В туалет вошла женщина, и Ноэль отодвинулась от стены. Она вымыла руки и вышла через коридор и приемную прямо на парковку. Ей нужно поехать домой и сунуть в чемодан кое-какие вещи, чтобы поселиться у своей сестры.
В машине Ноэль почувствовала, что валиум в сочетании с перкосетом начинает действовать. Слава богу! В последнее время она начала принимать больше лекарств, иногда составляя из них смесь. Но она соблюдала осторожность, стараясь найти баланс между доведением боли до минимума и сохранением при этом работоспособности. Она не хотела рисковать своей практикой и жизнью пациенток. Она знала врачей и медсестер, злоупотреблявших наркотиками, и дала себе клятву никогда не становиться одной из них. Однако после несчастного случая она стала относиться к ним с большим сочувствием. Она пробовала иглоукалывание, тепло, холод, но ничто не действовало так эффективно, как хорошая доза наркотиков. Ноэль старалась приберегать их до того времени, когда у нее не было вызовов. А когда ей приходилось принимать роды или ухаживать за роженицей, она работала, усилием воли преодолевая боль. Боль, которую, по ее мнению, она заслуживала.
В доме Теда и Эмерсон Ноэль заняла одну из гостевых комнат, привезя с собой кое-какую одежду, лекарства и свои журналы. Впервые с тех пор, как она восемь лет назад покинула свой дом, Ноэль чувствовала себя членом семьи. Она готовила, убирала, ездила за покупками и выхаживала свою сестру, медленно возвращая ее к жизни. Она выслушивала Эмерсон, когда та говорила о потерянном ребенке, о своих планах и надеждах на него – это был мальчик, – как она воображала его школьником, студентом, женатым, с собственными детьми. В воображении Эмерсон он был музыкальный и артистичный, хотя, по правде говоря, ни она сама, ни Тед этим не отличались. Он был бы добрый и любящий. Эмерсон была в этом уверена, и Ноэль в этом не сомневалась. Она выслушивала все это, думая, «мой племянник», и сама остро переживала потерю.
Она была единственной акушеркой, не имевшей своих детей. И мечта иметь собственного ребенка и свою семью крепла в ней с каждыми родами, которые она принимала. Это желание заставило ее по-иному взглянуть на Йена.
– Я восхищаюсь тобой, – сказал он ей однажды ночью в гостевой комнате Эмерсон. Они занимались любовью в двуспальной кровати, очень тихо, чтобы никто не услышал. – За то, что ты взялась помочь Эмерсон и Теду.
Йен не только восхищался ею, он ее обожал, так же как и другие мужчины в ее жизни. Обожание ее не возбуждало. Любила ли она его? Да, как и всех своих друзей. И этого должно было хватить. Клонов Сэма вокруг не находилось. А Йен стал бы хорошим отцом и более верным мужем, чем она заслуживала.
– Эмерсон помогать легко, – сказала она, опуская голову ему на плечо. – Я ее люблю. Я хочу видеть ее счастливой.
– Они с Тедом – хорошая пара.
– Да, – согласилась она. – Я тоже так думаю.
Тед был одним из тех, кто не распространяется о своих чувствах, но иногда Ноэль замечала, что он ведет себя очень трогательно. Как он нежно гладит щеку Эмерсон, когда они смотрят телевизор. Или грусть в его глазах, когда он убирал на чердак ставшее ненужным детское креслице для машины. В такие моменты Ноэль овладевало желание чего-то большего, чем то, что было у нее в жизни.
– Итак, не наводит ли тебя созерцание этой домашней идиллии на какие-нибудь мысли? – поддразнил ее Йен.
Обычно она смеялась в ответ. Он уже пару раз просил ее стать его женой, но она сказала, что еще рано говорить об этом. Хотя сегодня, думая о Теде и Эмерсон, о том, как хорошо им вместе, несмотря на то что они такие разные, Ноэль заколебалась.
– Вообще-то, – сказала она, – это очень хорошо.
– Я даже не ожидал такого ответа, – признался Йен. – Так ты выйдешь за меня?
Теперь она рассмеялась. Но, приподнявшись на локте, взглянула на Йена.
– Ты сделаешь мне одолжение, Йен? – спросила она.
Он откинул прядь волос ей за плечо.
– Какое?
– Продолжай делать мне предложение, ладно? – попросила она. Она улыбнулась. – Когда-нибудь я, может быть, удивлю тебя.
32
Эмерсон
Уилмингтон, Северная Каролина 2010
Ночью, после того как Йен рассказал нам о суррогатном материнстве Ноэль, я лежала в постели, смертельно уставшая, но никак не могла уснуть. Выйдя из офиса Йена, я поехала в Джексонвиль посетить дедушку, который спал все время, пока я была у него. Тем лучше. Я знала, как он расстроился, узнав, что не увидит Ноэль, и мне было больно видеть его сожаление и печаль.
По возвращении домой я нашла оставленный Йеном номер телефона женщины, для которой Ноэль последний раз послужила суррогатной матерью. Я порадовалась, что ни Теда, ни Дженни не было дома. Я села за кухонный стол и набрала номер. Женщину звали Анжела, и в голосе у нее звучали слезы, когда я объяснила, кто я и зачем я звоню.
– Адвокат мне говорил, что она покончила с собой, – сказала Анжела. – Я была в шоке. Мы так ее любили. Если бы не она, у нас не было бы наших двух детей.
– Йен объяснил, что мы не знали о суррогатном материнстве Ноэль?
