рая пытается взять дом в собственное управление. Но таких примеров я вижу вокруг очень мало. В основном всем по барабану. Терпение здесь у людей феноменальное. Не знаю, откуда это. Может, еще со времен голодающего Поволжья?
На попытки исторически осмыслить местную непруху я натыкался в Саратове постоянно. Версии – от самых экзотических («Место проклятое!») до вполне пристойных («Менталитет купеческого города: каждый за себя»). Самая популярная у местной элиты претензия к истории звучит так: «Саратову не повезло, потому что… он совсем не пострадал от войны».
– В Отечественную город остался по эту линию фронта, – жалуется его бывший главный архитектор Владимир Вирич. – Саратов уцелел, поэтому после войны сюда почти ничего не инвестировали. В результате сегодня мы имеем коммуникации чуть ли не позапрошлого века. В этом смысле тому же Волгограду-Сталинграду повезло больше.
Любой город, всерьез пострадавший на войне, имеет совсем другую психологию, – говорит Леонид Писной и тоже кивает в сторону Волгограда. – Люди, которые испытали тяготы, – у них на генном уровне из поколения в поколение передается знание о том, что действовать сообща выгоднее, чем поодиночке. В Саратове этого не было, поэтому здесь законсервировалась купеческая психология с ее индивидуализмом, мстительностью и завистью. В сущности, большинству людей тут нужен не общий рост уровня жизни, а персональное возвышение. Любой ценой. А такая психология – плохая почва для роста. Развивать что бы то ни было можно только с теми, кто умеет прощать.
Порвать жопу
– Comeback-city – это город, вернувшийся из небытия. Объективно погибавший, но потом нашедший какой-то тренд и на нем возродившийся. Саратов сейчас объективно погибает. Это еще областной город, но уже с сознанием райцентра, до положения которого он рано или поздно и деградирует. Если не зацепится за какой-то воздушный поток и не выпрыгнет в последний момент из этой воронки…
Эти слова слышит только диктофон. Мое внимание перехватил худой черный человек с белым лицом и узким белым галстуком. Он прошел мимо нашего кафе. Я видел его отчетливо, но откуда здесь взяться такому человеку? Может, все-таки померещилось?
– …Пока я не знаю, что это будет за воздушный поток, но я придерживаюсь принципа, что в начале всего бывает слово и это слово надо искать, – продолжает Владимир Соколенко, преподаватель Саратовской государственной академии права, ученик Лотмана, кандидат философских наук, а также известный в городе байкер. – Люди изголодались по нормальным человеческим словам, как обезвоженные. Ведь власть – это прежде всего общение. Я говорю своим студентам: «Чем взяли Чингисхан, Александр Македонский, Ленин, Рузвельт, Обама? Разве деньгами? Ведь нет! Чистым базаром! Ты просто начинаешь говорить правильные слова: "Жизнь имеет смысл… Жизнь имеет смысл… Жизнь имеет смысл…" – и люди несут тебе деньги. Вот формула любого успеха на протяжении всей человеческой истории». Саратов сегодня – это город без единого правильного слова. Что ж вы от него хотите?
Опять в окне черный человек с белым лицом. Теперь уже точно не померещилось. Он худой, как трость, на голове смешная беретка, а тело совершает какие-то странные движения – руками, ногами, лицом.
Это Вуки. А если смыть грим и одеть в гражданское – Василий Уриевский. А если снова вернуть в сценический образ и спросить: «Что ты тут делаешь?» – не скажет ни слова. Василий Уриевский – мим. Мимы говорят без слов.
Рядом тормозит большой, но китайский джип. Из него выходит человек в костюме эпохи Моцарта. Еще один. Еще. Они здороваются с Вуки. Это приехали на корпоратив осколки АТХ, когда-то культовой не только в Саратове, но и за его пределами «Академии театральных художеств». Сегодня они называются «Институтом хорошего настроения». Это один из немногих очагов реальной культурной жизни в регионе, где министр культуры – бывший генерал-майор милиции, пристроенный на этот пост после того, как с предыдущей должности его уволил лично Владимир Путин.
– Филармония сгорела, ТЮЗ и Театр драмы еле живы, – описывает культурный ландшафт Дмитрий Черных, предводитель «Институтахорошего настроения». – Консерватория? Работает, но так, что найти сегодня в городе толкового музыканта – проблема. Такого, чтобы был личностью. Чтобы понимал, зачем он взял в руки инструмент.
На корпоративах «Институт…» зарабатывает деньги, но творческих амбиций не сдает. Черных и его команда устраивают спектакли, шоу, снимают скетчи, участвуют в международных фестивалях, где их уже узнают в лицо. Они зовут меня на открытие «Минкульта» – новой площадки для реальных культурных действий. Прихожу. Застаю своих новых знакомых за важным занятием.
