– Бред свиной! – В рычании Овса не было ни капли спокойствия, которое сохранял Кул’хуун. – Эти псы на тебя напали.
– Они всего лишь животные, Овес. И я напала на них.
– Потому что они пытались загрызть меня, Жрику и троих детей!
Блажка покачала головой.
– Только тебя. Только троекровного. Как все Мараные.
– Но они не напали на меня, – заметила Инкус.
– Ты уже бежала из Отрадной, – пояснила ей Блажка. – Тебя не было рядом со мной.
Лицо Овса на мгновение расслабилось, но снова ожесточилось.
– Я знаю, что видел! Он не защищал тебя на руинах Горнила, Блажка. Это чудище хотело убить тебя.
Блажка живо припомнила ту ночь. Она видела, как Крах выступил против нее, снова почувствовала ту ярость, что он в ней вызывал. Она связала его и потащила в смертельную ловушку Горнила. Вспомнила, как Крах пытался ее ударить. Только на самом деле это были попытки ее схватить. Он мог в любой момент спрыгнуть, оставив ее гореть, но не делал этого, не желая уходить без нее. И сгорел сам.
– Я пыталась его убить, – сказала Блажка. – Ничто не причиняло ему боли со времен, когда он сражался с орками. Аль-Унанский огонь, он… это изменил. Я стала угрозой, я больше не была странной диковинкой. Я была источником, что не давал ему уйти, и я обладала силой причинять ему боль. Поэтому он пришел, чтобы себя освободить. Только сегодня он хотел меня убить. До этого он не намеревался вредить мне.
– Не намеревался? – Овес был так взбешен, что почти лишился голоса. – Дуболом мертв, Блажка. И убили его не Мараные. Он убил! Он заколдовал свина и убил одного из нас, и задолго до того, как ты его обожгла.
Копыто смотрело на Блажку и ждало ответа. И дать его ей было нелегко.
– Это не он сделал. Это была я.
Ее братья тревожно замялись.
– Погань, которая придает силы ук’хуулам, – отвратное дерьмо, – сказала им Блажка. – Само зло. Вот почему они все, с самого начала, служили оркам. Они нацелены на истребление. Но не Крах. Он владеет той же магией, но она его не портит. Он каким-то образом главенствует над ней и даже умеет ею делиться. Погань присутствует в псах, так же, как в нем самом, и они передали ее Сиротке, когда чуть ее не убили. Без воздействия Краха Погань свела бы псов с ума. Но Сироткой он не управлял, поэтому она поддалась.
– Я не понимаю, при чем здесь ты, – признался Облезлый Змей.
– Псы напали на Щербу из-за меня. Я сказала ему, что если он когда-нибудь вернется в Отрадную, я его убью. Крах почувствовал это через нашу… не знаю, связь, нахрен? Как и я, он не знал, что она существует. Сам не зная почему, он ощутил ненависть к Щербе. И натравил на него стаю. Щерба погиб, и его свин стал порченым из-за меня. Дуболом погиб из-за меня.
Облезлый Змей скривил губы, не соглашаясь с ней.
– Ты не можешь принимать это на свой счет, вождь.
Хорек посмотрел на ряд варваров.
– Так… это значит, что Клюзиана и Уродище тоже сойдут с ума?
– Нет. Он освободил их от порчи.
– Откуда ты знаешь? – спросил Хорек.
– Оттуда же, откуда и все остальное, – ответила Блажка и посмотрела на Синицу.
Баламут щелкнул пальцами, сияя от гордости за свою догадливость.
– Ребенок месива!
– Я не понимаю, – сказал Кул’хуун.
– Вождь и этот большой страшный говнюк – близнецы, – ответил Баламут. – Неужели не ясно?
Блажка не сводила глаз с Синицы, желая получить ответы на собственные вопросы.
Овес заставил ее подождать еще.
– Почему, Иза? – спросил он резко, держа огромную руку на груди Шакала.
Блажка указала туда, где Крах все еще стоял на коленях среди раздувшихся остатков своей стаи.
– Посмотри на него, Овес. Что бы ты сам сделал на его месте, будь те псы твоим копытом? Твоими братьями. Шакал именно это и сделал. Ради меня. Я причина. Гнев, что ты чувствуешь, что мы чувствуем, из-за Дуболома, из-за Меда и Метлы, и всех остальных, мы направляем на него. Скажи мне, что ты не захотел бы разорвать их убийц на куски.
Овес стиснул зубы, стараясь сдержать гнев, но огонь в его глазах уже остывал.
– Я не могла его остановить, – сказала Блажка. – Я могла только показать ему, что мы больше не будем пытаться ему навредить.
– Пожалуй, это помогло, – заметил Баламут с протяжным выдохом, пристально глядя на Краха. Затем посмотрел на Блажку, слегка тревожно. – Верно?
У нее не было ответа.
Он был у Синицы.
– Он придет к пониманию, – проговорила она по-гиспартски с акцентом. – Я ему помогу. Теперь это мой путь.
– Лучше просто дать ему вернуться в Дар’гест, – сказала Блажка.
Синица покачала головой.
– Его тянуло сюда неспроста. Так же, как я неспроста стала Возвращенной. – Она повернулась к Призрачному Певцу. Наконец он встретил ее взгляд, и они несколько мгновений молча смотрели друг на друга, прежде чем Синица продолжила: – Я боялась, все так, как сказал На’хак: что мое предназначение было избавить землю от моих детей. Твое рождение стало моей смертью. Я не могла позволить, чтобы мое перерождение стало твоей. Я боялась того, что случится, если мы втроем встретимся. Ведь с этого все началось – когда мы были вместе. И я оказалась права. Наше сближение исторгло мой плод. Я благодарна за то, что он не повлек ваших смертей.
– Тогда что это было? – спросил Баламут. – Потому что я чуть штаны не обгадил, когда он вышел. Клянусь, даже Колпак моргнул. Пусть всего раз, но моргнул!
Если Колпак и моргнул, сам он об этом не знал.
Синица дала ответ, которого ждала Блажка.
– Это был он. Твой та’тами’ата. Ты родилась, когда я умерла, пуповина, что нас соединяла, оборвалась, но он оставался внутри. Когда я очнулась в этом теле, часть его тоже стала Возвращенной. Я этого не знала, но поняла теперь. Пусть это была только его тень, она пришла к тебе, ее влекло к тебе, так же, как его. Он пришел из Дар’геста, чтобы найти тебя, так же, как я ушла от смерти.
– Но почему?
Синица вдруг погрустнела.
– Я столько от тебя скрыла, что боялась, ты не поверишь мне, когда я скажу… не знаю.
– Чтобы дать нам чемпиона орков, – сказал Кул’хуун, в его глазах загорелась уверенность. – Он сторонился их. Дрался с ними. Теперь он поможет нам их истребить.
Ему никто ничего не ответил.
– Я думаю, – проговорил Баламут, почесывая затылок, – любой полукровка с такой силой может сделать что захочет. Что мы бы тут ни говорили.
Облезлый Змей закатил глаза.
– Если бы он мог делать что захочет, его бы здесь не было, дурила.
– А, точно.
Хорек посмотрел на Блажку.
– Что теперь, вождь?
– Ты останешься сидеть здесь, пока голова не перестанет болеть. Мы поедем, как только Баламут со Змеем сделают волокуши для Шака и Жрики. – Названные полукровки подскочили, чтобы взяться за дело. – Я не хочу, чтобы ты опять упал со свина, Хорь, так что отдохни. Ты тоже, Инкус. Сидите здесь, пока я не скажу.
– Я бы не упал, если бы эта колдовская херь не овладела моей свинкой, – проворчал Хорек. Затем сощурился, глядя на Овса. – А твой как оказался цел?
– Нет такой магии, которая заставила бы Ура напасть на меня, – ответил Овес.
Блажка подошла к нему и положила руку трикрату на плечо.
– Наверное, это компенсация за то, что тебе приходится каждый раз смотреть на него.
– Точно, – пробурчал Овес и накрыл ее руку своей. Вторая при этом так и оставалась лежать на Шакале.
Когда волокуши были готовы, солнце уже высоко поднялось. Облезлому Змею с Баламутом пришлось далеко уйти, чтобы отыскать дерево. Когда они, завершив работу, позвали Блажку, та некоторое время сидела среди мертвых псов.
Крах так и не поднимал глаз.
Он не плакал, не держался за павших зверей, никак к ним не прикасался. Просто тихо сидел, и выглядело это жутко. Следов жучков, которых выпустил Шакал на гиен, не было, как и мух во всем Уль-вундуласе, которые жадно уселись бы на их мертвые тела. Раны на теле Краха уже перестали кровоточить. Блажка задумалась, заживут ли так же быстро раны у него внутри. И заживут ли вообще.
Она отважилась присесть к нему ближе. Он не обратил на ее присутствие никакого внимания. Клыки пристально за ними наблюдали, как и ее братья, – по разным причинам. Но ни те, ни другие не понимали: они не могли навредить друг другу. Больше нет.
Поэтому Блажка присела напротив Краха, влезла в его поле зрения. С такого близкого расстояния смотреть на эту громадину без трепета было непросто, даже несмотря на его почти полное спокойствие. Палящее солнце превратило бугры его мышц, развившихся за годы выживания, в первобытный кошмар. На страшные, изогнутые украшения из костей, покрывавшие его плоть, было тяжело смотреть. Когда-то их ему вставили орки, и теперь Блажка недоумевала, почему он так их и не снял. Найдя ответ, она горько хмыкнула.
– Женщины хороши только для двух дел, – пробормотала она. – Чтобы их трахать и чтобы они ублажали.
Слова, произнесенные по-гиспартски, не несли никакого смысла для Краха, однако звук ее голоса привлек его внимание. Он оторвал подбородок от груди, его янтарные глаза, взирающие из-под тяжелых бровей, были полны скорби.
Она снова заговорила, теперь сразу по-эльфийски и по-гиспартски, надеясь восполнить таким образом недостаток этих слов в орочьем.
– Спасибо. – И потом: – Прости.
Он встала и, выбрав себе путь между псами, отошла.
Синица встретила ее сразу за оцеплением, устроенным Клыками наших отцов. Она держалась на ногах немного неуверенно, но, как и ее чудовищный сын, эльфийка оправлялась от пережитого с пугающей быстротой.
– Останешься с ним? – спросила Блажка, озираясь на Краха.
– Да, – ответила Синица. – Буду чтить его как Возвращенного. Долг его кровных братьев – помочь ему найти свой путь.
– Куда вы пойдете? Я представить не могу, чтобы тебе позволили вернуться в Псово ущелье… с ним.
– Может, когда-нибудь. Пока же мы останемся с Кул’хууном и его племенем. Они обещали помочь нам. Их познания об орках глубоки. Я надеюсь, они создадут мост между тем миром, который мой сын знал прежде, и тем, что предстает перед ним теперь.