– Аделина Эдуардовна, вы срочно нужны.
– Что случилось?
– Никого из докторов нет, Матвей Иванович вроде как закончил, а привезли девушку из автодорожной, с направлением из городской больницы. Это дочь тамошнего главного бухгалтера… лицо в ужасном состоянии, челюсть раздроблена, и глазница пострадала. Нужен хирург, а все на операциях.
– Вызовите Авдеева.
– Не могу дозвониться.
– Все, иду.
Я бросила трубку и посмотрела на Матвея, напряженно вслушивавшегося в каждое слово:
– Вот видишь… опять! И мне надо идти и разгребать, а я уже не в состоянии в операционную сегодня, у меня голова кружится…
– Значит, пойду я, – сказал муж будничным тоном.
– Ты? Куда?
– Сперва посмотрю, что там, а затем в операционную. Раз уж больше некому.
Не знаю, как в этот момент выглядело мое лицо, но внутри расцвел и заблагоухал пышный сад – Мажаров сам, добровольно, без моего нажима согласился снова войти в операционную…
– Но ты все равно пойдешь со мной. Я давно этого не делал, мне нужна страховка на крайний случай.
О, господи, да я куда угодно теперь с тобой пойду, подумала я, изо всех сил сдерживая рвущуюся радость. Сдержанно кивнув, я пошла к двери, Матвей – следом, но уже в коридоре он обогнал меня и быстрыми шагами пошел вперед. Вот теперь передо мной был тот самый Матвей Мажаров, в которого я когда-то влюбилась и которому могла доверить все, что угодно.
В операционной в первую секунду Матвей, как мне показалось, слегка растерялся, но быстро овладел собой и встал к столу.
Я заняла место ассистента, приготовившись на всякий случай закончить операцию, если будет нужно. Хотя внутренне я была уверена, что это не потребуется – Мажаров прекрасный хирург, он не допустит ошибок. Мы работали более трех часов, но сумели восстановить девушке и челюсть, и глазницу. Потребуется время на реабилитацию, но потом она будет выглядеть практически так же, как и до аварии.
Глядя на размывающегося в послеоперационной Матвея, я с трудом удерживала рвущиеся вопросы – ну, как, ты почувствовал это вновь? Испытал то удовлетворение, которое охватывает всегда после хорошо проведенной операции? И каково это – снова войти в операционную после перерыва?
– Н-да… – протянул муж, закрывая кран и потягиваясь. – Это было не так уж и страшно.
– Возвращайся, Мажаров, – тихо предложила я, боясь услышать его ставший уже традиционным ответ.
– Я подумаю, – серьезно произнес Матвей.
Я подкараулила Вячеслава Андреевича у ординаторской и попросила отпустить меня в город. Он пожал плечами, но пропуск выписал, только попросил вернуться до восьми часов вечера, чтобы успеть до смены охраны на шлагбауме.
– И постарайтесь не афишировать свое отсутствие, у нас не очень принято отпускать клиентов в город.
– Конечно. Я вернусь к назначенному времени, – пообещала я и побежала за сумкой и курткой, сжимая в руке карточку пропуска.
План мой был прост и незатейлив. Позвонить в офис Игнатюка и предложить ему дать интервью о большой экспозиции картин в нашем музее, которую он и его банк проспонсировали. Такие, как он, любят упоминания о себе в прессе, так что должен согласиться. На всякий случай я решила купить парик и другую одежду – не знаю почему, но мне показалось, что так будет безопаснее.
Сегодня, к счастью, день выдался без дождя, это было очень кстати. Я довольно быстро добежала до поселка, но по дороге решила, что ждать автобус не стану, а вызову такси. Мне повезло – машина приехала минут через десять, я даже не успела как следует оглядеться. Попросив довезти меня до торгового центра, я устроилась на заднем сиденье и стала обдумывать план. Мне нужно узнать, имеет ли отношение Игнатюк к баням на улице Ленина, и если да, то какое. Потом нужно как-то аккуратно вызнать, не был ли он знаком с моим отцом, потому что это как-то более вероятно – в те годы папу соблазняли большими деньгами все, кто имел отношение к теневому бизнесу. Всем хотелось, чтобы их «бойцов» обучал сам Закревский. Не знаю, как ему вообще удалось тогда не замараться и остаться в живых, сохранив и клуб, и собственную безупречную репутацию. А ведь если все, что накопал тогда Жариков, правда, то вполне мог Игнатюк знать отца. Фантазия моя разыгралась – я уже видела, что бани на Ленина – это «штаб» преступной группировки Игнатюка, что это ему моя мать проиграла квартиру и кучу денег, что… стоп! Фантазии надо бы поумерить, могу сболтнуть что-то лишнее, а мне всего-то нужно задать пару вопросов.