Одна из задумок на будущее – Театр теней. Они сидят, рассуждают о свойствах тени: может ли тень иметь собственную тень или только быть тенью хозяина? Очень важный вопрос.
– Что мы будем здесь делать? – вечером того же дня Василий Уриевский, без грима и костюма, перед немногочисленной пока публикой «Минкульта» задает самый главный вопрос. И тут же на него отвечает: – У нас только два пути. Либо нас отсюда все-таки выдернут с корнем. Либо мы порвем жопу, но выстоим!
Аплодисменты.
– Мы выбираем второй вариант!
Василий вытаскивает из-за пазухи большой лист бумаги с нарисованной на ней аппетитной женской задницей и рвет на части. Бурные аплодисменты. Занавес.
Спустя неделю по моим следам в большой деградирующий город едет фотограф. Вернувшись, он останавливает меня в коридоре редакции и говорит: «И чего ты так запал на этот Саратов? Город как город. Я недавно был в Самаре, там все тоже самое».
Профессиональные соображения
Просто написать хороший репортаж – это на каком-то этапе карьеры становится уже неинтересно.
Даже блестящий, крышесносящий, наиэксклюзивнейший репортаж – уже не то.
Становится интересно написать такой текст, который бы либо открывал тему, либо закрывал тему.
То есть вот витает что-то в воздухе, вызревает какое-нибудь новое явление, большая проблема, всеобщая потребность, а все ходят мимо и уже чувствуют, но еще не замечают. А ты взял и заметил. И все прочитали и сказали: «О! Точно!»
Или наоборот – все уже тысячу раз заметили, оттоптались, отписались, а ты поехал и сделал это совсем всерьез. Не на тридцать пять градусов, а на все сорок. Понял не только, как произошло событие, но и почему оно произошло и отчего оно ни в коем случае не могло не произойти. И все прочитали и сказали: «О! Точно!»
А совсем хорошо – когда один и тот же репортаж и открывает тему, и сам же ее закрывает. Это уже высший пилотаж.
Только ни в коем случае не надо прямо сейчас вскакивать с места и совершать подвиги. Можно растянуть мышцы, обломать зубы, расстроить нервную систему.
Каждому отмерено разное количество просто хороших репортажей, которые надо написать, чтобы научиться без промаха открывать и закрывать темы.
Репортер – профессия смыслозависимая.
Если вы работаете репортером всерьез, то рано или поздно перед вами в полный рост встанет вопрос о цели существования и смысле жизни.
Есть много профессий, которые не возбуждают мыслей на этот счет, но полевая журналистика не из их числа. Репортер видит жизни слишком много для того, чтобы не думать о ее смысле.
А так как в пределах материализма никакого смысла у жизни нет, то репортера, скорее всего, неудержимо потянет в пределы религиозные, в мир идеальных мистических конструкций.
И дальше у него есть три пути.
1. Уйти в эти пределы целиком и перестать быть репортером.
2. Задушить в себе эту тягу и перестать быть человеком.
3. Так и мучиться всю оставшуюся жизнь между желанием уйти и остаться.
Чаще всего репортеры выбирают третий путь, но находиться в таком психологическом состоянии долго невозможно, очень хочется соскользнуть в первые два.
Именно поэтому мы так редко видим стареньких репортеров.
Понравилось из комментариев чье-то выражение: «Мастерство не проешь».
Хотя, конечно, проесть мастерство очень просто, гораздо проще, чем пропить.
Это очень непростое соображение, но очень важное.
Репортер не должен ни при каких обстоятельствах злиться и негодовать.
Более того, репортер должен исходить из презумпции добропорядочности этого мира.
Я бы даже сказал так: репортер, если он хочет докопаться до сути события или явления, которое наблюдает, должен искренне верить, что злонамеренных людей на свете просто не бывает.
Потому что это чистая правда. Покажите мне хоть одно человеческое существо, которое думает: «А пойду-ка я сейчас совершу какой-нибудь мерзкий поступок. И получу от этого несказанное удовольствие».
Каждый здоровый человек, совершая подвиг или чудовищное преступление, всегда думает, что доля добра в его действиях больше, чем доля зла. Иначе он бы просто сошел сума или удавился.
И чтобы понять мотив действий героя, надо смириться с этим фактом. Спросить себя: «Какое хорошее дело намеревался сделать этот замечательный человек, когда убивал старушку или заэксплуатировал шахту до метанового взрыва?» Как только репортер начинает задавать себе подобные вопросы, у него открывается третий глаз и он видит то, чего раньше не замечал.
В общем, любовь к людям – такой же профессиональный навык репортера, как любопытство или общительность. Если вы ненавидите людей, лучше выбирайте другие профессии.
Интересуйтесь смыслом всяких иноязычных слов, которые вы узнаете на местности. Иногда это подсказка.