– Да. Меня это не слишком удивило, потому что она никогда не распространялась о себе. Роб и я очень мало знали о ней. Мы сначала сомневались, можно ли использовать ее, потому что у нее не было своих детей. Говорят, что суррогатная мать обязательно должна иметь собственных детей. Но мы поговорили с одной супружеской парой, которые уже прибегали к ее услугам, и они так нам ее рекомендовали, что мы обрели уверенность.
– Значит, так… – Я с трудом формулировала свои вопросы, хотя обдумала их, перед тем как звонить. – Где она жила до родов?
– Когда она носила нашего сына, мы поместили ее в отеле. К тому времени когда ей предстояло родить нашу дочь, мы уже вполне освоились с ситуацией, и последние три месяца беременности она жила у нас. Она на самом деле нам очень помогла.
– Она говорила, почему этим занимается?
– Она сказала, что это ее призвание. Она употребила именно это слово. Призвание.
– Вам никогда не казалось, что она принимает наркотики?
Я не собиралась задавать этот вопрос, но он у меня вырвался, и Анжела ответила не сразу.
– Почему вы спрашиваете об этом? – сказала она, наконец. – В контракте особо оговаривалось, что она не должна принимать никаких лекарств без одобрения ее врача и… нашего.
– У нее были проблемы со спиной. И она иногда нуждалась в обезболивающих средствах. Не представляю, как она могла без них обходиться.
– Я знала про ее спину, – сказала Анжела. – Я знала, что иногда у нее бывали боли. Но она как-то их переносила. К тому же она прожила у нас последние три месяца беременности. Мы бы знали, если бы она что-то принимала. Я полностью ей доверяла.
– Вы думаете, она была психически стабильна?
Анжела засмеялась.
– Я бы сказала, она была стабильно ненормальна, если вы понимаете, о чем я говорю. Я хочу сказать, очаровательно ненормальна. Но абсолютно психически здорова, просто… – Анжела громко вздохнула. – Ей нравилось то, что она делала. В этом я абсолютно уверена. Мне очень жаль, что вы ее потеряли. Мне трудно представить себе, что она могла покончить с собой.
– Она говорила о своей семье? – спросила я. – Я надоедаю вам своими расспросами, но…
– Нет-нет. Я бы чувствовала то же самое, если бы обнаружила, что кто-то в моей семье вел тайную жизнь. Да, она много говорила о своей сестре – о вас. Она восхищалась вашей готовкой и выпечкой.
– Она называла меня своей сестрой?
– Да. А разве вы не ее сестра?
– Да, но я только недавно об этом узнала.
– Надо же! Она всегда называла вас своей сестрой. Если, конечно, у нее нет еще какой-то сестры.
– Только я, – сказала я, но про себя подумала: «Кто знает, какие у нее еще были секреты?» – У меня остался только один вопрос, – произнесла я. – Она не упоминала о женщине по имени Анна Найтли?
– Анна Найтли, – повторила Анжела, словно стараясь что-то припомнить. – Не думаю. Это была еще одна мать, которой помогла Ноэль?
Я закрыла глаза. Скорее наоборот, подумала я.
– Нет, – сказала я вслух. – Еще кое-кто, кого я пытаюсь разыскать.
Сейчас, лежа в постели, все, о чем я могла думать, была Ноэль и ее тайны. Я смотрела на лунный свет на потолке. Тед, наконец, заснул рядом со мной. Но ему это долго не удавалось. Какой бы странной ни представлялась мне деятельность Ноэль в роли суррогатной матери, для Теда это было в сотни раз более шокируещее известие. Он едва оправился от открытия, что мы с Ноэль были сестрами, как я ошеломила его подлинной целью ее «сельской работы». Мы долго об этом говорили, но, я думаю, ни один из нас так и не осознал этого полностью. Он не знал и половины всего. Я хотела бы рассказать ему об Анне Найтли. Но в то же время мне хотелось защитить Ноэль. Тед начал кривиться каждый раз, когда слышал ее имя. Могу вообразить его реакцию, если бы я рассказала ему все, что мне было о ней известно.
Тара и я думали, что мы поняли ее мотивацию: она украла ребенка. Вынашивая и рожая чужих детей, она нашла способ его вернуть. В этом было ее искупление. Но для того, чтобы искупить такую вину, одного ребенка оказалось недостаточно. Она должна была отдавать, отдавать и отдавать. Ребенок, которого она нечаянно убила, и ребенок, которого она украла, наверно, преследовали ее изо дня в день, пока она не нашла способ успокоить свою совесть. Это так меня огорчало! Я знаю, она хотела иметь своих детей. Она любила детей. Она, должно быть, считала себя недостойной их иметь. Если бы только она дала мне знать, что мы – сестры. Если бы только она мне доверилась! Может быть, я смогла бы ей помочь.
Я продолжала думать об этих контрактах и о том, что Сэм принимал в этом участие. Он знал об этих чужих детях. Что еще он знал?
Я вспомнила о ее журналах. Не скрывалась ли на их страницах личность женщины, чей ребенок умер, или мы шли по неверному пути в наших поисках? Я начинала думать, что вырванная страница содержала ответ, который мы искали, но этой страницы больше не существовало. Мы не могли узнать, кто была эта пациентка. Репродукционный центр не даст нам такой информации, даже если бы они ею располагали. Только если бы мы пошли законным путем, они бы подняли свои архивы, но Тара и я не были готовы туда обращаться. Какая-то часть меня хотела признать, что ничего этого вообще не было. Мне пришлось напомнить себе о письме, написанном Ноэль Анне Найтли, чтобы лишний раз убедиться, насколько все это было реально.