к славянофилам, что также затушевывает их взгляды на теорию познания: их гносеология онтологична. Иное дело малоизвестные мыслители, современники их, особенно не русской, так сказать, ориентации. Действуя в атмосфере питерских философских кружков, они довольно четко излагают их усредненные представления. Таков в ряду других и Мейер.
Слово для Мейера – основной символ со многими функциями.
«Слово не произносится: произносится звук. Слово же рождается. И рождается оно в одно и то же время как звук и как мысль <…> Дело не в связи между какими-то двумя явлениями – словом и мышлением – а в их полном единстве» (Мейер 1992: VI, 213).
Полное единство понятия (мысли) и слова утверждает номиналист, и тяготение к номинализму заметно у Мейера: