Я сжала пальцами виски, в которых бухали молоты, грозя расколоть мой череп надвое:
– И что мне теперь с этим делать?
– Работать, – невозмутимо сказал Иващенко, отпивая глоток кофе. – Работать, Аделина Эдуардовна. Клиника не может позволить себе потерять хорошего хирурга. Вы ведь не станете это оспаривать?
– Это – не стану. Но…
– Тогда все остальное не имеет смысла. Мы закончим курс психоразгрузки, а Игорь Александрович на это время возьмет отпуск, правильно? И как только он будет полностью готов, снова вернется к своим обязанностям. Я не вижу никаких причин лишать его того, что он прекрасно умеет делать.
– И вас не беспокоит моральная сторона?
– Меня – нет. Он вполне осознает, что именно совершил, как осознает и то, почему так произошло. Я, каюсь, просмотрел в архиве больницы историю болезни его матери. Даже если бы операция прошла успешно, она могла не очнуться от наркоза. И сердце было изношено до критической степени. Есть заключение патологоанатома. Так что, Аделина Эдуардовна, можете спать спокойно. И Игорь Александрович со временем тоже обретет такую способность.
– Черт бы вас побрал, дорогой Иван Владимирович, – с досадой произнесла я, понимая, что формально он прав. – Мне нужно как-то это переварить.
– У вас будет достаточно времени, пока не закончится курс. А теперь подпишите доктору Авдееву заявление на отпуск без содержания, и мы пойдем в мой кабинет продолжать сеанс.
Авдеев положил передо мной лист бумаги, усеянный строчками, выведенными его безукоризненным почерком, и виновато улыбнулся:
– Я не хотел пугать вас.
– Я не испугалась, – заверила я, подписывая заявление. – Поправляйтесь. И потом милости прошу назад, в отделение.
– Спасибо, – искренне проговорил Авдеев и вдруг, бережно взяв мою руку, поднес к губам.
Кажется, я покраснела так, что даже Иващенко смутился и отвел глаза.
Я отдала книгу-шкатулку с брошью Игорю и испытала облегчение – теперь не нужно будет вздрагивать при мысли о том, что она лежит в моем шкафу. Одной проблемой стало меньше.
После того разговора в «зимнем саду» Игорь вдруг исчез. В другое время меня это никак бы не взволновало и не тронуло, мы и прежде пересекались с ним здесь случайно. Но после того, что он рассказал, я испытывала тревогу и беспокойство за него. Наверное, это происходило потому, что Игорь остался единственным человеком, который знал меня до всего произошедшего. Хотелось иметь хотя бы бывшего родного человека. И я решилась задать вопрос о его исчезновении своему врачу. Вячеслав Андреевич удивился:
– Авдеев? А откуда интерес?
Я сперва хотела прикинуться влюбившейся дурочкой, но потом поняла – нет смысла врать, все равно всплывет, да и что такого, дело-то прошлое.
– Он мой бывший молодой человек.
Брови Василькова взлетели вверх. Он сдвинул на кончик носа очки и протянул:
– Да вы, Надежда, полны сюрпризов. А Авдеев настоящий партизан, словом не обмолвился.
– Зачем? Мы давно расстались.
– А позволите узнать причину?
– Вячеслав Андреевич, скажите прямо – его уволили?
Васильков аккуратно взял меня под локоть, отвел к дивану у окна:
– Разве его должны были уволить?
– Слушайте, ну, сколько можно притворяться и водить хороводы? Давайте начистоту – я вам расскажу все, что вы хотите знать, а вы – мне. Идет? – предложила я.
Васильков кивнул:
– Идет.
– Тогда вы первый.
– Ну, хорошо. Авдеев взял отпуск без содержания, потом вернется.
– Потом – это когда?
– Когда… словом, когда придет время.
– Вы считаете его сумасшедшим? – тихо спросила я, беря Василькова за руку и сжимая ее. – Это не так! Я жила с ним, я вам категорически заявляю – он не сумасшедший. Единственное, что его по-настоящему интересует в жизни, – медицина, он весь этому отдается.
– Иногда подобная одержимость может стать причиной проблем.
– Да! И я знаю, о чем вы говорите. Но поверьте… он в тот момент просто сломался. Не выдержал многолетнего давления.
– Это вы о чем?
– Перестаньте, Вячеслав Андреевич. Это я о том случае в операционной, когда Игорь… ну, словом, когда он… – и, хоть кричи, я не могла произнести эту жуткую фразу «убил свою мать», хотя именно Игорь первым произнес ее.
Васильков внимательно наблюдал за мной, чуть склонив голову к правому плечу:
– Он что же, рассказал вам? Давно?
– На днях. Это случилось с ним уже после того, как мы расстались, я ничего не знала. Понимаете, его мать… словом, я все то время, что жила с Игорем, привычно считала, что она не любит и изводит меня по одной банальной причине – я не подхожу ее сыну. Ну, согласитесь, многие матери так считают. Я не обращала внимания, с Игорем-то у нас все было хорошо. А оказалось, что его она изводила еще сильнее, в сотни, в тысячи раз… Конечно, он не хотел идти домой, конечно, ему было проще отгородиться работой и книгами. Может быть, если бы я осталась, все не зашло бы так далеко.
