– У тебя мобильник звонит, – сказал отец, указав на мои шорты. Достав телефон, я увидела, что звонит Тоси.
– Это Тоси, – сказала я. Вздохнув с облегчением, отец потянулся за сигаретой. Похоже, он был доволен, что звонок был не от парня.
– Алло, слушаю.
– Извините за беспокойство, – послышался, к моему удивлению, мужской голос. Прижав мобильник к уху, я стала медленно подниматься по лестнице. Было слышно, как внизу отец объясняет деду и бабушке, которые вышли из своей комнаты:
– Она сейчас в таком возрасте, когда трудно сказать, взрослая она или еще ребенок…
– А ты кто такой и почему у тебя мобильник Тоси? – спросила я, войдя в свою комнату.
– Это Киеми-сан, не так ли?
– Да, я Киеми.
Я догадалась, что в руки этого парня как-то попал мобильник Тоси и он сейчас названивает женщинам, чьи номера в нем забиты. Тембр моего голоса низкий, поэтому меня по телефону редко воспринимают как женщину. Парень робко извинился и собирался разъединиться.
– Подожди, я девушка. Откуда у тебя этот мобильник?
– Я его нашел и хотел бы вернуть владелице.
Я объяснила, что надо позвонить по номеру «Мой дом» в памяти телефона.
– Понял, – ответил он и добавил: – Почему, хотя вы и девушка, говорите о себе «орэ» и грубо разговариваете?
Рассердившись, я парировала:
– А тебе сколько лет?
– Семнадцать, учусь в последнем классе школы.
– Ну и дурень ты большой, – сказала я и собиралась разъединиться, когда он вдруг сказал:
– А сегодня я убил свою мать.
Подумав, что это шутка, я подыграла ему:
– Ну и что! Я сама три года назад убила свою.
И это не было ложью. Конечно, я не убила ее своими руками, но это произошло у меня в душе.
Рак яичника обнаружили у моей матери в апреле, когда я еще только была в седьмом классе, а умерла она в октябре, когда я училась в девятом классе, так что три года учебы совпали с болезнью моей матери. От обнаружения рака и до смерти, как правило, проходит значительное время, и этот период тяжело сказывается на окружающих. Было бы ошибкой утверждать, что моя мать примирилась с болезнью. Правда, случалось, что она вела себя спокойно, но большей частью была вне себя от горя и постоянно жаловалась на свою судьбу. А ведь ей было всего тридцать восемь лет.
Отец иногда совсем не возвращался домой, и это было, с моей точки зрения, довольно безнравственно, так как еще больше способствовало вспышкам эмоциональной неуравновешенности матери, и мы, семья, не знали, как с ней в эти моменты справиться. Иногда она крепко обнимала меня и просила прощения, в другое время – грубо отталкивала нас от себя. Нам приходилось мириться с подобными резкими сменами настроения. Все это настолько меня мучило и изматывало, что я просто не знала, как мне поступить. К тому же как раз в это время у меня появились подозрения, не лесбиянка ли я. Когда я осознала, что мать слишком поглощена своей болезнью, чтобы еще и задумываться над моими проблемами, то почувствовала себя полностью одинокой и ушла в себя со своими мрачными переживаниями. В результате душевных мук я приняла решение отказаться от своей матери. Я убедила себя в том, что мать умерла еще тогда, когда стало известно о ее болезни, а то, что сейчас лежит в кровати, – просто живой труп.
Перед кончиной матери отец зашел за мной, но я отказалась выйти из комнаты.
– Иди, мать хочет повидать тебя.
– Не пойду, – сказала я, держа в руках Тедди, и отрицательно покачала головой.
– Я понимаю, тебе страшно. Но не бойся. Она умирает, и ты должна попрощаться с ней. – Он почти плакал, но меня это не тронуло. Идти, потому что она при смерти, и при этом фальшиво улыбаться! И это всё? А как же мои чувства? Беспорядочные мысли проносились у меня в голове.
– Маме будет очень грустно.
– Ничего не поделаешь. Всем грустно.
– И тебе не жаль, что она умирает? Ты ведь ее единственная дочь…
А она для меня – единственная мать.
Я не собиралась мстить, но мне хотелось, чтобы моя мать, хотя бы умирая, подумала об отношениях со своей дочерью.
Махнув рукой, отец вышел из комнаты. Вскоре после этого зазвенело оконное стекло. Посмотрев, я увидела на нем трещину, как будто кто-то бросил в него камешек. Тедди задрожал от испуга. Я открыла окно и посмотрела на улицу. Было совсем темно, перед домом горел уличный фонарь, и никого не было видно. Сразу после этого зазвонил телефон, и я узнала, что моя мать умерла.
– Так вы думаете, что этот камешек и была ваша мать? – задумчиво сказал парень, услышав мой рассказ.
– Я не знаю. Это больше смахивает на историю с привидениями, поэтому я никому об этом не рассказывала. Ты первый.
– Почему не рассказывали?
– Просто не хотела, но, если честно… – сказав это, я замолчала. Почему я так откровенна с парнем, с которым даже ни разу не встречалась?
– Так что было дальше? Я хочу услышать.
