дят. Но она победила, она, моя госпожа. Щелкнула кнутом у него над головой, и он кубарем скатился с козел, ругаясь и хохоча. Вот уж это были два сапога — пара, она и мистер Джек. Его отправили служить во флот, но он не вынес дисциплины, и я его не виню. Он был слишком норовистый, чтобы подчиняться приказам, так же, как моя госпожа.
Я смотрела на нее во все глаза, зачарованная, напуганная; на ее губах была странная восторженная улыбка, делавшая ее еще старше, делавшая это лицо мертвеца более живым и реальным.
— Никто никогда не взял над ней верх, — продолжала миссис Дэнверс. — Она делала, что хотела, жила, как хотела. А сильная была — как львенок. Помню, как в шестнадцать лет она села на отцовскую лошадь — настоящий зверь, а не жеребец, — конюх сказал, что она слишком горячая и девочке на ней не усидеть. Вы бы посмотрели, как она держалась в седле — точно приросла. Как сейчас вижу ее: волосы развеваются на ветру, она хлещет коня плеткой до крови, вонзает шпоры в бока; когда она с него слезла, он дрожал всем телом, с морды падали хлопья кровавой пены. «Это его проучит, да, Дэнни?» — сказала она и как ни в чем не бывало пошла мыть руки. Так и с жизнью: ее она тоже умела взнуздать, когда подросла; я видела, я всегда была с ней. Она никого и ничего не любила, никого и ничего не боялась. И под конец она была побеждена. Но не мужчиной, не женщиной, нет. Морем. Море было сильнее ее. Оно ее одолело.
Миссис Дэнверс внезапно замолчала, ее рот странно, конвульсивно дергался. Она зарыдала, громко, так, что резало слух, с открытым ртом и сухими глазами.
— Миссис Дэнверс, — сказала я. — Миссис Дэнверс…
Я стояла беспомощно, не зная, что делать. Я больше не опасалась ее, не трепетала перед ней, но при виде того, как она рыдает с сухими глазами, мне стало жутко, пополз по коже мороз.
— Миссис Дэнверс, — повторила я. — Вы больны, вам нужно лечь в постель. Почему вы не пойдете к себе в комнату отдохнуть? Почему вы не ложитесь в постель?
Она яростно обернулась ко мне.
— Оставьте меня в покое! — сказала она. — Какое вам дело до моего горя? Да, я не скрываю его! Я его не стыжусь, я не запираюсь на все замки, чтобы поплакать. Я не хожу за запертой дверью взад и вперед, взад и вперед, как мистер де Уинтер.
— Что вы болтаете? — сказала я. — Мистер де Уинтер не делает этого.
— Делал, — сказала миссис Дэнверс, — после того, как она умерла. Взад и вперед, взад и вперед. В библиотеке. Я слышала его шаги. Смотрела на него в замочную скважину; и не один раз. Туда и сюда, как зверь в клетке.
— Не хочу слушать вас, — сказала я, — не хочу ничего знать.
— А вы говорите, вы сделали его счастливым в медовый месяц, вы, молодая, неопытная девушка, которой он годится в отцы? Что вы знаете о жизни? Что вы знаете о мужчинах? Явились сюда и решили, что можете занять место миссис де Уинтер. Вы. Вы — занять место моей госпожи! Даже слуги смеялись над вами, когда вы приехали в Мэндерли. Даже маленькая судомойка, которую вы встретили в заднем коридоре в первое утро. Не представляю, что думал мистер де Уинтер, когда вез вас сюда, в Мэндерли, после этого вашего драгоценного медового месяца. Не представляю, что он думал, когда увидел вас впервые во главе обеденного стола.
— Вам лучше было бы замолчать, миссис Дэнверс, — сказала я, — вам лучше было бы пойти к себе в комнату.
— «Пойти к себе в комнату»! — передразнила она. — Хозяйка дома считает, что мне было бы лучше пойти к себе в комнату! А потом что? После этого? Побежите к мистеру де Уинтеру и скажете ему: «Миссис Дэнверс гадкая. Миссис Дэнверс грубо со мной разговаривала». Идите, бегите, как в тот раз, что ко мне приезжал мистер Джек.
— Я не сказала об этом ни слова, — возразила я.
— Это ложь. Кто мог рассказать ему, кроме вас? В доме никого не было. Фрис и Роберт уезжали в город, остальные слуги ничего не знали. Вот тогда я и решила вас проучить, и его тоже. Пусть помучается, сказала я. Что мне до того? Что мне до его страданий? Почему я не могу встретиться с мистером Джеком здесь, в Мэндерли? Он — единственное, что у меня осталось, единственное, что связывает меня с миссис де Уинтер. «Я его здесь не потерплю, — сказал он. — Предупреждаю вас в последний раз». Он по-прежнему ревнует, он ничего не забыл.
Я вспомнила, как скорчилась в углу галереи, когда распахнулась дверь в библиотеку. Вспомнила громкий, гневный голос Максима, когда он произносил эти самые слова. Ревнует? Максим ревнует…
— Он ревновал ее при жизни, а теперь ревнует ее, когда она мертва, — сказала миссис Дэнверс. — Отказывает мистеру Джеку от дома, как отказал тогда. Похоже это на то, что он ее забыл? Конечно, он ревновал. И я тоже. Да и все, кто ее знал. Ее это не трогало, она не обращала внимание. Только смеялась. «Я буду жить, как хочу, Дэнни, — говорила она. — Мне никто не указ!» Мужчине стоило разок на нее взглянуть, и он тут же сходил с ума. Я видела их здесь, они гостили в доме, мужчины, с которыми она встречалась в Лондоне, — она привозила их в Мэндерли на уик-энд. Она устраивала купания с яхты, устраивала ужины в домике на берегу. Они приставали к ней, конечно, кто бы смог удержаться? Она только смеялась. Она возвращалась в дом и рассказывала мне, что они говорили и делали. Ей было все равно, для нее это была игра. Кто бы не стал ее ревновать? Они все ревновали, все сходили по ней с ума. Мистер де Уинтер, мистер Джек, мистер Кроли — все, кто ее знал, все, кто приезжал в Мэндерли.