В торговом центре я провела рекордно мало времени, быстро выбрав недорогой, но приличный брючный костюм, туфли и блузку. Осталось найти парик. Мне непременно хотелось, чтобы моя внешность кардинально отличалась от того, что я видела обычно в зеркале. Но париков в магазине не оказалось, пришлось купить тюбик окрашивающего спрея и нанести его прямо в туалете торгового центра. Получилось нечто ярко-свекольного оттенка, жуть еще та… Хорошо, если все отмоется через пару недель, как обещал на этикетке производитель этой адской смеси, а если нет? Могу взять псевдоним Надя Свекла… Ладно, черт с ними, с волосами… Макияж я тоже делала в кабинке туалета, вспомнив все, чему научилась у Светки. Вышло вполне неплохо. Переодевшись, я сунула свои вещи в большой пакет, решив оставить его здесь, в камере хранения супермаркета, а забрать, когда поеду обратно в клинику. Оглядев себя в зеркале очередного магазина, куда я забежала исключительно за этим, я осталась довольна изменениями, и даже цвет волос перестал быть таким уж пугающим – просто современная, немного эксцентричная прическа. К моей короткой стрижке это подошло почти идеально. В книжном магазине я запаслась блокнотом и ручками, чтобы не возиться со слабеньким диктофоном в мобильном, сунула это все в сумку и, сев за столик в кафе гастрономического дворика, набрала телефон приемной банка, принадлежавшего Игнатюку. Мне пришлось долго растолковывать девице, снявшей трубку, чего именно я хочу от ее патрона и кто я такая. Наконец она соизволила соединить меня с Игнатюком, и после щелчка я услышала в трубке сиплый низкий голос:
– Я вас слушаю.
– Добрый день, Михаил Евгеньевич. Меня зовут Надежда Краснова, – вспомнив, что когда-то раньше, в бытность мою журналистом, именно этой фамилией я подписывала статьи. Фамилия принадлежала маме. – Портал «Новости города» поручил мне интервью с вами об открывшейся выставке картин молодых художников. Когда вам будет удобно со мной встретиться?
– О выставке? Ммм… минутку… Послушайте, а это терпит, скажем, до следующей недели?
– Что вы! Ни в коем случае! Чем скорее мы разместим интервью, тем больше народа узнает об экспозиции и посетит ее, вы ведь понимаете! Это же такая реклама, такая возможность заявить о мероприятии и о вас лично! – с жаром бросилась убеждать я.
– Тогда… сегодня в шесть вы свободны? Я бы пригласил вас к себе домой.
Я напряглась – подобный визит в мои планы никак не входил.
– Эээ… мне кажется, это не совсем удобно… – заблеяла я.
– Послушайте, Надежда Краснова, или как вас там… Я занятой человек и могу выделить вам не больше часа, и то в свое личное время. Если вам нужно интервью – соглашайтесь, если нет – давайте прощаться, вы и так отняли у меня уже достаточно времени, – просипел Игнатюк, и у меня не осталось выхода.
– Хорошо. Диктуйте адрес.
– Это лишнее. Мой водитель заберет вас из редакции в семнадцать сорок пять.
О, черт… придется ехать к офису, где арендует помещение наша редакция, и торчать на крыльце, изображая, что только вышла…
– Хорошо, – повторила я, чувствуя, что совершаю большую ошибку. – Я буду ждать.
– И постарайтесь сразу сформулировать вопросы, у вас будет всего час, – напомнил Игнатюк и положил трубку. Я выдохнула и, заказав кофе, принялась прикидывать, что делать дальше. Может, даже хорошо, что он пригласил меня к себе. Если мои подозрения верны и он был хозяином броши, то наверняка в его квартире найдутся этому подтверждения – коллекция чего-то эксклюзивного и дорогого, например. А что? Такие люди любят выставлять напоказ подобную роскошь.
Я позвонила Светке, но ее телефон был выключен – видимо, работы много, и я даже не насторожилась, подобное бывало часто. До назначенного времени у меня еще оставалось больше трех часов, и я почему-то захотела добраться до своего дома и посмотреть, что там происходит. Потянуло на родное пепелище… Мысль не показалась мне веселой, но поехать я все равно решила и долго бродила вокруг дома, рассматривая окна сгоревшей квартиры. Войти в подъезд, а тем более подняться на этаж решимости уже не хватило. Я вдруг представила, как буду ходить по обгоревшим останкам мебели, по превратившимся в пепел книгам, среди всего, что было мне раньше так дорого, а теперь стало прахом, что защемило сердце. Вообще зря я сюда приехала…
Гараж за домом представлял ровно такую же картину. От жара железо выгнулось и деформировалось, на полу до сих пор стояла вода – в подвале наверняка бассейн, а наверху сгорело абсолютно все. Ну и, разумеется, все, что представляло ценность, уже растащили предприимчивые бомжи. Я вдруг снова почувствовала, что у меня в этой жизни больше совсем ничего нет – ни дома, ни родных. Ни будущего, что, конечно, намного страшнее. Как жить дальше, я пока совершенно не представляла, надеясь только на Эдуарда Алексеевича. В памяти вдруг всплыл разговор с его дочерью, и я почти физически ощутила обиду, которую она не могла простить отцу. Мне, выросшей в полной семье, любившей папу и получавшей от него взаимную и всеобъемлющую любовь, было непонятно, как это – обижаться на родного человека. Стоп! Но ведь обижаюсь я теперь на маму, которой даже в живых нет. Обижаюсь за то, что она превратила мою жизнь в постоянную игру в «казаки-разбойники», где мне уготована роль весьма незавидная. Но это все же немного другое… Хотя, наверное, у Аделины есть свои мотивы, и мне, конечно, их не понять.
С тяжелым сердцем я побрела в сторону трамвайной остановки, когда в сумке зазвонил телефон. Это оказалась Илана Григорьевна, что меня немного удивило – корректуру ее подруге я отправила, так что причин звонить мне у нее вроде как не имелось.