Парень был со мной откровенен, и я принялась рассказывать, подбирая слова:
– Думаю, что мать осуждала меня. Ненавидела ли она меня, не знаю. Но если ненавидела, то и после смерти ее призрак будет витать в воздухе. Когда она умерла, я впервые испугалась. Дело не в том, что я боялась ее или ее призрака. Мне стало страшно от того, насколько тесными могут быть узы между людьми… Поэтому-то, когда я решила от нее отказаться, у меня возникло такое чувство, что я убила свою мать.
– Я понимаю, – сочувственно сказал парень. – То же произошло и со мной.
– А твоя мать действительно умерла?
– Разве я уже не сказал об этом? – с раздражением бросил он.
– Тогда расскажи, как это случилось!
– Расскажу, когда приду в себя. А сейчас сам не понимаю, почему и как это произошло. Все как во сне. Однако помню одну странную вещь. Когда я схватил мать за волосы, то вдруг осознал, что ее волосы похожи на женские. Я это почувствовал. Значит, она, оказывается, женщина. Но передо мной была надоедливая старуха, которая, не переставая, несла всякую чушь. «Замолчи!» – закричал я и, как мне показалось, нажал кнопку выключателя какой-то машины…
У меня по спине пробежали мурашки. «Уж если он ее и не убил, то определенно сильно избил», – подумала я.
– Тут, кажется, сторож завершает обход, – как бы заканчивая беседу, сказал парень.
– А где ты сейчас?
– В парке Татикава.
– И сможешь там переночевать?
– Если спрячусь, то смогу. Вот только комаров тут много.
Я договорилась встретиться с ним на следующий день после полудня в «Макдоналдсе» у станции Татикава. Он немного поупирался, но я настояла, так как мне хотелось услышать продолжение его истории. Я уже знала от Тоси, что он говорил правду, хотя и так с самого начала поверила ему, иначе я бы не стала рассказывать о себе.
Когда мы встретились на следующий день, он оказался очень худым, сильно загорелым парнем с мрачной миной на красном лице. Его голубая футболка «Найк» была немного запачкана, со следами прилипшей травы. Когда он стоял в зале ресторана, высматривая меня, окружающие, нахмурившись, отводили взгляд, видимо, потому, что от него слишком несло потом.
«Но ведь его все равно скоро поймают. Нельзя ли как-нибудь помочь ему убежать далеко?» – размышляла я.
– А ты выглядишь именно так, как я наслышана, – со смехом сказала я, поразившись точному описанию, которое дала ему Тоси.
– И что она сказала?
– Что ты похож на червяка.
– Жестоко, – рассмеявшись, сказал он. Когда он смеялся, его лицо становилось привлекательным.
– Ты пахнешь потом. Переоденься.
– У меня только одна смена белья, и мне жаль ее потратить. Сейчас такая жара, что я пока останусь в том, в чем есть.
– Вполне разумно, – кивнула я.
Но Червяк, похоже, не слышал моих слов: отсутствующим взглядом он смотрел в окно. Солнце уже клонилось к закату, но асфальт еще пылал жаром.
– Ты действительно учишься в школе К.? – Червяк кивнул в окно.
– А ты хотел поступить в Токийский университет?
– Теперь уже не получится. Теперь уже не получится.
Само собой разумеется. Тебя подвергнут психической экспертизе, ты станешь подопытным кроликом, тебя засунут в дом для несовершеннолетних преступников, где ты будешь под постоянным надзором. Общество сразу вычеркнет тебя из своей памяти. И забудь об экзаменах и Токийском университете, ты, идиот!..
Однако я испытывала безграничное сочувствие этому идиоту, который, судя по всему, так ничего и не понял.
– Ну как, ты смог разобраться в том, что сделал?
– Нет, – ответил Червяк, по-прежнему глядя в окно. – Не смогу, пока не проведу тщательный самоанализ. – Он неожиданно выпрямился на стуле. – Я пойду. Не знаю почему, но мне надо спешить.
– И куда ты пойдешь?
– Не знаю. Куда-нибудь. Но я должен идти прямо сейчас.
– Тогда иди. Оставь велик, я его верну Тоси, а взамен возьми мой.
Я подбородком указала на свой велосипед, который оставила на парковке перед рестораном.
Червяк выглядел растерянным:
– И вы специально для меня приехали на нем?
Я вытащила новый мобильник и положила на узкий стол ресторана:
– Возьми этот, а Тосин верни.
Червяк достал из своих грязных джинсов Тосин мобильник и склонил голову набок:
– Мне так неловко… Почему вы это делаете?
Я и сама не знала. Может быть, надеялась, что, когда он придет в себя, расскажет мне что-то важное, что я должна знать, но еще не знаю.
– Тебе лучше идти, – сказала я.
Затолкав в свой рюкзак новый мобильник, инструкцию и зарядное устройство, Червяк встал и посмотрел на меня своими мрачными узкими глазами. «Вот мы и сообщники», – подумала я и помахала ему рукой. Неуклюжей походкой он выбрался из зала, натыкаясь по пути на столы и стулья.
Потягивая кофе «айс», я наблюдала за ним через стекло. Он подошел к моему серебряного цвета велосипеду, снял боковые тормоза, попробовал сесть, слез, поднял сиденье и сел снова, посмотрев при этом в мою сторону. В его глазах было глубокое отчаяние. «Не знаю куда, но я должен сейчас идти».