— Не хочу ничего знать, — повторяла я. — Не хочу ничего знать.
Миссис Дэнверс подошла ко мне вплотную, приблизила лицо к моему лицу.
— Вы же видите, что все бесполезно? — сказала она. — Никогда вам ее не осилить. Она все еще здесь хозяйка, даже если она и мертва. Она, не вы, настоящая миссис де Уинтер. Вы, не она, тень и призрак. Вы, не она, забыты, отвергнуты, лишняя здесь. Почему вы не оставите ей Мэндерли? Почему не уйдете?
Я попятилась от нее к окну, во мне снова зашевелился былой страх, былой ужас. Она взяла меня за руку, стиснула, как в клещах.
— Почему вы не уйдете? — повторила она. — Вы не нужны никому из нас. Не нужны ему — никогда не были нужны. Он не может забыть ее. Он хочет снова остаться в доме с ней наедине. Вы должны были бы лежать там, в церковном склепе, а не она. Вы должны были бы умереть, а не миссис де Уинтер.
Она толкала меня к открытому окну. Я увидела внизу серые каменные плиты террасы, еле различимые за белой пеленой тумана.
— Поглядите вниз, — сказала она. — Почему бы вам не прыгнуть? Это совсем нетрудно. Вам не будет больно, если вы сразу сломаете шею. Это такой быстрый, такой легкий путь. Не то что утонуть. Почему бы вам не попробовать? Почему бы не уйти?
Туман застлал открытое окно; серый, липкий, он жег мне глаза, забирался в нос. Я уцепилась руками за подоконник.
— Не бойтесь, — сказала миссис Дэнверс. — Я вас не столкну. Я и рядом стоять не буду. Вы прыгнете по собственной воле. Какой вам смысл оставаться в Мэндерли? Вы несчастливы. Мистер де Уинтер вас не любит. Ради чего вам жить? Почему бы не прыгнуть и не покончить со всем этим? Все ваши несчастья останутся позади.
Мне еще были видны цветочные кадки на террасе и голубые плотные шары гортензий. Каменные плиты были серые, гладкие, без неровностей, острых краев. Они казались такими далекими из-за тумана. На самом деле они были гораздо ближе, окно находилось вовсе не так высоко.
— Почему бы вам не прыгнуть? — шептала миссис Дэнверс. — Почему бы не попробовать?
Туман стал еще плотнее, и терраса скрылась из глаз. Я не видела больше кадок с цветами, не видела гладких каменных плит. Вокруг не было ничего, кроме белого, пахнущего водорослями тумана, промозглого, сырого. Единственной реальностью остался подоконник у меня под руками и пальцы миссис Дэнверс, мертвой хваткой вцепившиеся в мое плечо. Если я прыгну, я не увижу летящих навстречу камней террасы, туман скроет их от меня. Боль будет острой и внезапной, как она сказала. Удар сломает мне шею. Все кончится быстро. Я и не замечу. Тонуть куда тяжелей. Максим меня не любит. Максим хочет остаться наедине с Ребеккой.
— Ну же, — шептала миссис Дэнверс. — Ну же, не бойтесь…
Я закрыла глаза. У меня кружилась голова — я так долго смотрела вниз, — болели пальцы, стиснувшие подоконник. Туман забрался в нос, прилип к губам, кислый и зловонный. Он душил, как одеяло, как наркоз. Я впадала в забытье, мое горе, моя любовь к Максиму постепенно уходили от меня. Ушла и Ребекка. Скоро мне совсем не надо будет о ней думать…
Я отпустила подоконник, перевела дыхание, и в этот миг белое безмолвие вдруг разбилось, раскололось надвое взрывом, от которого затряслось окно. Задребезжало стекло в раме. Я открыла глаза. Уставилась на миссис Дэнверс. За первым последовал второй, за ним третий и четвертый. Грохот терзал воздух, из леса, окружавшего дом, поднялись невидимые нам птицы; их пронзительные крики вторили взрыву.
— Что это? — тупо спросила я. — Что случилось?
Миссис Дэнверс отпустила мое плечо. Поглядела в окно, затянутое туманом.
— Ракеты, — сказала она, — там, в заливе, должно быть, выбросило на берег корабль.
Мы прислушивались, стоя рядом, всматриваясь в белый туман. И тут услышали внизу топот ног. Кто-то бежал по террасе.
Глава XIX
Это был Максим. Я не видела его, но узнала его голос. Он звал на бегу Фриса. Я услышала, как Фрис ответил ему из холла и вышел на террасу. Их фигуры смутно выступали из тумана подо мной.
— Его выбросило на берег, — сказал Максим. — Я следил за ним с мыса. Он вошел в залив и повернул прямо на риф. Им его не снять при таком отливе. Должно быть, думали, что это Керритская гавань. Там, внизу, туман стоит стеной. Скажите на кухне, чтобы приготовили поесть и выпить на случай, если им что-нибудь понадобится, и позвоните в контору мистеру Кроли, сообщите ему обо всем. Я иду обратно в бухту, может быть, сумею чем-нибудь помочь. Принесите мне, пожалуйста, сигареты.
Миссис Дэнверс отошла от окна. Лицо ее вновь стало бесстрастным; холодная белая маска, так хорошо знакомая мне.