— Я действительно похожа на младшую горничную. Поэтому мне так хорошо с Клариссой. Мы с ней на дружеской ноге. Ты знаешь, я недавно навестила ее мать и спросила: довольна ли Кларисса своей работой? «О да, мадам, Кларисса говорит, что совсем не чувствует себя в подчинении, а живет как будто бы в своем кругу».
— Я понимаю мать Клариссы и ее насквозь пропахший луком капустный домик. У нее было девять человек детей моложе одиннадцати лет, она сама обрабатывала огород, босиком, с надетым на голову чулком. Каким образом Кларисса выглядит так мило и опрятно, я просто не понимаю, — сказал Максим.
— О, она воспитывалась в другом доме, у тетки. Должна тебе сознаться, что ее мать, хоть и простая женщина, но мне легче находиться в ее обществе, чем в обществе жены епископа, где я всегда чувствую себя не в своей тарелке.
— Конечно, если ты поехала с визитом в этой старой юбке, то это вполне естественно.
— Нет на мне было выходное платье, но я не люблю людей, которые судят о других по их нарядам.
— Не думаю, чтобы жена епископа обращала хоть какое-нибудь внимание на наряды, но если ты сидишь на самом кончике стула и открываешь рот только для того чтобы сказать «да» или «нет», как это было в последний раз, когда мы с тобой вместе ездили с визитом, то понятно, что всем тяжко и неловко…
— Да, я очень застенчива и ничего не могу с этим поделать.
— Понимаю, тебе трудно, но необходимо постараться преодолеть это смущение.
— Ты несправедлив ко мне. Я стараюсь изо всех сил, изо дня в день. Ты просто не понимаешь того, что я выросла в другом окружении и никогда не вела светского образа жизни. Не думаешь ли ты, что все эти визиты доставляют мне удовольствие?
— Ничего не поделаешь. Здесь принято вести себя именно так, как бы это ни было скучно, — ответил Максим.
— Дело совсем не в скуке, а в том, что люди рассматривают меня, как призовую корову.
— Кто именно?
— Все.
— Какая тебе, в сущности, разница? Это придает какой-то интерес их жизни.
— Почему я должна быть для них постоянным объектом критики?
— Потому что ты хозяйка Мандерли, а испокон века у всех здешних обитателей жизнь в нашем поместье вызывала жгучий интерес.
— Я у всех, как сучок в глазу. Думаю, что ты женился на мне из-за того, что я глупа, неопытна и не могу им предоставить никакого материала для сплетен.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он отбросил свои газеты и уставился на меня мрачными, злыми глазами. В голосе звучали незнакомые мне металлические нотки.
— Почему ты глядишь так строго?
— Какие сплетни о Мандерли ты слышала? Кто говорил с тобой об этом?
— Никто ничего мне не говорил. Я просто злюсь из-за того, что мне нужно ездить с визитами и служить вечным объектом критики.
— То, что ты сказала, не слишком приятно слышать.
— Это было гадко с моей стороны. Извини меня, Максим.
Он стоял, покачиваясь на каблуках, держа руки в карманах, и улыбался горькой улыбкой.
— Я думаю о том, — сказал он, — что я поступил очень эгоистично, женившись на тебе.
— Почему ты так думаешь?
— Между нами слишком большая разница в возрасте. Тебе следовало немного подождать и выйти замуж за своего ровесника. Человек, который прожил большую часть своей жизни, не может быть тебе товарищем.
— Это просто смешно, — возразил я. — Возраст не играет никакой роли в супружестве. И, конечно, мы подходим друг другу как товарищи.
— В самом деле?
Я подошла к нему и обняла.
— Ты знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете. Ты для меня отец, брат, сын — в одном лице.
— Во всем виноват я, — захватил тебя нахрапом и не дал тебе возможности обдумать свой поступок, — сказал Максим.
— А я не собиралась его обдумывать, так как у меня не было никакого выбора, как ты понимаешь, Максим. Если человек любит, то…
— Счастлива ли ты здесь? — спросил он, глядя в сторону. — Я иногда сомневаюсь в этом. Ты побледнела и похудела здесь.
— Конечно, счастлива. Я люблю Мандерли, его сады и леса, и не буду больше возражать против гостей. Я согласна каждый день ездить с визитами, если ты этого хочешь. Я никогда не раскаивалась в том, что вышла замуж за тебя.
Он обнял меня и поцеловал в макушку.
— Бедная овечка, — сказал он. — Ты не слишком весела со мной, боюсь, что со мной вообще не просто ладить.
— О нет, Максим, с тобой очень легко ладить. Я всегда боялась замужества: мне казалось, что муж непременно будет пьянствовать, ругаться, будет крайне неприятен и, может быть, еще будет издавать дурной запах. Все это к тебе никак не относится.
— О боже! Надеюсь, что нет, — и он улыбнулся.
Я обрадовалась этой улыбке, взяла его руку и поцеловала ее.
— Смешно, будто мы не товарищи. Мы очень хорошие товарищи и оба, безусловно, счастливы. Ты говоришь так, словно наш брак неудачен, тогда как на самом деле он очень удачен.
— Если ты это говоришь, то уже хорошо.
— Да, но ты согласен со мной, не правда ли? Мы оба счастливы, очень счастливы, а если для тебя это иначе, то я предпочту уехать от тебя, чем огорчать тебя. Почему ты не отвечаешь мне?
— Как я могу тебе ответить, когда я и сам этого не знаю. Если ты говоришь, что мы оба счастливы, давай на этом остановимся и будем считать, что это так.
Он взял мою голову в руки и снова поцеловал меня.
— Боюсь, что ты разочаровался во мне, — сказал я. — Я неловка, застенчива, лишена элегантности, и ты считаешь, что я никак не подхожу к Мандерли.
— Не болтай глупостей: я никогда этого не говорил. Ну, а твою застенчивость ты со временем преодолеешь. Я тебе говорил уже это.
— Мы вернулись к тому, с чего начали. А началось все с того, что я разбила статуэтку. Не будь этого, мы спокойно выпили бы кофе и пошли гулять в сад.
— Будь проклята эта статуэтка! Неужели ты думаешь, что меня заботит этот фарфор?
— Он был очень ценный?
— Возможно. Не помню.
— По-видимому, все вещи в будуаре представляют большую ценность. А почему именно там сосредоточены самые лучшие вещи?
— Не знаю. Возможно, потому что именно там они выглядят лучше всего.
— Эти вещи собраны там твоей матерью?
— Нет, все появилось, когда я женился.
— Откуда же все это появилось?
— Я думаю, что это были свадебные подарки, а Ребекка хорошо разбиралась в китайском фарфоре.
О чем он задумался? Наверное, о том, что свадебный подарок, преподнесенный мне, разрушил подарок, преподнесенный по тому же поводу Ребекке.
— О чем ты думаешь?
— Ни о чем особенном. Я обдумывал вопрос о том, когда и в каком составе будет проходить крикетное соревнование между графствами Миддлсекс и Сэррэй.
13
В конце июня Максим уехал на два дня в Лондон на какое-то совещание по делам графства.
Увидев отъезжающую машину, я почувствовала себя так, словно расставалась с Максимом навсегда и никогда его больше не увижу.
…Когда я вернусь с прогулки, Фритс встретит меня с бледным испуганным лицом и скажет, что по телефону сообщили о несчастном случае в дороге, и я должна собрать все свое мужество.
Я уже представляла себе похороны Максима и довела себя до такого состояния, что во время ленча не могла проглотить ни кусочка.
После ленча я сидела в тени каштана и делала вид, что читаю книгу, а на самом деле была во власти своего беспокойства.
Незаметно подошел Роберт и сказал, что только что звонили из Лондона.
— Звонили из клуба, мадам. Мистер де Винтер прибыл десять минут назад.
Я не сразу поняла смысл его слов.
— Спасибо, Роберт. Как они быстро доехали. Мистер де Винтер звал меня к телефону или просил что-нибудь передать?
— Нет, мадам. Только то, что они благополучно прибыли. Со мной говорил шофер.
Я испытала колоссальное облегчение и одновременно ощутила голод, так как ничего не ела. Потихоньку зашла в столовую, вынула из серванта несколько печений и яблоко и отправилась с этой провизией на прогулку в лес.
Звонок из Лондона и импровизированная трапеза привели меня в прекрасное настроение. Я одна и вольна делать все, что мне заблагорассудится. Я чувствовала себя школьницей, отпущенной на каникулы.
Подозвала Джаспера и мы с ним направились к Счастливой долине и маленькой бухте.
Азалии уже отцвели, и только колокольчики все еще украшали сад. Я легла на траву и наслаждалась полным покоем. Если бы Максим был рядом со мной, я бы все время наблюдала за его настроением, думала о том, не скучает ли он со мной. Он был моей единственной отрадой и смыслом всей моей жизни, и все-таки я отдыхала без него.
Джаспер лазил уже по скалам. Я окликнула его, но он и не собирался возвращаться ко мне. Вслед за ним я спустилась к бухточке. Был полный отлив, и море простиралось передо мной, спокойное и тихое. Светило яркое солнце, и все не казалось мне таким заброшенным, как тогда, когда я видела этот пейзаж в первый раз, сумрачным и дождливым днем. Маленький залив был очень мелкий, не более трех фунтов глубины. В стенку пристани было вделано железное кольцо, к которому, вероятно, раньше привязывали лодку. Здесь же была надпись на французском языке «Возвращаюсь». Наверное, это название лодки. Неплохое название, если бы она в действительности возвратилась назад. Это была небольшая лодка, как рассказывал мне Фрэнк Кроули, с маленькой каютой на палубе.
Я подошла к коттеджу и с удивлением увидела, что дверь, которую я плотно закрыла за собой в прошлый раз, была снова приоткрыта.
— Есть здесь кто-нибудь? — крикнула я, в то время как Джаспер заливался истерическим лаем. Я взяла его на поводок. Заглянув в следующую комнату, я увидела притаившегося в углу Бена.
— В чем дело? — спросила я. — Что тебе здесь нужно?
— Я ничего не сделал.
— И все же, я думаю, что тебе следует уйти отсюда. Мистер де Винтер не хочет, чтобы кто-нибудь заходил сюда.
В руке у Бена я увидела удочку.
— Эта удочка твоя?
Ответ был нечленораздельным.