— Недавно мы опрашивали жильцов вашего дома, не ждал ли кто однажды вечером гостей. Вас не было дома, но ваша соседка мадам Розен сказала, что вы только вечером прилетели. Она сказала, что вы раввин из Америки. А в карточке на вашей двери стоит просто «Дэвид Смолл». Вы все-таки раввин?
— Да, я раввин.
— Тогда почему не написано: «ребе Дэвид Смолл»?
— Потому что здесь я не раввин.
— И все же, если из Америки приезжает врач, он пишет на дверях «доктор».
— Это не одно и то же. Врач может оказать помощь в экстренной ситуации, например при несчастном случае.
— Какой вы деликатный человек, ребе! А что вы за раввин?
— Консервативный. Раввин из консервативной американской общины.
— Консервативных раввинов учат иначе, чем наших?
— Нет, не совсем, — покачал головой ребе Смолл. — Теория не сильно различается, различаются подходы. Многие ваши раввины несут официальные функции, а мы редко работаем официально. Большей частью мы имеем дело с эмоциональным и духовным здоровьем членов общины.
— Понятно. — Инспектор внезапно улыбнулся. — Подведем итоги: так вы ждали кого-то в тот вечер, когда приехали?
— Нет, никого.
Иш-Кошер что-то записал, закрыл папку и откинулся в кресле, опять любезно улыбаясь.
— Вы здесь в научном отпуске?
— Нет, просто в отпуске на несколько месяцев.
— Ага, понятно. И что вы здесь делаете, ребе? Осматриваете достопримечательности, занимаетесь в университете?
— Нет, я просто отдыхаю.
— От тяжкого труда в общине? — комиссар улыбался, но в голосе звучал сарказм.
— Что-то в этом роде, — добродушно согласился ребе Смолл.
— Оказывается, вы отдыхаете не только от своей работы, ребе, но и от религии.
— Что вы имеете в виду? — изумился ребе. — Если я не хожу каждую Субботу в синагогу…
— Вы ходите в Субботу покупать машину к некоему Бенджамину Мевамету, которого потом взрывают.
— Откуда вы знаете, что я ходил покупать машину?
— Ну, ребе, — укоризненно развел руками Иш-Кошер, — здесь я задаю вопросы.
— Я договорился о встрече со своим другом, Дэном Стедманом, а он договорился со своим сыном. Он хотел, чтобы я встретился с мальчиком, и я согласился.
— Но он хотел купить машину, заключить сделку — и это в Субботу. Так что же вы за раввин?
Теперь в его голосе звучала явная неприязнь.
Ребе только улыбнулся.
— Как все раввины, я много над этим думал, — терпеливо начал он. — Приверженность традиционной религиозности — держать голову покрытой, соблюдать Субботу по суровому раввинскому уставу, — все это мы делаем отчасти по привычке, отчасти потому, что от нас этого ждут; мы показываем пример другим, чтобы поддержать традиции и авторитет раввина. Не думаю, чтобы кто-то считал, что человеку это нравится. Как говорил Исайя: «Говорит Господь: Я пресыщен всесожжениями вашими… они отвратительны Мне. Новомесячий и Суббот не могу терпеть». Это довольно строго, но дает повод предположить, что Господь Исайи предполагал конформизм и религиозные конвенции в целом.
— Господь Исайи! — Иш-Кошер был взбешен. — Скажите, ребе, вы верите в Бога?
— Для полицейского вроде вас нужен ответ «да» или «нет».
— Я… — задохнулся комиссар.
— Это трудный вопрос, — спокойно продолжал ребе, — есть три варианта ответа…
— Варианта?
— Конечно. Вы спросили, верю ли я в Бога. Вы имели в виду меня теперешнего или меня вчерашнего, а может, меня трехлетней давности? И что такое «верить»? Вот опять вопрос: верить так, как я верю, что дважды два — четыре? Или что свет проходит в секунду определенное расстояние? Я этого сам никогда не видел, но видели люди, в чью компетентность меня научили верить. А может, верить, как я верю, что был такой Джордж Вашингтон, который завоевал для американских колоний независимость от Британии, или что был человек по имени Моисей, он сделал то же самое для евреев в Египте. Если подумать, можно найти много форм веры, и все разные. И наконец, третий вариант — вера в Бога. Кто он — человек? А может, необъяснимая субстанция? Тот, кто чувствует нас, людей, и отвечает на наши просьбы о помощи? Или тот, кто так далеко от нас, что совсем не интересуется нами? Или же кто-то, кто был вечно? Но, говоря более обобщенно, я чувствую, что вера иногда появляется, а иногда исчезает, что у вас, что у главного раввина или даже у Папы Римского.
Иш-Кошер с трудом собрался с силами.
— Я не собираюсь вести с вами теологические споры…
— Я как раз думал, зачем же вы меня вызвали.
— У Мевамета на тот вечер была назначена встреча с вашим другом Стедманом. Я хочу знать, состоялась ли она.
— Я больше не виделся с мистером Стедманом, но помню, как он говорил сыну, что не собирается идти. Он не хотел показывать излишней заинтересованности. Это все?
— Все, до свидания.
— Мой паспорт. Он у вас на столе.
— Ах, да. Вот он. — Иш-Кошер протянул ребе паспорт, а после его ухода немного постоял, барабаня пальцами по столу.
Глава 34
Ребе оценил тот факт, что полиция узнала об их визите к Мевамету. Возможно, рассказали Дэн или Рой. Если бы Мевамет (а это вряд ли) сделал какие-то записи о предстоящей встрече и полиция их нашла, они относились бы к Стедману. Его имя вряд ли понадобилось бы записывать, ведь он не собирался покупать машину. Почти невероятно, что информацию дал Дэн, ведь он отказался пойти в полицию. А если передумал и пошел, разве не должен был он сначала позвонить ребе? То, что не позвонил, могло означать просто рассеянность — или желание впутать ребе в это дело? Зачем? Или его свояк хочет получить место в Барнардз Кроссинг и Дэн старается для родственника?
Ребе отверг эту идею как мелодраматичную и абсурдную. И все же — что он знает о Дэне Стедмане? Конечно, они приятно побеседовали, но тот никогда с ним не откровенничал. Ребе знал только, что Дэн — тележурналист. А внезапное решение ехать в Хайфу, разве не странно? Нормальный человек хотел бы обсудить трагедию, случившуюся после их визита. Ребе старался не думать об этом и все же…
Его мысли вернулись к Рою. Тот был куда более реальным источником информации для полиции. Если Мевамет делал записи, он записал бы «Стедман», полиция могла решить, что это Рой, затем в ходе допроса стало бы ясно, что он ходил туда с отцом и другом отца, Дэвидом Смоллом. У Роя не было причин этого скрывать. Но почему он не позвонил ребе и не предупредил? Ответ прост: юношеская безответственность, Дэн как раз про это и говорил.
Он позвонил Рою, едва придя домой. Ответа не было. Он позвонил попозже, но и на следующий день никто не ответил, и ребе выкинул это из головы. Рой собирался прийти в пятницу вечером, там он его и увидит. А если Рой решит отказаться, для этого ему придется позвонить.
До появления гостей ребе решил не затрагивать этот вопрос. Ведь Суббота — день мира и покоя. Конечно, если кто-нибудь из Стедманов заговорит об этом, он поддержит разговор, но сам не начнет.
Стедманы пришли раздельно, но почти одновременно. Не успел он открыть дверь одному, как появился другой. Было уже поздно, и все сразу прошли к столу, затем постояли, пока ребе читал киддуш — благословение на вино, которой начиналась Субботняя служба.
Но столе была обычная Субботняя трапеза: куриный суп, фаршированная рыба и цыпленок. Рой привык питаться в столовых и университетских кафе, и для него это было деликатесом. Он нахваливал Мириам и охотно принимал добавку.
— Не часто удается так поесть, — объяснял он, — и все так вкусно!
Постепенно, под влиянием еды и вина, он расслабился. Возможно, благодаря присутствию маленького Джонатана или потому, что ребе с женой были относительно молоды, обстановка за столом воцарилась непосредственная, вовсе не такая, как на Субботних обедах у дяди Хьюго. И хотя тетя Бетти тоже пыталась быть непринужденной, торжественный дух праздника веселье подавлял.
Когда все перешли к чаю, разговор зашел о Рое и его учебе. Совершенно расслабившись, он рассказал о своих проблемах.
— Я не слишком хорошо говорю на иврите, и это мешает. Но израильские студенты — они такие замкнутые, да и американцы тоже. Мои лучшие друзья — арабы.
Парень произнес это с вызовом, но отец решил не реагировать и с воодушевлением сказал:
— Ну, Рой, это прекрасно. Я хочу, чтобы ты увидел все стороны здешней жизни.
Странно, но Рой не почувствовал благодарности. Ребе тоже молчал.
— Думаю, ребе не согласен, — заметил Рой.
Ребе Смолл медленно покачал головой.
— Да, не согласен. Если бы между мной и моими соседями Розенами были разногласия, а ко мне бы пришел гость и встал на их сторону, я бы имел право оскорбиться.
— А разрешите вам заметить, ребе, множество студентов дружат с арабами.
— Рад за них.
— Но вы же только что сказали…
Ребе кивнул.
— Они в ссоре, и хорошо бы, чтобы одна из сторон или обе переменили свои взгляды, как если бы миссис Смолл постаралась помириться с мадам Розен. Но в случае с гостем все иначе.
— Твоя сторона, моя сторона — все это устарело и годится лишь для войн и прочего, — Рой подался вперед. — Наше поколение так не рассуждает, мы не считаем, на какой стороне родились. Для нас важно, какая сторона — за правое дело. Посмотрите, как американцы моего поколения относятся к Вьетнаму: ваше поколение считает их врагами, а мы не согласны. Идеи вашего поколения дали нам войны, загубили экологию, породили голод и болезни. Мое поколение пытается это изменить.
— Здесь он прав, ребе, — заметил Дэн. — Думаю, мы все спутали, а они стараются распутать.
— Нет, — покачал головой ребе. — Все плохое, что есть в мире, — это не наша вина, а вина всего человечества. Оно же ответственно и за все хорошее. Мы живем в мире людей, а не в саду Эдема. И предыдущее поколение тоже старается все распутать, просто потому, что новое еще неопытно. Пройдет по крайней мере десять лет, Рой, прежде чем твое поколение сможет что-то сделать. И почему ты называешь еврейских студентов замкнутыми? Они из того же поколения. А арабы? Тоже твое поколение, но они сеют террор в стране, а не пытаются решить все миром. Если бы настал мир, они могли бы сражаться с бедностью и болезнями в своих собственных странах…