Васильков внимательно слушал, покачивая ногой в огромном белом шлепанце, и смотрел в стену, по которой почти до самого пола спускались побеги плюща. Наверное, он мне не верил…
– Слушайте, Надежда… он никогда не упоминал в разговорах отца, вы не знаете, он был вообще?
– Был.
В памяти всплыл разговор с матерью Игоря – жуткий монолог озлобившейся женщины, которая много лет старательно давила в себе эту злость, а тут внезапно не смогла удержаться и выплеснула все на меня. Как сейчас вижу – я стояла у раковины и мыла посуду после ужина, Игорь дежурил, мы были в квартире вдвоем. Она пришла, демонстративно, оттеснив меня от раковины, вымыла свою чашку, налила чаю и села у окна, выпрямив спину. Задав мне пару ничего не значивших вопросов, она вдруг обрушилась на Игоря – и что много работает, и что постоянно торчит то в больнице, то в библиотеке, и что расходует себя, стараясь загладить вину. Это упоминание о вине меня насторожило – тогда я и подумать не могла, что мой Игорь, спасающий жизни в больнице, вообще может быть в чем-то виноват. Он казался мне почти святым. И, когда я попробовала робко возразить, она и вывалила мне эту семейную историю о смерти отца Игоря. Из рассказа выходило, что Игорь заставил отца идти за детальками конструктора, а тот просто не выдержал быстрой ходьбы и предшествовавшего ей подъема на пятый этаж с сыном, которого пришлось волочь в буквальном смысле на себе. Оказывается, она всю последующую жизнь внутри себя обвиняла сына в смерти мужа. Но вслух говорила совершенно другое – так и сказала, мол, я говорила, что его вины нет, но давала понять, что это именно он стал причиной смерти отца. Даже не представляю, как вообще Игорь умудрился сохранить хоть какую-то психику.
– Понимаете, мать внушала ему комплекс вины. Каждый день, каждую минуту. С двенадцати лет. Конечно, у него в голове это сидело – а если бы я не сказал про потерянные детальки, а если бы не заплакал, не пустил бы его. Ну, подумайте, каково подростку с таким грузом?
– Да, удивительно, что он умудрился и школу закончить, и институт, и состояться как хирург в такой сложной области, как кардиохирургия, – задумчиво протянул Васильков. – А как человек? Надя, какой он как человек?
Я пожала плечами:
– Замкнутый. Не очень общительный. Но если знать к нему подход – то нормальный. Мы с ним правда очень хорошо жили. Я ведь сама ушла, устала все время быть одна. Но если бы поняла причину… может, смогла бы что-то изменить.
– Да, трудно ему придется.
– Может, мне с Аделиной Эдуардовной поговорить?
– Зачем?
– Ну, чтобы она оставила Игоря. Вы ведь сами признали, что он хороший хирург. Так дайте ему шанс.
Васильков тихонько похлопал меня по плечу:
– Не волнуйтесь, Надя. Сейчас с Авдеевым работает хороший психолог, он поможет ему справиться с внутренними проблемами, а потом Игорь вернется к работе. Мы на самом деле считаем его хорошим хирургом, и если он справится с собой, то может многое сделать в нашей области. Аделина ни за что не упустит талантливого врача, чего-чего, а чутья у нее не отнимешь. А вам спасибо за разговор, Надежда. Вы мне открыли глаза на некоторые вещи.
Он тяжело поднялся с дивана, и я вдруг заметила, что он при ходьбе припадает на левую ногу и вообще идет походкой уставшего человека. Наверное, скоро уйдет на пенсию, подумала я и направилась в палату.
Мне предстояло решить еще несколько вопросов. Например, нужно ли теперь уезжать. Если честно, то делать это мне не хотелось, но, поразмыслив, я поняла, что не имею другого варианта. То, что успела проиграть моя мама до своего фантастического везения и после него, по-прежнему будет висеть на мне, и я никогда не рассчитаюсь, потому что даже продать теперь нечего, все мое недвижимое имущество сгорело. А бегать от кредиторов по городу – перспектива так себе, да и рано или поздно бежать окажется просто некуда. Нет, придется воспользоваться любезным приглашением Эдуарда Алексеевича, ничего не попишешь.
А потом мне позвонил Максим. Я мысленно поставила на нем крест в тот самый день, когда сопоставила факты и поняла, что он тоже может быть причастен к моим неприятностям. Не знаю, зачем вообще сняла трубку, но когда ответила на звонок, Максим сразу сказал:
– Надя, клянусь, я не знал. Моя работа – проверять клиентов, но иногда патрон просит о личных услугах. Я ведь не знал, что речь о тебе, он фамилию другую назвал.
– Это мой псевдоним еще с тех времен, когда я журналистом была.
– Надя, я никогда бы не причинил тебе вред, – просто сказал Максим, и я почему-то сразу ему поверила. – Ты ведь помнишь, что я тебе рассказывал? Ну разве я мог бы обидеть дочь человека, который мне в прямом смысле слова не дал жизнь сломать? Нельзя быть неблагодарным, это такое пятно, которое потом ничем не ототрешь.
– Я понимаю, Максим. И спасибо тебе.
– За что? – удивился он.
– За честность.
Мои документы привез симпатичный мужчина лет сорока, представившийся Жаком. Он прекрасно говорил по-русски, и только какие-то совсем неуловимые черточки выдавали в нем иностранца.